Неточные совпадения
— Вы мне гадки, отвратительны! — закричала она, горячась всё более и более. — Ваши слезы — вода! Вы никогда
не любили меня; в вас нет ни сердца, ни благородства! Вы мне мерзки, гадки, чужой, да, чужой
совсем! — с болью и злобой произнесла она это ужасное для себя слово чужой.
Всю дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем чувствовал себя
совсем другим человеком,
не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только в первый раз всё дело представилось ей
совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается
не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
— Вы
совсем не допускаете возможности: — спросил он. — Почему же? Мы допускаем существование электричества, которого мы
не знаем; почему же
не может быть новая сила, еще нам неизвестная, которая….
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она
не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским
совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
—
Не знаю,
не могу судить… Нет, могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я
не была бы тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого
не было,
совсем не было.
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что
не раз думала, — иначе бы это
не было прощение. Если простить, то
совсем,
совсем. Ну, пойдем, я тебя проведу в твою комнату, — сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как я рада, что ты приехала. Мне легче, гораздо легче стало.
Всё это было ужасно гадко, но Левину это представлялось
совсем не так гадко, как это должно было представляться тем, которые
не знали Николая Левина,
не знали всей его истории,
не знали его сердца.
Он был
совсем не такой, каким воображал его Константин. Самое тяжелое и дурное в его характере, то, что делало столь трудным общение с ним, было позабыто Константином Левиным, когда он думал о нем; и теперь, когда увидел его лицо, в особенности это судорожное поворачиванье головы, он вспомнил всё это.
Потому ли, что дети непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна в этот день
совсем не такая, как в тот, когда они так полюбили ее, что она уже
не занята ими, — но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их совершенно
не занимало то, что она уезжает.
— Ты
не можешь себе представить, как это смешно вышло. Я только думала сватать, и вдруг
совсем другое. Может быть я против воли…
Оказалось, что два платья были
совсем не готовы, а одно переделано
не так, как того хотела Анна.
— Так сделайте это для меня, никогда
не говорите мне этих слов, и будем добрыми друзьями, — сказала она словами; но
совсем другое говорил ее взгляд.
Но каждый раз, как он начинал говорить с ней, он чувствовал, что тот дух зла и обмана, который владел ею, овладевал и им, и он говорил с ней
совсем не то и
не тем тоном, каким хотел говорить.
И в этот прекрасный весенний день он почувствовал, что воспоминанье о ней
совсем не больно ему.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы тот
не отказался даже. Ведь это
не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной
совсем убедить Левина в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет
не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух офицеров, которые выходили в это время из комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты вчера
не заехал в красненский театр? — Нумерова
совсем недурна была. Где ты был?
— Я прошу тебя, я умоляю тебя, — вдруг
совсем другим, искренним и нежным тоном сказала она, взяв его зa руку, — никогда
не говори со мной об этом!
Вронский обошел Махотина, но он чувствовал его сейчас же зa собой и
не переставая слышал за самою спиной ровный поскок и отрывистое,
совсем еще свежее дыханье ноздрей Гладиатора.
— Чем я неприлично вела себя? — громко сказала она, быстро поворачивая к нему голову и глядя ему прямо в глаза, но
совсем уже
не с прежним скрывающим что-то весельем, а с решительным видом, под которым она с трудом скрывала испытываемый страх.
— Нет, я
совсем не хороша. Ну, скажите мне… Постойте, посидимте, — сказала Кити, усаживая ее опять на скамейку подле себя. — Скажите, неужели
не оскорбительно думать, что человек пренебрег вашею любовью, что он
не хотел?..
«Да, — вспоминала она, что-то было ненатуральное в Анне Павловне и
совсем непохожее на ее доброту, когда она третьего дня с досадой сказала: «Вот, всё дожидался вас,
не хотел без вас пить кофе, хотя ослабел ужасно».
— Я
не об вас,
совсем не об вас говорю. Вы совершенство. Да, да, я знаю, что вы все совершенство; но что же делать, что я дурная? Этого бы
не было, если б я
не была дурная. Так пускай я буду какая есть, но
не буду притворяться. Что мне зa дело до Анны Павловны! Пускай они живут как хотят, и я как хочу. Я
не могу быть другою… И всё это
не то,
не то!..
Письмо было от Облонского. Левин вслух прочел его. Облонский писал из Петербурга: «Я получил письмо от Долли, она в Ергушове, и у ней всё
не ладится. Съезди, пожалуйста, к ней, помоги советом, ты всё знаешь. Она так рада будет тебя видеть. Она
совсем одна, бедная. Теща со всеми еще зa границей».
Первое время деревенской жизни было для Долли очень трудное. Она живала в деревне в детстве, и у ней осталось впечатление, что деревня есть спасенье от всех городских неприятностей, что жизнь там хотя и
не красива (с этим Долли легко мирилась), зато дешева и удобна: всё есть, всё дешево, всё можно достать, и детям хорошо. Но теперь, хозяйкой приехав в деревню, она увидела, что это всё
совсем не так, как она думала.
Англичанка, перешивая, сделала выточки
не на месте, слишком вынула рукава и
совсем было испортила платье.
— Слава Богу, она
совсем поправилась. Я никогда
не верила, чтоб у нее была грудная болезнь.
Всё теперь казалось ему в доме Дарьи Александровны и в ее детях
совсем уже
не так мило, как прежде.
Почитав еще книгу о евгюбических надписях и возобновив интерес к ним, Алексей Александрович в 11 часов пошел спать, и когда он, лежа в постели, вспомнил о событии с женой, оно ему представилось уже
совсем не в таком мрачном виде.
— Нет, вы
не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас
не касается. Но в свете это самый любезный человек, какого только я знаю, и страстный игрок в крокет. Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы
не знаете? Это новый,
совсем новый тон.
Болото высохло, и дупелей
совсем не было.
— Ах да, тут очень интересная статья, — сказал Свияжский про журнал, который Левин держал в руках. — Оказывается, — прибавил он с веселым оживлением, — что главным виновником раздела Польши был
совсем не Фридрих. Оказывается…
«Да, я должен был сказать ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если бы хозяйство
совсем не шло без этих усовершенствований, вы бы были правы; но оно идет, и идет только там, где рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика на половине дороги.
Он думал, что Русский народ, имеющий призвание заселять и обрабатывать огромные незанятые пространства сознательно, до тех пор, пока все земли
не заняты, держался нужных для этого приемов и что эти приемы
совсем не так дурны, как это обыкновенно думают.
Агафья Михайловна знала все подробности хозяйственных планов Левина. Левин часто со всеми тонкостями излагал ей свои мысли и нередко спорил с нею и
не соглашался с ее объяснениями. Но теперь она
совсем иначе поняла то, что он сказал ей.
— Ах, она гадкая женщина! Кучу неприятностей мне сделала. — Но он
не рассказал, какие были эти неприятности. Он
не мог сказать, что он прогнал Марью Николаевну за то, что чай был слаб, главное же, за то, что она ухаживала за ним, как за больным. ― Потом вообще теперь я хочу
совсем переменить жизнь. Я, разумеется, как и все, делал глупости, но состояние ― последнее дело, я его
не жалею. Было бы здоровье, а здоровье, слава Богу, поправилось.
И смерть эта, которая тут, в этом любимом брате, с просонков стонущем и безразлично по привычке призывавшем то Бога, то чорта, была
совсем не так далека, как ему прежде казалось.
Она была
совсем не та, какою он видел ее первое время.
—
Совсем нет: в России
не может быть вопроса рабочего. В России вопрос отношения рабочего народа к земле; он и там есть, но там это починка испорченного, а у нас…
Но Алексей Александрович еще
не успел окончить своей речи, как Степан Аркадьич уже поступил
совсем не так, как он ожидал. Степан Аркадьич охнул и сел в кресло. — Нет, Алексей Александрович, что ты говоришь! — вскрикнул Облонский, и страдание выразилось на его лице.
Алексей Александрович проводил шурина
совсем уже
не так, как он его встретил.
Долли утешилась
совсем от горя, причиненного ей разговором с Алексеем Александровичем, когда она увидела эти две фигуры: Кити с мелком в руках и с улыбкой робкою и счастливою, глядящую вверх на Левина, и его красивую фигуру, нагнувшуюся над столом, с горящими глазами, устремленными то на стол, то на нее. Он вдруг просиял: он понял. Это значило: «тогда я
не могла иначе ответить».
Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и
не знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда князь с княгиней вышли, Левин подошел к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал
совсем не то, что нужно было.
— Слава Богу, слава Богу, — заговорила она, — теперь всё. готово. Только немножко вытянуть ноги. Вот так, вот прекрасно. Как эти цветы сделаны без вкуса,
совсем не похоже на фиалку, — говорила она, указывая на обои. — Боже мой! Боже мой. Когда это кончится? Дайте мне морфину. Доктор! дайте же морфину. О, Боже мой, Боже мой!
Вернувшись в этот день домой, Левин испытывал радостное чувство того, что неловкое положение кончилось и кончилось так, что ему
не пришлось лгать. Кроме того, у него осталось неясное воспоминание о том, что то, что говорил этот добрый и милый старичок, было
совсем не так глупо, как ему показалось сначала, и что тут что-то есть такое, что нужно уяснить.
Но это было неправда; она
совсем почти
не понимала слов службы и даже
не слушала их во время обручения.
Действительно, это был Голенищев, товарищ Вронского по Пажескому Корпусу. Голенищев в корпусе принадлежал к либеральной партии, из корпуса вышел гражданским чином и нигде
не служил. Товарищи
совсем разошлись по выходе из корпуса и встретились после только один раз.
Он был счастлив, но
совсем не так, как ожидал.
Левин был счастлив, но, вступив в семейную жизнь, он на каждом шагу видел, что это было
совсем не то, что он воображал.