Неточные совпадения
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали
солдаты, подкидывали сзади плечом, через
голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, втягивали их в рукава.
Оторвав по-солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что-тo на землю, барабанщик, сухой и красивый
солдат лет сорока, строго оглянул солдат-песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую-то невидимую, драгоценную вещь над
головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее...
Солдаты, не поворачивая
головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища.
Выстроенные в ряд, стояли в шинелях
солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению
солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству,
солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и
голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров.
Одного с окровавленною
головой, без шапки, тащили двое
солдат под руки.
Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший
солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над
головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой — левой!» ударилось в колонну.
На
солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было,
голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка.
Солдаты, большею частью красивые молодцы (как и всегда в батарейной роте, на две
головы выше своего офицера и вдвое шире его), все, как дети в затруднительном положении, смотрели на своего командира, и то выражение, которое было на его лице, неизменно отражалось на их лицах.
Действительно, другой француз, с ружьем на-перевес подбежал к борющимся, и участь рыжего артиллериста, всё еще не понимавшего того, чтó ожидает его, и с торжеством выдернувшего банник, должна была решиться. Но князь Андрей не видал, чем это кончилось. Как бы со всего размаха крепкою палкой кто-то из ближайших
солдат, как ему показалось, ударил его в
голову. Немного это больно было, а главное, неприятно, потому что боль эта развлекала его и мешала ему видеть то, на чтó он смотрел.
Так же как и всегда, в свободное от службы время
солдаты жгли костры, парились
голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше-пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутою
головой, довольно далеко от него, был молодой
солдат с восковою бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами.
Один молодой, белокурый
солдат — еще князь Андрей знал его — 3-й роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой черный, всегда лохматый унтер-офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе
голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
— Нынче не то, что
солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, — сказал с грустною улыбкой
солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. — Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одно слово — Москва. Один конец сделать хотят. — Несмотря на неясность слов
солдата, Пьер понял всё то, что̀ он хотел сказать, и одобрительно кивнул
головой.
Ополченцы и те, которые были в деревне, и те, котóрые работали на батарее, побросав лопаты, побежали навстречу церковному шествию. За батальоном, шедшим по пыльной дороге, шли в ризах священники, один старичок в клобуке с причтом и певчими. За ними
солдаты и офицеры несли большую, с черным ликом в окладе, икону. Это была икона, вывезенная из Смоленска и с того времени возимая за армией. За иконой, кругом ее, впереди ее, со всех сторон шли, бежали и кланялись в землю с обнаженными
головами толпы военных.
Огромная толпа с открытыми
головами офицеров,
солдат, ополченцев окружала икону.
Когда кончился молебен, Кутузов подошел к иконе, тяжело опустился на колена, кланяясь в землю, и долго пытался и не мог встать от тяжести и слабости. Седая
голова его подергивалась от усилий. Наконец он встал и с детски-наивным вытягиванием губ приложился к иконе и опять поклонился, дотронувшись рукой до земли. Генералитет последовал его примеру; потом офицеры, и за ними, давя друг друга, топчась, пыхтя и толкаясь, с взволнованными лицами, полезли
солдаты и ополченцы.
А завтра меня убьет — и не француз даже, а свой, как вчера разрядил
солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за
голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
— Да, я с вами, — сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув
голову, неподвижно лежал один
солдат с свалившимся кивером. — А этого отчего не подняли? — начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Солдаты неодобрительно покачивали
головами, глядя на Пьера.
Другой
солдат покачал
головой.
«Слава Богу, что этого нет больше», подумал Пьер, опять закрываясь с
головой. «О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они всё время до конца были тверды, спокойны»… подумал он. Они в понятии Пьера были
солдаты, те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они — эти странные, неведомые ему доселе люди, они ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
Между
солдатами, по лавкам и проходам, виднелись люди в серых кафтанах и с бритыми
головами.
— Руби! — прошептал почти офицер драгунам, и один из
солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашем по
голове.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к
голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на всё тело. Один из
солдат сердито, злобно и болезненно крикнул, на Пьера, чтоб он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Несколько
солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по
головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в
голову.
У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с
головой шинелью и рассказывал
солдатам, своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом, знакомую Пьеру историю.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух
солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал
головой. В другом месте он заметил русского
солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что-то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал
головой.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто-то из свиты махнул, чтобы державшие знамена
солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько минут и видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял
голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
— Нагни, нагни ему голову-то, — сказал он
солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем Преображенцев. — Пониже, пониже, так-то вот. Ура! ребята, — быстрым движением подбородка обратясь к
солдатам, проговорил он.
Пока кричали
солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил
голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
— А и то сказать, кто же их к нам звал? По делом им, м… и.. в г…., — вдруг сказал он, подняв
голову. И взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроива вших ряды
солдат.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские
солдаты — без теплых сапог, без полушубков, без крыши над
головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, — казалось,
солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
— Ребята, ведмедь, — сказал один
солдат. Все подняли
головы; прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, странно одетые человеческие фигуры.
— Oh, mes braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voilà des hommes! oh mes braves, mes bons amis! [О, молодцы! О, мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О, мои добрые друзья!] — и как ребенок,
головой склонился на плечо одному
солдату.