Неточные совпадения
Княжна взглянула на часы и,
заметив, что она уже пять минут пропустила то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с заведенным порядком
дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но,
заметив, что то, что́ он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего
дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что́ говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку-полковнику.
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не
смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные
дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.
Сначала он ехал по линии багратионовых войск, еще не вступавших в
дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь
заметил уже передвижения и признаки приготовлений к
делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя.
Проехав какие-то австрийские войска, Ростов
заметил, что следующая за тем часть линии (это была гвардия) уже вступила в
дело.
Главноуправляющий выразил большое сочувствие намерениям Пьера; но
заметил, что кроме этих преобразований необходимо было вообще заняться
делами, которые были в дурном состоянии.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом
деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не
заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим
делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия.
На другой
день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с тою же неопределенною над чем-то насмешкой, которую
заметил князь Андрей в приемной военного министра).
Он иногда
замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же
день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые
дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
На другой
день князь ни слова не сказал своей дочери; но она
заметила, что за обедом он приказал подавать кушанье, начиная с m-lle Bourienne. В конце обеда, когда буфетчик, по прежней привычке, опять подал кофе, начиная с княжны, князь вдруг пришел в бешенство, бросил костылем в Филиппа и тотчас же сделал распоряжение об отдаче его в солдаты.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в Европейские
дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на Востоке, а в отношении Бонапарта одно — вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не
посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый
день в дом, где была 17-ти-летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней
смело каждый
день и обращался с ней не как с барышней-невестой, а как с знакомою, не имеющею пола.
В
день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Курагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня
заметила, что Наташа говорила с ним что-то, желая не быть услышанною, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
Накануне того
дня, в который должен был вернуться граф, Соня
заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего-то и что она сделала какой-то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав
дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не
сметь показываться ей на глаза.
Во время обеда первого
дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь,
заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе.
Весь этот и следующий
день, друзья и товарищи Ростова
замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один, и о чем-то думал.
Когда она заговорила о том, что всё это случилось на другой
день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно-испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья
заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
— Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не
смей хворостины тронуть или сенца там, или чтó. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? — обратился он к своему князю, — а ты не
смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие
дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
Ему в Москве нечего было делать; но он
заметил, что все из армии просились в Москву, и что-то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных
дел.
Но на 7-й
день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор
заметил, что общий жар уменьшился.
Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то
дело, для которого все собраны, и любопытство о том, чтò делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство
мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор пока французы были в Москве, и — главное — неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь, и преимущество находится на нашей стороне.
Кутузов придумывал даже движение Наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов; но одного, чего он не мог предвидеть, это того, чтò совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати
дней его выступления из Москвы, — метания, которое сделало возможным то, о чем всё-таки не
смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов.
Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое
дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не
смели и думать начальники больших отрядов.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких-нибудь глупостей. И перебирая воспоминания нынешнего
дня, он остановился на воспоминании о французе барабанщике. — «Нам-то отлично, а ему каково? Куда его
дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» — подумал он. Но
заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
Однажды в середине
дня княжна Марья,
заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами — Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто,
раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И бòльшею частью Пьер останавливал Терентия,
замечая, что ему хочется поговорить.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про
смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это как про
дело решенное.
Княжна с помощью m-lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было
дела, и мысль о том, за чтò ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не
замечая, что он поднялся.
Подвластность Пьера заключалась в том, что он не
смел не только ухаживать, но не
смел с улыбкой говорить с другою женщиной, не
смел ездить в клубы, на обеды, так, для того чтобы провести время, не
смел расходовать деньги для прихотей, не
смел уезжать на долгие сроки, исключая как по
делам, в число которых жена включала и его занятия науками, в которых она ничего не понимала, но которым она приписывала большую важность.