Неточные совпадения
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в
лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что́ ожидает
русскую армию, нашли себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
— Schon fleissig! [Уж за работой!] — сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного
лица. — Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Да здравствуют Австрийцы! Да здравствуют
Русские! Ура император Александр!] — обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем-хозяином.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого
русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового
лица что-то докладывал князю Андрею.
— De beaux hommes! [Славный народ!] — сказал Наполеон, глядя на убитого
русского гренадера, который с уткнутым в землю
лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
В
лице его отдавалась честь боевому, простому, без связей и интриг,
русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского дохода с именем Суворова.
13-го июня, французский и
русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное
лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
— A celui qui s’est le plus vaillament conduit dans cette dernière guerre, [ — Тому, кто храбрее всех вел себя в эту войну,] — прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды
русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в
лицо своего императора.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки
русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского-французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися
лицами, веселые и счастливые, прошли мимо Ростова.
— Sire, — отвечал Балашев, — l’Empereur mon maître ne désire point la guerre, et comme Votre Majesté le voit, [Государь император
русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть,] — говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majesté, [ваше величество,] с неизбежною аффектацией учащения титула, обращаясь к
лицу, для которого титул этот еще новости.
Он еще более углубился в свою работу, когда вошел
русский генерал, и взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом,
лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкою улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое-нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к
лицу сорокалетнего
русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
Кроме этих поименованных
лиц,
русских и иностранцев (в особенности иностранцев, которые с смелостью, свойственною людям в деятельности среди чужой среды, каждый день предлагали новые неожиданные мысли), было еще много
лиц второстепенных, находившихся при армии потому, что тут были их принципалы.
— Господа! — сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно-человеческий и тронутый голос государя, который говорил: — «Никогда я не сомневался в усердии
русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от
лица отечества. Господа, будем действовать — время всего дороже…»
И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши,
русский лагерь и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на
лице, бодрый, веселый, румяный, в росписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное как и тогда, волнует его.
Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру,
русских и французов, с изуродованными страданием
лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную
русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытнопечальные
лица окружающих и слушал донесения о том, что
русские всё стоят — страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его.
Изредка встречались
русские с беспокойно-робкими
лицами и французы с негородским лагерным видом, шедшие по серединам улиц.
Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно-сосредоточенного и страдальческого выражения
лица и всей фигуры,
русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек.
Хотя источник chagrin [горе] г-на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе
русских людей, Мишо имел такое печальное
лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него...
На всех
лицах русских, на
лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто же это делает наконец? Они все страдают, так же, как и я. Кто же? Кто же?» на секунду блеснуло в душе Пьера.
Французы, отступая в 1812-м году, хотя и должны бы защищаться отдельно по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе.
Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные
лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший
русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки, с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое, мрачное
лицо, с насупленными бровями, ясно виднелось в свете угольев.
Представляется ли мне благом сохранение в 12-м году дома моего отца в Москве, или слава
русских войск, или процветание Петербургского или других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение — прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического
лица имела, кроме этих целей, еще другие, более общие и недоступные мне цели.
При дворцовых революциях, в которых участвуют иногда два-три человека, переносится ли тоже воля масс на новое
лицо? При международных отношениях переносится ли воля масс народа на своего завоевателя? В 1808-м году воля Рейнского Союза была ли перенесена на Наполеона? Воля массы
русского народа была ли перенесена на Наполеона во время 1809 года, когда наши войска шли в союзе с французами воевать против Австрии?
Неточные совпадения
Вронскому, бывшему при нем как бы главным церемониймейстером, большого труда стоило распределять все предлагаемые принцу различными
лицами русские удовольствия. Были и рысаки, и блины, и медвежьи охоты, и тройки, и Цыгане, и кутежи с
русским битьем посуды. И принц с чрезвычайною легкостью усвоил себе
русский дух, бил подносы с посудой, сажал на колени Цыганку и, казалось, спрашивал: что же еще, или только в этом и состоит весь
русский дух?
Из таких
лиц в особенности занимала ее одна
русская девушка, приехавшая на воды с больною
русскою дамой, с мадам Шталь, как ее все звали.
Признав этих
лиц за
Русских, Кити уже начала в своём воображении составлять о них прекрасный и трогательный роман.
Манера обращения принца с теми самыми
лицами, которые, к удивлению Вронского, из кожи вон лезли, чтобы доставлять ему
русские удовольствия, была презрительна.
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на
лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и
русские песни.