Неточные совпадения
Нашему доброму
и чудному государю предстоит величайшая роль в мире,
и он так добродетелен
и хорош, что Бог не оставит его,
и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь
еще ужаснее в лице этого убийцы
и злодея.
— Отец очень богат
и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный
еще при покойном императоре
и прозванный «прусским королем». Он очень умный человек, но со странностями
и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что́ недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
Приехала
и известная, как la femme la plus séduisante de Pétersbourg, [самая обворожительная женщина в Петербурге,] молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж
и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая
еще на небольшие вечера.
— Вы не видали
еще, или: — вы не знакомы с ma tante? [тетушкой?] — говорила Анна Павловна приезжавшим гостям
и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante, [тетушку,]
и потом отходила.
Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась
и тем
еще милее вытягивалась иногда
и опускалась на нижнюю.
Он нигде не служил
еще, только что приехал из-за границы, где он воспитывался,
и был в первый раз в обществе.
Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, легко лежавшую на столе, то на
еще более красивую грудь, на которой она поправляла бриллиантовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья
и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну
и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины,
и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке.
Le charmant Hippolyte [«Милый Ипполит»] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою-красавицею
и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой.
— Я так очарован прелестями ума
и образования общества, в особенности женского, в которое я имел счастье быть принят, что не успел
еще подумать о климате, — сказал он.
— Нет, нельзя, — сказал князь Андрей смеясь, пожатием руки давая знать Пьеру, что этого не нужно спрашивать. Он что-то хотел сказать
еще, но в это время поднялся князь Василий с дочерью,
и мужчины встали, чтобы дать им дорогу.
Дочь его, княжна Элен, слегка придерживая складки платья, пошла между стульев,
и улыбка сияла
еще светлее на ее прекрасном лице. Пьер смотрел почти испуганными, восторженными глазами на эту красавицу, когда она проходила мимо его.
— «Dieu me la donne, gare à qui la touche», — сказал он (слова Бонапарте, сказанные при возложении короны). — On dit qu’il a été très beau en prononçant ces paroles, [Бог мне дал корону. Горе тому, кто ее тронет. — Говорят, он был очень хорош, произнося эти слова,] — прибавил он
и еще раз повторил эти слова по-итальянски: «Dio mi la dona, guai a chi la tocca».
— Ежели
еще год Бонапарте останется на престоле Франции, — продолжал виконт начатый разговор, с видом человека не слушающего других, но в деле, лучше всех ему известном, следящего только за ходом своих мыслей, — то дела пойдут слишком далеко. Интригой, насилием, изгнаниями, казнями, общество, я разумею хорошее общество, французское, навсегда будет уничтожено,
и тогда…
Не успели
еще Анна Павловна
и другие улыбкой оценить этих слов виконта, как Пьер опять ворвался в разговор,
и Анна Павловна, хотя
и предчувствовавшая, что он скажет что-нибудь неприличное, уже не могла остановить его.
— Свобода
и равенство, — презрительно сказал виконт, как будто решившийся, наконец, серьезно доказать этому юноше всю глупость его речей, — всё громкие слова, которые уже давно компрометировались. Кто же не любит свободы
и равенства?
Еще Спаситель наш проповедовал свободу
и равенство. Разве после революции люди стали счастливее? Напротив. Мы хотели свободы, а Бонапарте уничтожил ее.
— В Moscou есть одна барыня, une dame.
И она очень скупа. Ей нужно было иметь два valets de pied [лакея] за карета.
И очень большой ростом. Это было ее вкусу.
И она имела une femme de chambre, [девушка]
еще большой росту. Она сказала…
Толстый, выше обыкновенного роста, широкий, с огромными красными руками, он, как говорится, не умел войти в салон
и еще менее умел из него выйти, то есть перед выходом сказать что-нибудь особенно приятное.
Когда она сказала ему это, он ничего не ответил, только наклонился
и показал всем
еще раз свою улыбку, которая ничего не говорила, разве только вот что́: «Мнения мнениями, а вы видите, какой я добрый
и славный малый».
И все,
и Анна Павловна невольно почувствовали это.
Ипполит фыркнул
еще и сквозь смех проговорил...
Муж смотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто-то
еще, кроме его
и Пьера, находился в комнате: однако с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене...
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса
и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился
и, как человек, давно имеющий что-нибудь на сердце
и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда
еще не видал своего приятеля, начал говорить...
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось,
еще более выказывая доброту,
и удивленно глядел на друга.
Князь Андрей, говоря это, был
еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны
и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в минуты раздражения.
И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что
еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова — такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что-нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного.
Игра
и ужин уже кончились, но гости
еще не разъезжались. Пьер скинул плащ
и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина
и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышалась возня, хохот, крики знакомых голосов
и рев медведя. Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
— Ежели кто ко мне
еще будет соваться, — сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые
и тонкие губы, — я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Он сдвинулся весь,
и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука
и голова его.
Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые
еще были в гостиной; придвинув кресла
и с видом человека, любящего
и умеющего пожить, молодецки расставив ноги
и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке,
и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправлял редкие седые волосы на лысине,
и опять звал обедать.
— Вот нынешнее воспитание!
Еще за границей, — проговорила гостья, — этот молодой человек предоставлен был самому себе,
и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, выскочившими из корсажа от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками
и маленькими ножками в кружевных панталончиках
и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок
еще не девушка.
Между тем всё это молодое поколение: Борис — офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай — студент, старший сын графа, Соня — пятнадцатилетняя племянница графа,
и маленький Петруша — меньшой сын, все разместились в гостиной
и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление
и веселость, которыми
еще дышала каждая их черта.
Видно было, что он искал
и не находил, что̀ сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся
и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал
еще молодою девицей с неиспорченным
еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась
и как у ней по всему черепу треснула голова.
Плавностью движений, мягкостью
и гибкостью маленьких членов
и несколько хитрою
и сдержанною манерой она напоминала красивого, но
еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой.
Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли, ее глаза из-под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого,
и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб
еще энергичнее прыгнуть
и заиграть с своим cousin, [двоюродного брата] как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
— Какая вы смешная! — проговорил он, нагибаясь к ней,
еще более краснея, но ничего не предпринимая
и выжидая.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого,
и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет
еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с-глазу-на-глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным
и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
Она, видимо, была ко всем
еще более, чем всегда, в этот день добра
и ласкова.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась
и видимо не затронутая тем, что́ ей было сказано, подошла к зеркалу
и оправила шарф
и прическу: глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому,
еще холоднее
и спокойнее.
— Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, — сказал князь Василий, оправляя жабо
и в жесте
и голосе проявляя здесь, в Москве, пред покровительствуемою Анною Михайловной
еще гораздо бо̀льшую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
— А мне так хотелось
еще раз поблагодарить дядю за все его благодеянии мне
и Боре. C’est son filleuil, [Это его крестник,] — прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго
еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном
и твердом молодом человеке.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста
еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими
и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил
и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших
и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
— Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, — продолжал Берг, —
и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю
и еще отцу посылаю, — продолжал он, пуская колечко.
Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться
и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь
и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего
еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое
еще не поспело.
И она грозно засучила рукава
еще выше.
За ними шли
еще другие пары, протянувшиеся по всей зале,
и сзади всех поодиночке дети, гувернеры
и гувернантки.
И Наташа, распустив свой большой рот
и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины
и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла
и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине
и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы
и рассказывать.
— Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала
еще другие; она
и нашла их у меня на столе
и сказала, что покажет их маменьке,
и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За чтó?…
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть
еще на свете
Кто думает
и о тебе!
Что
и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день — два,
и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел
еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам, а на хорах застучали ногами
и закашляли музыканты.