Неточные совпадения
Она уже подходила к дверям, когда услыхала его шаги. «Нет! нечестно. Чего мне бояться? Я ничего дурного
не сделала. Что
будет, то
будет! Скажу
правду. Да с ним
не может
быть неловко. Вот он, сказала она себе, увидав всю его сильную и робкую фигуру с блестящими, устремленными на себя глазами. Она прямо взглянула ему в лицо, как бы умоляя его о пощаде, и подала руку.
—
Не правда ли, очень мила? — сказала графиня про Каренину. — Ее муж со мною посадил, и я очень рада
была. Всю дорогу мы с ней проговорили. Ну, а ты, говорят… vous filez le parfait amour. Tant mieux, mon cher, tant mieux. [у тебя всё еще тянется идеальная любовь. Тем лучше, мой милый, тем лучше.]
Правда, сколько она могла запомнить свое впечатление в Петербурге у Карениных, ей
не нравился самый дом их; что-то
было фальшивое во всем складе их семейного быта.
— Да ты думаешь, она ничего
не понимает? — сказал Николай. — Она всё это понимает лучше всех нас.
Правда, что
есть в ней что-то хорошее, милое?
— И мне то же говорит муж, но я
не верю, — сказала княгиня Мягкая. — Если бы мужья наши
не говорили, мы бы видели то, что
есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп. Я шопотом говорю это…
Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда мне велели находить его умным, я всё искала и находила, что я сама глупа,
не видя его ума; а как только я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало,
не правда ли?
— Кити играет, и у нас
есть фортепьяно, нехорошее,
правда, но вы нам доставите большое удовольствие, — сказала княгиня с своею притворною улыбкой, которая особенно неприятна
была теперь Кити, потому что она заметила, что Вареньке
не хотелось
петь. Но Варенька однако пришла вечером и принесла с собой тетрадь нот. Княгиня пригласила Марью Евгеньевну с дочерью и полковника.
Кити отвечала, что ничего
не было между ними и что она решительно
не понимает, почему Анна Павловна как будто недовольна ею. Кити ответила совершенную
правду. Она
не знала причины перемены к себе Анны Павловны, но догадывалась. Она догадывалась в такой вещи, которую она
не могла сказать матери, которой она
не говорила и себе. Это
была одна из тех вещей, которые знаешь, но которые нельзя сказать даже самой себе; так страшно и постыдно ошибиться.
— Может
быть; но ведь это такое удовольствие, какого я в жизнь свою
не испытывал. И дурного ведь ничего нет.
Не правда ли? — отвечал Левин. — Что же делать, если им
не нравится. А впрочем, я думаю, что ничего. А?
Алеша,
правда, стоял
не совсем хорошо: он всё поворачивался и хотел видеть сзади свою курточку; но всё-таки он
был необыкновенно мил.
— Как я рада, что вы приехали, — сказала Бетси. — Я устала и только что хотела
выпить чашку чаю, пока они приедут. А вы бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали бы крокет-гроунд там, где подстригли. Мы с вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,]
не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
— Ах, как я рада вас видеть! — сказала она, подходя к ней. — Я вчера на скачках только что хотела дойти до вас, а вы уехали. Мне так хотелось видеть вас именно вчера.
Не правда ли, это
было ужасно? — сказала она, глядя на Анну своим взглядом, открывавшим, казалось, всю душу.
— Я бы очень рада
была, если бы сказала это, потому что это
не только умно, это
правда, — улыбаясь сказала Анна.
— Да,
правда теперь, это другое дело; но это теперь
будет не всегда.
Правда, что на скотном дворе дело шло до сих пор
не лучше, чем прежде, и Иван сильно противодействовал теплому помещению коров и сливочному маслу, утверждая, что корове на холоду потребуется меньше корму и что сметанное масло спорее, и требовал жалованья, как и в старину, и нисколько
не интересовался тем, что деньги, получаемые им,
были не жалованье, а выдача вперед доли барыша.
Правда, что компания Федора Резунова
не передвоила под посев плугами, как
было уговорено, оправдываясь тем, что время коротко.
Правда, часто, разговаривая с мужиками и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики слушают при этом только пение его голоса и знают твердо, что, что бы он ни говорил, они
не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым, и заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала и насмешку над Левиным и твердую уверенность, что если
будет кто обманут, то уж никак
не он, Резунов.
Он
был джентльмен ― это
была правда, и Вронский
не мог отрицать этого.
— Да что же, я
не перестаю думать о смерти, — сказал Левин.
Правда, что умирать пора. И что всё это вздор. Я по
правде тебе скажу: я мыслью своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот мир наш — это маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может
быть что-нибудь великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
«Какая, какая она? Та ли, какая
была прежде, или та, какая
была в карете? Что, если
правду говорила Дарья Александровна? Отчего же и
не правда?» думал он.
— Потому что Алексей, я говорю про Алексея Александровича (какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи,
не правда ли?), Алексей
не отказал бы мне. Я бы забыла, он бы простил… Да что ж он
не едет? Он добр, он сам
не знает, как он добр. Ах! Боже мой, какая тоска! Дайте мне поскорей воды! Ах, это ей, девочке моей,
будет вредно! Ну, хорошо, ну дайте ей кормилицу. Ну, я согласна, это даже лучше. Он приедет, ему больно
будет видеть ее. Отдайте ее.
Левин поцеловал с осторожностью ее улыбавшиеся губы, подал ей руку и, ощущая новую странную близость, пошел из церкви. Он
не верил,
не мог верить, что это
была правда. Только когда встречались их удивленные и робкие взгляды, он верил этому, потому что чувствовал, что они уже
были одно.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе
не думая о том, что его прощение
есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту думал, что в его душе живет Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича
было необходимо так думать, ему
было так необходимо в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как за спасение, за свое мнимое спасение.
Загублена вся жизнь!» Ей опять вспомнилось то, что сказала молодайка, и опять ей гадко
было вспомнить про это; но она
не могла
не согласиться, что в этих словах
была и доля грубой
правды.
— Ты
не то хотела спросить? Ты хотела спросить про ее имя?
Правда? Это мучает Алексея. У ней нет имени. То
есть она Каренина, — сказала Анна, сощурив глаза так, что только видны
были сошедшиеся ресницы. — Впрочем, — вдруг просветлев лицом, — об этом мы всё переговорим после. Пойдем, я тебе покажу ее. Elle est très gentille. [Она очень мила.] Она ползает уже.
Правда,
было еще одно средство:
не удерживать его, — для этого она
не хотела ничего другого, кроме его любви, — но сблизиться с ним,
быть в таком положении, чтоб он
не покидал ее.
— Ни одной минуты. Я только недоволен, это
правда, тем, что ты как будто
не хочешь допустить, что
есть обязанности…
― Вот я завидую вам, что у вас
есть входы в этот интересный ученый мир, ― сказал он. И, разговорившись, как обыкновенно, тотчас же перешел на более удобный ему французский язык. ―
Правда, что мне и некогда. Моя и служба и занятия детьми лишают меня этого; а потом я
не стыжусь сказать, что мое образование слишком недостаточно.
― Арсений доходит до крайности, я всегда говорю, ― сказала жена. ― Если искать совершенства, то никогда
не будешь доволен. И
правду говорит папа, что когда нас воспитывали,
была одна крайность ― нас держали в антресолях, а родители жили в бельэтаже; теперь напротив ― родителей в чулан, а детей в бельэтаж. Родители уж теперь
не должны жить, а всё для детей.
— Да, кстати, — сказал он в то время, как она
была уже в дверях, — завтра мы едем решительно?
Не правда ли?
Но
не ей, той, которая
была влюблена в Вронского,
не ей показывать мне это, хотя это и
правда.
«Да, на чем я остановилась? На том, что я
не могу придумать положения, в котором жизнь
не была бы мученьем, что все мы созданы затем, чтобы мучаться, и что мы все знаем это и все придумываем средства, как бы обмануть себя. А когда видишь
правду, что же делать?»
Он
не мог признать, что он тогда знал
правду, а теперь ошибается, потому что, как только он начинал думать спокойно об этом, всё распадалось вдребезги;
не мог и признать того, что он тогда ошибался, потому что дорожил тогдашним душевным настроением, а признавая его данью слабости, он бы осквернял те минуты. Он
был в мучительном разладе с самим собою и напрягал все душевные силы, чтобы выйти из него.