Неточные совпадения
Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизной плеч, глянцем волос и бриллиантов, она
прошла между расступившимися мужчинами и прямо,
не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла
к Анне Павловне.
— Ah, chère, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я вас и
не узнала,] — с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя
к племяннице графа. — Je viens d’arriver et je suis à vous pour vous aider à soigner mon oncle, J’imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам
ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались.] — прибавила она, с участием закатывая глаза.
— Борис! — сказала она сыну и улыбнулась, — я
пройду к графу,
к дяде, а ты поди
к Пьеру, mon ami, покаместь, да
не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он
не поедет? — обратилась она
к князю.
Лакей пришел вызвать Бориса
к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще
ходил по комнате, уже
не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел
к нему, взял руку (чего он прежде никогда
не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из-за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что́ делает, и что тем хуже для других, ежели они
не понимают его,
не подошел
к больному, а,
пройдя мимо его, присоединился
к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни,
к высокой кровати под шелковыми занавесами.
— Schon fleissig! [Уж за работой!] — сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая
не сходила с его оживленного лица. — Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Да здравствуют Австрийцы! Да здравствуют Русские! Ура император Александр!] — обратился он
к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем-хозяином.
И они
прошли, так что Несвицкий
не узнал, кого ударили в зубы и
к чему относилась ветчина.
Ожидания Кутузова сбылись как относительно того, что предложения капитуляции, ни
к чему
не обязывающие, могли дать время
пройти некоторой части обозов, так и относительно того, что ошибка Мюрата должна была открыться очень скоро. Как только Бонапарте, находившийся в Шенбрунне, в 25 верстах от Голлабруна, получил донесение Мюрата и проект перемирия и капитуляции, он увидел обман и написал следующее письмо
к Мюрату...
Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома,
проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «
к обеду, а то я тебя
не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п.
Несмотря на то, что между Анатолем и m-lle Bourienne ничего
не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mère, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна
прошла в обычный час
к отцу, m-lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду
к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и
не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя,
прошел превосходно.
—
К главнокомандующему вам
ходить нечего, — говорил князь Андрей, — он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили
к нему обедать («это было бы еще
не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего
не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон.
Но вот что́ мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал-адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете
не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего
не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте-ка
к Долгорукову, мне и надо
сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим;
не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где-нибудь там, поближе
к солнцу.
—
Не Кутузов, а как бишь его, — ну, да всё одно, живых
не много осталось. Вон туда ступайте, вон
к той деревне, там всё начальство собралось, — сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и
прошел мимо.
В большой девичьей
не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего-то. На дворне жгли лучины и свечи и
не спали. Старый князь, ступая на пятку,
ходил по кабинету и послал Тихона
к Марье Богдановне спросить: что́?
— Нельзя, нельзя! — проговорил оттуда испуганный голос. — Он стал
ходить по комнате. Крики замолкли, еще
прошло несколько секунд. Вдруг страшный крик —
не ее крик, она
не могла так кричать, — раздался в соседней комнате. Князь Андрей подбежал
к двери; крик замолк, послышался крик ребенка.
Князь Андрей обратился
к нему, но доктор растерянно взглянул на него и, ни слова
не сказав,
прошел мимо.
— Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет
ходить десять лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал — как я смотрю на него, а то ты из любви же
к нему его хочешь лечить. А ему этого
не нужно. Да и потом, что́ за воображение, что медицина кого-нибудь и когда-нибудь вылечивала! Убивать — так! — сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел
к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился
к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру
сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого
не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
— Это
не годится, душа моя.
Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые
к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума
сходит.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости
не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что́ он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать. Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем-нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и
к нему-то Берг привлек Пьера.
Так
прошли три недели. Наташа никуда
не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая,
ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и
не являлась по вечерам
к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
«Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед
ходить по зале, ступая
не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и
к звукам своего голоса прислушиваясь
к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванию носка.
И чтó ж, мой друг? вот
прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью
не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви
к Своему творению.
Оставить семью, родину, все заботы о мирских благах для того, чтобы
не прилепляясь ни
к чему,
ходить в посконном рубище, под чужим именем с места на место,
не делая вреда людям, и молясь за них, молясь и за тех, которые гонят, и за тех, которые покровительствуют: выше этой истины и жизни нет истины и жизни!»
Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей
не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но, при всем том, он знал, что сколько бы ни
прошло времени, он
не мог, встретив Курагина, несмотря на всё презрение, которое он имел
к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему
не стóит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он
не мог
не вызвать его, как
не может голодный человек
не броситься на пищу.
Как только уланы
сошли под гору, гусарам велено было подвинуться в гору, в прикрытие
к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие,
не попадавшие пули.
В начале июля в Москве распространялись всё более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя
к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11-го июля манифест и воззвание
не были получены, то о них и о положении России
ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
― Да вы ― вы, ― сказала она, с восторгом произнося это слово вы, ― другое дело. Добрее, великодушнее, лучше вас я
не знаю человека, и
не может быть. Ежели бы вас
не было тогда, да и теперь, я
не знаю, чтò бы было со мною, потому что… ― Слезы вдруг полились ей в глаза; она повернулась, подняла ноты
к глазам, запела и пошла опять
ходить по зале.
Государь
прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю бледного и
не дышащего
к царь-пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась
к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, тех, кто раздавил его.
И он, полагая, что в этом смысле приближается что-то важное, то, чего он ждал давно,
ходил, присматривался, прислушивался
к говору, но нигде
не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же
не допускал
к себе и m-lle Bourienne. Один Тихон
ходил за ним.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника
к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее; исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням
ходят французские прокламации, и что ежели княжна
не уедет с отцом до 15-го, то он ни за что̀
не отвечает.
— Ты вздор-то оставь, и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра
к утру под княжнин обоз, да сам на сходку
не ходи. Слышишь?
Она
не спала и ночью на цыпочках
сошла вниз и, подойдя
к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась
к его голосу.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов
прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские, и как бы они
не обиделись тем, что
не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска, и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже
прошел его. Он бы
не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним
не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад
к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
М-me Schoss, ходившая
к своей дочери, еще более увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она
не могла
пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
—
Не чаем довезти! У доктора спросить надо. — И камердинер
сошел с козел и подошел
к повозке.
Соня выскочила из кареты и побежала
к графине. Графиня уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая,
ходила но гостиной, ожидая домашних с тем, чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи
не было в комнате.
Но
пройти уже нельзя было назад тою же дорогой: девки Аниски уже
не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая
к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.
У княжны выступили на глаза слезы досады. Она отвернулась и хотела опять спросить у графини, где
пройти к нему, как в дверях послышались легкие, стремительные, как будто веселые шаги. Княжна оглянулась и увидела почти вбегающую Наташу, ту Наташу, которая в то давнишнее свидание в Москве так
не понравилась ей.
Пьер вернулся, но
не к костру,
к товарищам, а
к отпряженной повозке, у которой никого
не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая.
Прошло более часа. Никто
не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно-одинокий смех.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз
к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова
не сказав, мрачно
ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
Наташа
не помнила, как
прошел этот день, ночь, следующий день и следующая ночь. Она
не спала и
не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая,
не как объяснение,
не как утешение, а как призыв
к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула, Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
Княжна, никогда
не любившая Пьера и питавшая
к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанною Пьеру,
к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает долгом
ходить зa ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал
к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя
не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволила
пройти в свои комнаты и принимает по воскресеньям.
Слуги, вернейшие судьи господ, потому что они судят
не по разговорам и выражениям чувств, а по действиям и образу жизни, были рады приезду Пьера, потому что при нем, они знали, граф перестанет
ходить ежедневно по хозяйству и будет веселее и добрее, и еще потому, что всем будут богатые подарки
к празднику.