— Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, — сказала графиня смущенным голосом, но который
казался строгим Денисову, — но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
Неточные совпадения
Но и в его лице та же черта чего-то нового и
строгого, против его воли,
показывалась около рта.
«Левой… левой… левой…»,
казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разнообразно-строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…».
Да и всё
казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем
строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще бòльшем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
— Ничего. Подай книгу, — сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая
показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и
строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Наташа, исхудавшая, с бледным и
строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер
показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
— Простым глазом видно. Да вот! — Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его
показалось то
строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
Всё: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия, всё болезненно раздражало рану,
казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному,
строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновенье открылись перед ними.
Тут развернулись ее способности. Если кто, бывало, станет ревновать ее к другим, она начнет смеяться над этим, как над делом невозможным, и вместе с тем умела
казаться строгой, бранила волокит за то, что завлекают и потом бросают неопытных девиц.
Старик и говорил так, как будто было очень холодно, с расстановками и не раскрывая как следует рта; и губные согласные выговаривал он плохо, заикаясь на них, точно у него замерзли губы. Обращаясь к Егорушке, он ни разу не улыбнулся и
казался строгим.
Оно
казалось строже, холоднее, как будто мраморнее, а глаза глядели странно, прямо мне в лицо, и, я вам даю честное слово, даже у гончих, когда они догоняют волка, я никогда не видел таких поражающих, уничтожающих глаз!
Неточные совпадения
Все занимало их: разгульные обычаи Сечи и немногосложная управа и законы, которые
казались им иногда даже слишком
строгими среди такой своевольной республики.
Плотное, серое кольцо людей, вращаясь, как бы расталкивало, расширяло сумрак. Самгин яснее видел Марину, — она сидела, сложив руки на груди, высоко подняв голову. Самгину
казалось, что он видит ее лицо —
строгое, неподвижное.
— Обедать? Спасибо. А я хотел пригласить вас в ресторан, тут, на площади у вас, не плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя в столовую впереди Самгина, усаживаясь к столу. Он удивительно не похож был на человека, каким Самгин видел его в
строгом кабинете Прейса, — тогда он
казался сдержанным, гордым своими знаниями, относился к людям учительно, как профессор к студентам, а теперь вот сорит словами, точно ветер.
Он ожидал увидеть глаза черные,
строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра
казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра, выше головы его, на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями дверью — большая фотография лысого, усатого человека в орденах, на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и мечом».
Он
казался необычно солидным, даже благообразным — в
строгом сюртуке, с бриллиантом в черном галстуке, подстриженный, приглаженный. Даже суетливые глаза его стали спокойнее и как будто больше.