Неточные совпадения
Она заботливо поглядывала
на него в
то время, как он подошел послушать
то, что́ говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где
говорил аббат.
Друзья молчали. Ни
тот, ни другой не начинал
говорить. Пьер поглядывал
на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою ручкой.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило
на себе
тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что-нибудь
на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал
говорить...
Князь Андрей,
говоря это, был еще менее похож, чем прежде,
на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь,
говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время,
тем энергичнее был он в минуты раздражения.
— Я уж вам
говорил, папенька, — сказал сын, — что, ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать
того, что́ чувствую, —
говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости
на Соню и гостью-барышню.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел
на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не
говорил, а наклоняя голову,
то на один бок,
то на другой, с видимым удовольствием смотрел
на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
— Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», — сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. — Cela nous convient à merveille. [Это к нам идет удивительно.] Уж
на что́ Суворова — и
того расколотили, à plate couture, [в дребезги,] а где у нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Я вас спрашиваю,] — беспрестанно перескакивая с русского
на французский язык,
говорил он.
— Ничего, всё
то же; я только пришел
поговорить с тобой, Катишь, о деле, — проговорил князь, устало садясь
на кресло, с которого она встала. — Как ты нагрела, однако, — сказал он, — ну, садись сюда, causons. [
Поговорим.]
Она
говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до
того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер,
на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря
на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он
говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из-под своих густых нависших бровей косился
на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал
на любимую
тему разговора отца — подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
Точно
ту же фразу о графине Зубовой и
тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены. Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела
на кресле и без умолку
говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала
тот же разговор.
Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры,
то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как
говорят солдаты.
Видно было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, и что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря
на то, его подрагивающая походка как-будто
говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
Кутузов и австрийский генерал о чем-то тихо
говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в
то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2000 людей, которые не дыша смотрели
на него и
на полкового командира.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже
на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с
тем же выражением, которое
говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
— Я никому не позволю себе
говорить, что я лгу! — вскрикнул Ростов. — Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с
тем и останется.
На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались
говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о
том, что̀ было там,
на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие
на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска.
Он был не из
того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и
говорить по-французски для
того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из
тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря
на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом.
Будет
то, что̀ я
говорил в начале кампании, что не ваша echauffourée de Dürenstein, [перестрелка под Дюренштейном,] вообще не порох решит дело, а
те, кто его выдумали, — сказал Билибин, повторяя одно из своих mots, [словечек,] распуская кожу
на лбу и приостанавливаясь.
— Но особенно хорошо, —
говорил один, рассказывая неудачу товарища-дипломата, — особенно хорошо
то, что канцлер прямо сказал ему, что назначение его в Лондон есть повышение, и чтоб он так и смотрел
на это. Видите вы его фигуру при этом?…
Князь Андрей отвечал. После этого вопроса следовали другие, столь же простые вопросы: «здоров ли Кутузов? как давно выехал он из Кремса?» и т. п. Император
говорил с таким выражением, как будто вся цель его состояла только в
том, чтобы сделать известное количество вопросов. Ответы же
на эти вопросы, как было слишком очевидно, не могли интересовать его.
Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку
на правый фланг, —
говорил он сам себе, — Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до
тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним.
Всё время, что он был
на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из
того, что́ они
говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
Проезжая между
тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа
тому назад, он везде видел одни и
те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и
на всех лицах узнавал он
то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!»
говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал
на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в
то время, как князь Андрей
говорил ему
то, что́ он видел.
[Тут произошла
та атака, про которую Тьер
говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare à la guerre, on vit deux masses d’infanterie marcher résolument l’une contre l’autre sans qu’aucune des deux céda avant d’être abordée»; a Наполеон
на острове Св.
«Ну-ка, наша Матвевна»,
говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый нумер второго орудия в его мире был дядя; Тушин чаще других смотрел
на него и радовался
на каждое его движение. Звук
то замиравшей,
то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим-то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что
то, что́ он
говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что
то, что́
говорил Жерков, была ложь, ни
на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку-полковнику.
Он не
говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не
говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться
на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в
ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен,
говорил о
том, о чем нужно было.
Но несмотря
на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это
говорил), он не
говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания.
— Ах, Наташа! — сказала Соня, восторженно и серьезно глядя
на свою подругу, как будто она считала ее недостойною слышать
то, что̀ она намерена была сказать, и как будто она
говорила это кому-то другому, с кем нельзя шутить. — Я полюбила раз твоего брата, и, что̀ бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела
на Соню и молчала. Она чувствовала, что
то, что̀
говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую
говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе
говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь.
На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для
того, чтоб она могла оценить его искусство.
— Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не
то, что̀ мы грешные, армейщина, —
говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая
на свои забрызганные грязью рейтузы.
На-днях всем нам придется быть
на большой, более серьезной дуэли, а кроме
того, Друбецкой, который
говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в
том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться.
В
то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с
тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно
говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти
на цыпочках,
на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что-то докладывал князю Андрею.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его,
говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая
на делаемые ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с
тем самонадеянный и гордый.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя
на Вейротера и ни
на кого особенно, начал
говорить о
том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо
того, чтобы быть атакованным, и вследствие
того сделает всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер
на все возражения отвечал твердою презрительной улыбкою, очевидно вперед приготовленною для всякого возражения, независимо от
того, что́ бы ему ни
говорили.
Ростов, продолжая оглядываться
на огни и крики, поехал с унтер-офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был
на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть
на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к
тому, что́
говорили генералы.
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не
говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели
на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о
том, чтобы повеселить солдат), несмотря
на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное.
— Ведь мы не
на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, — сказал государь, снова взглянул в глаза императору Францу, как бы приглашая его, если не принять участие,
то прислушаться к
тому, что́ он
говорит; но император Франц, продолжая оглядываться, не слушал.
Лошадь государя шарахнулась от неожиданного крика. Лошадь эта, носившая государя еще
на смотрах в России, здесь,
на Аустерлицком поле, несла своего седока, выдерживая его рассеянные удары левою ногой, настораживала уши от звуков выстрелов, точно так же, как она делала это
на Марсовом поле, не понимая значения ни этих слышавшихся выстрелов, ни соседства вороного жеребца императора Франца, ни всего
того, что́
говорил, думал, чувствовал в этот день
тот, кто ехал
на ней.
Одни
говорили, что слух о ране государя справедлив, другие
говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух
тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер-гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора
на поле сражения.
В
то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон-Толь случайно наехал
на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон-Толь что-то долго и с жаром
говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
— Нет, нет, — закричала Наташа. — Мы про это уже с нею
говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так
говоришь — считаешь себя связанным словом,
то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё-таки насильно
на ней женишься, и выходит совсем не
то.
На лицах молодежи, особенно военной, было выражение
того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто
говорит старому поколению: «уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё-таки за нами будущность».
В третьем кружке Нарышкин
говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ
на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству — кричать по петушиному — не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели
на шутника, давая ему
тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было
говорить про Кутузова.
— Полноте, полно, что́ вы? — шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел
на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с
тою же улыбкой, как будто он
говорил: «А, вот это я люблю».
— Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь
на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о
том, что тебя могут убить, ты — дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне
говаривал наш костромской медвежатник: медведя-то,
говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну, так-то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]