Неточные совпадения
— Славу
Богу, —
сказал Матвей, этим ответом показывая, что он понимает так же, как и барин, значение этого приезда, то есть что Анна Аркадьевна, любимая сестра Степана Аркадьича, может содействовать примирению мужа с женой.
— Долли! — проговорил он, уже всхлипывая. — Ради
Бога, подумай о детях, они не виноваты. Я виноват, и накажи меня, вели мне искупить свою вину. Чем я могу, я всё готов! Я виноват, нет слов
сказать, как я виноват! Но, Долли, прости!
— Нет, ты постой, постой, —
сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда ни с кем не говорил об этом. И ни с кем я не могу говорить об этом, как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради
Бога, будь вполне откровенен.
— Еще слово: во всяком случае, советую решить вопрос скорее. Нынче не советую говорить, —
сказал Степан Аркадьич. — Поезжай завтра утром, классически, делать предложение, и да благословит тебя
Бог…
Но в это самое время вышла княгиня. На лице ее изобразился ужас, когда она увидела их одних и их расстроенные лица. Левин поклонился ей и ничего не
сказал. Кити молчала, не поднимая глаз. «Слава
Богу, отказала», — подумала мать, и лицо ее просияло обычной улыбкой, с которою она встречала по четвергам гостей. Она села и начала расспрашивать Левина о его жизни в деревне. Он сел опять, ожидая приезда гостей, чтоб уехать незаметно.
— Ах, графиня, непременно свезите, ради
Бога, свезите меня к ним! Я никогда ничего не видал необыкновенного, хотя везде отыскиваю, — улыбаясь
сказал Вронский.
— Стива, —
сказала она ему, весело подмигивая, крестя его и указывая на дверь глазами. — Иди, и помогай тебе
Бог.
Вошел приказчик и
сказал, что всё, слава
Богу, благополучно, но сообщил, что греча в новой сушилке подгорела.
— Без тебя
Бог знает что бы было! Какая ты счастливая, Анна! —
сказала Долли. — У тебя всё в душе ясно и хорошо.
Да, слава
Богу, и нечего говорить»,
сказала она себе.
— Ну, и
Бог с тобой, —
сказала она у двери кабинета, где уже были приготовлены ему абажур на свече и графин воды у кресла. — А я напишу в Москву.
— Анна, ради
Бога не говори так, —
сказал он кротко. — Может быть, я ошибаюсь, но поверь, что то, что я говорю, я говорю столько же за себя, как и за тебя. Я муж твой и люблю тебя.
— Какое счастье! — с отвращением и ужасом
сказала она, и ужас невольно сообщился ему. — Ради
Бога, ни слова, ни слова больше.
— Я вижу, что случилось что-то. Разве я могу быть минуту спокоен, зная, что у вас есть горе, которого я не разделяю?
Скажите ради
Бога! — умоляюще повторил он.
Но Константину Левину скучно было сидеть и слушать его, особенно потому, что он знал, что без него возят навоз на неразлешенное поле и навалят
Бог знает как, если не посмотреть; и резцы в плугах не завинтят, а поснимают и потом
скажут, что плуги выдумка пустая и то ли дело соха Андревна, и т. п.
— А знаешь, я о тебе думал, —
сказал Сергей Иванович. — Это ни на что не похоже, что у вас делается в уезде, как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе говорил и говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет
Бог знает как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет ни школ, ни фельдшеров, ни повивальных бабок, ни аптек, ничего нет.
— У меня хозяйство простое, —
сказал Михаил Петрович. — Благодарю
Бога. Мое хозяйство всё, чтобы денежки к осенним податям были готовы. Приходят мужички: батюшка, отец, вызволь! Ну, свои всё соседи мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только
скажешь: помнить, ребята, я вам помог, и вы помогите, когда нужда — посев ли овсяный, уборка сена, жнитво, ну и выговоришь, по скольку с тягла. Тоже есть бессовестные и из них, это правда.
— О своей душе, известное дело, пуще всего думать надо, —
сказала она со вздохом. — Вон Парфен Денисыч, даром что неграмотный был, а так помер, что дай
Бог всякому, —
сказала она про недавно умершего дворового. — Причастили, особоровали.
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он не рассказал, какие были эти неприятности. Он не мог
сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава
Богу, поправилось.
— Это ужасно! —
сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. — Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! —
сказал он. — Дело еще не начато, как я понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся с моею женой, поговори с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради
Бога поговори с ней! Сделай мне эту дружбу, я умоляю тебя!
Алексей Александрович бросил депешу и, покраснев, встал и стал ходить по комнате. «Quos vult perdere dementat» [«Кого
бог хочет погубить, того он лишает разума»],
сказал он, разумея под quos те лица, которые содействовали этому назначению.
— Слава
Богу, что вы приехали! Только об вас и об вас, —
сказала она.
— Ну, помогай вам
Бог! —
сказала Бетси.
— Мне вас ужасно жалко! И как бы я счастлив был, если б устроил это! —
сказал Степан Аркадьич, уже смелее улыбаясь. — Не говори, не говори ничего! Если бы
Бог дал мне только
сказать так, как я чувствую. Я пойду к нему.
— Ну, слава
Богу! —
сказала она. — Не больно тебе?
— Я во всем сомневаюсь. Я сомневаюсь иногда даже в существовании
Бога, — невольно
сказал Левин и ужаснулся неприличию того, что он говорил. Но на священника слова Левина не произвели, как казалось, впечатления.
— Какие же могут быть сомнения в существовании
Бога? — с чуть заметною улыбкой поспешно
сказал он.
— Не знаете? То как же вы сомневаетесь в том, что
Бог сотворил всё? — с веселым недоумением
сказал священник.
— Ну вот ей-Богу, — улыбаясь
сказал Левин, — что не могу найти в своей душе этого чувства сожаления о своей свободе!
— Оставь меня в покое, ради
Бога! — воскликнул со слезами в голосе Михайлов и, заткнув уши, ушел в свою рабочую комнату за перегородкой и запер за собою дверь. «Бестолковая!»
сказал он себе, сел за стол и, раскрыв папку, тотчас о особенным жаром принялся за начатый рисунок.
Агафья Михайловна, говоря об умершем старике,
сказала: «Что ж, слава
Богу, причастили, соборовали, дай
Бог каждому так умереть».
— Анна, ради
Бога! что с вами? —
сказал он, будя ее, точно так же, как говорил ей когда-то ее муж.
— Да, но вы себя не считаете. Вы тоже ведь чего-нибудь стóите? Вот я про себя
скажу. Я до тех пор, пока не хозяйничал, получал на службе три тысячи. Теперь я работаю больше, чем на службе, и, так же как вы, получаю пять процентов, и то дай
Бог. А свои труды задаром.
— Делал, но всегда бывало совестно, а теперь так отвык, что, ей
Богу, лучше два дня не обедать вместо этого визита. Так совестно! Мне всё кажется, что они обидятся,
скажут: зачем это ты приходил без дела?
— Теперь,
Бог даст, скоро всё устроится. Ну то-то, вперед не суди, —
сказал Степан Аркадьич, отворяя дверцы кареты. — Прощай, нам не по дороге.
Прежде, если бы Левину
сказали, что Кити умерла, и что он умер с нею вместе, и что у них дети ангелы, и что
Бог тут пред ними, — он ничему бы не удивился; но теперь, вернувшись в мир действительности, он делал большие усилия мысли, чтобы понять, что она жива, здорова и что так отчаянно визжавшее существо есть сын его.
— Но, ради
Бога, не горячись, —
сказал Степан Аркадьич, дотрагиваясь до коленки зятя.
— Трудиться для
Бога, трудами, постом спасать душу, — с гадливым презрением
сказала графиня Лидия Ивановна, — это дикие понятия наших монахов… Тогда как это нигде не сказано. Это гораздо проще и легче, — прибавила она, глядя на Облонского с тою самою ободряющею улыбкой, с которою она при Дворе ободряла молодых, смущенных новою обстановкой фрейлин.
— Вы возродитесь, предсказываю вам, —
сказал Сергей Иванович, чувствуя себя тронутым. — Избавление своих братьев от ига есть цель, достойная и смерти и жизни. Дай вам
Бог успеха внешнего, — и внутреннего мира, — прибавил он и протянул руку.
«Не для нужд своих жить, а для
Бога. Для какого
Бога? И что можно
сказать бессмысленнее того, что он
сказал? Он
сказал, что не надо жить для своих нужд, то есть что не надо жить для того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятного, для
Бога, которого никто ни понять, ни определить не может. И что же? Я не понял этих бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их справедливости? нашел их глупыми, неясными, неточными?».
— Вот, ей
Богу, ни малейшего понятия не имею! — с громким смехом
сказал Катавасов.