Неточные совпадения
Левин молчал, поглядывая на незнакомые ему лица двух товарищей Облонского
и в особенности на руку элегантного Гриневича, с такими белыми длинными пальцами, с такими длинными, желтыми, загибавшимися в
конце ногтями
и такими огромными блестящими запонками на рубашке, что эти руки, видимо, поглощали всё его внимание
и не давали ему свободы мысли. Облонский тотчас заметил это
и улыбнулся.
— Знаю, как ты всё сделаешь, — отвечала Долли, — скажешь Матвею сделать то, чего нельзя сделать, а сам уедешь, а он всё перепутает, —
и привычная насмешливая улыбка морщила
концы губ Долли, когда она говорила это.
И вдруг всплывала радостная мысль: «через два года буду у меня в стаде две голландки, сама Пава еще может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на казовый
конец этих трех — чудо!» Он опять взялся за книгу.
Вронский сказал глупость, которой легко положить
конец,
и я ответила так, как нужно было.
В
конце зимы в доме Щербацких происходил консилиум, долженствовавший решить, в каком положении находится здоровье Кити
и что нужно предпринять для восстановления ее ослабевающих сил.
Вслед за доктором приехала Долли. Она знала, что в этот день должен быть консилиум,
и, несмотря на то, что недавно поднялась от родов (она родила девочку в
конце зимы), несмотря на то, что у ней было много своего горя
и забот, она, оставив грудного ребенка
и заболевшую девочку, заехала узнать об участи Кити, которая решалась нынче.
Княгиня Бетси, не дождавшись
конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться
и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд,
и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Хозяйка села за самовар
и сняла перчатки. Передвигая стулья с помощью незаметных лакеев, общество разместилось, разделившись на две части, — у самовара с хозяйкой
и на противоположном
конце гостиной — около красивой жены посланника в черном бархате
и с черными резкими бровями. Разговор в обоих центрах, как
и всегда в первые минуты, колебался, перебиваемый встречами, приветствиями, предложением чая, как бы отыскивая, на чем остановиться.
«Вот оно!—с восторгом думал он. — Тогда, когда я уже отчаивался
и когда, казалось, не будет
конца, — вот оно! Она любит меня. Она признается в этом».
«
И ужаснее всего то, — думал он, — что теперь именно, когда подходит к
концу мое дело (он думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие
и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я не из таких людей, которые переносят беспокойство
и тревоги
и не имеют силы взглянуть им в лицо».
Чем дальше он ехал, тем веселее ему становилось,
и хозяйственные планы один лучше другого представлялись ему: обсадить все поля лозинами по полуденным линиям, так чтобы не залеживался снег под ними; перерезать на шесть полей навозных
и три запасных с травосеянием, выстроить скотный двор на дальнем
конце поля
и вырыть пруд, а для удобрения устроить переносные загороды для скота.
Он, этот умный
и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения к жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение,
и он в душе своей закрыл, запер
и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене
и сыну. Он, внимательный отец, с
конца этой зимы стал особенно холоден к сыну
и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как
и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
Скачки были несчастливы,
и из семнадцати человек попадало
и разбилось больше половины. К
концу скачек все были в волнении, которое еще более увеличилось тем, что Государь был недоволен.
Уже перед
концом курса вод князь Щербацкий, ездивший после Карлсбада в Баден
и Киссинген к русским знакомым набраться русского духа, как он говорил, вернулся к своим.
Яркое солнце, веселый блеск зелени, звуки музыки были для нее естественною рамкой всех этих знакомых лиц
и перемен к ухудшению или улучшению, за которыми она следила; но для князя свет
и блеск июньского утра
и звуки оркестра, игравшего модный веселый вальс,
и особенно вид здоровенных служанок казались чем-то неприличным
и уродливым в соединении с этими собравшимися со всех
концов Европы, уныло двигавшимися мертвецами.
На другом
конце сидел князь, плотно кушая
и громко
и весело разговаривая.
Сергей Иванович Кознышев хотел отдохнуть от умственной работы
и, вместо того чтоб отправиться по обыкновению за границу, приехал в
конце мая в деревню к брату.
Он ничего не думал, ничего не желал, кроме того, чтобы не отстать от мужиков
и как можно лучше сработать. Он слышал только лязг кос
и видел пред собой удалявшуюся прямую фигуру Тита, выгнутый полукруг прокоса, медленно
и волнисто склоняющиеся травы
и головки цветов около лезвия своей косы
и впереди себя
конец ряда, у которого наступит отдых.
Приходила кочка, он изменял движенье
и где пяткой, где
концом косы подбивал кочку с обеих сторон коротенькими ударами.
В
конце мая, когда уже всё более или менее устроилось, она получила ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он писал ей, прося прощения в том, что не обдумал всего,
и обещал приехать при первой возможности. Возможность эта не представилась,
и до начала июня Дарья Александровна жила одна в деревне.
— Последнюю, что ль? — крикнул он на малого, который, стоя на переду тележного ящика
и помахивая
концами пеньковых вожжей, ехал мимо.
— Хорошо, — сказала она
и, как только человек вышел, трясущимися пальцами разорвала письмо. Пачка заклеенных в бандерольке неперегнутых ассигнаций выпала из него. Она высвободила письмо
и стала читать с
конца. «Я сделал приготовления для переезда, я приписываю значение исполнению моей просьбы», прочла она. Она пробежала дальше, назад, прочла всё
и еще раз прочла письмо всё сначала. Когда она кончила, она почувствовала, что ей холодно
и что над ней обрушилось такое страшное несчастие, какого она не ожидала.
— Я слышу очень интересный разговор, — прибавил он
и подошел к другому
концу стола, у которого сидел хозяин с двумя помещиками.
В
конце сентября был свезен лес для постройки двора на отданной артели земле,
и было продано масло от коров
и разделен барыш.
Брат лег
и ― спал или не спал ― но, как больной, ворочался, кашлял
и, когда не мог откашляться, что-то ворчал. Иногда, когда он тяжело вздыхал, он говорил: «Ах, Боже мой» Иногда, когда мокрота душила его, он с досадой выговаривал: «А! чорт!» Левин долго не спал, слушая его. Мысли Левина были самые разнообразные, но
конец всех мыслей был один: смерть.
Разговор, то общий, то частный, не умолкал
и к
концу обеда так оживился, что мужчины встали из-за стола, не переставая говорить,
и даже Алексей Александрович оживился.
Песцов любил рассуждать до
конца и не удовлетворился словами Сергея Ивановича, тем более что он почувствовал несправедливость своего мнения.
— А я стеснен
и подавлен тем, что меня не примут в кормилицы, в Воспитательный Дом, — опять сказал старый князь, к великой радости Туровцына, со смеху уронившего спаржу толстым
концом в соус.
В
конце февраля случилось, что новорожденная дочь Анны, названная тоже Анной, заболела. Алексей Александрович был утром в детской
и, распорядившись послать за докторов, поехал в министерство. Окончив свои дела, он вернулся домой в четвертом часу. Войдя в переднюю, он увидал красавца лакея в галунах
и медвежьей пелеринке, державшего белую ротонду из американской собаки.
Но только что он двинулся, дверь его нумера отворилась,
и Кити выглянула. Левин покраснел
и от стыда
и от досады на свою жену, поставившую себя
и его в это тяжелое положение; но Марья Николаевна покраснела еще больше. Она вся сжалась
и покраснела до слез
и, ухватив обеими руками
концы платка, свертывала их красными пальцами, не зная, что говорить
и что делать.
Он еще долго сидел так над ним, всё ожидая
конца. Но
конец не приходил. Дверь отворилась,
и показалась Кити. Левин встал, чтоб остановить ее. Но в то время, как он вставал, он услыхал движение мертвеца.
Дверь отворилась, пропуская прошмыгнувшего капельдинера,
и фраза, подходившая к
концу, ясно поразила слух Вронского.
Но дверь тотчас же затворилась,
и Вронский не слышал
конца фразы
и каданса, но понял по грому рукоплесканий из-за двери, что каданс кончился.
Но Левин ошибся, приняв того, кто сидел в коляске, за старого князя. Когда он приблизился к коляске, он увидал рядом со Степаном Аркадьичем не князя, а красивого полного молодого человека в шотландском колпачке, с длинными
концами лент назади. Это был Васенька Весловский, троюродный брат Щербацких — петербургско-московский блестящий молодой человек, «отличнейший малый
и страстный охотник», как его представил Степан Аркадьич.
Левин остался на другом
конце стола
и, не переставая разговаривать с княгиней
и Варенькой, видел, что между Степаном Аркадьичем, Долли, Кити
и Весловским шел оживленный
и таинственный разговор. Мало того, что шел таинственный разговор, он видел в лице своей жены выражение серьезного чувства, когда она, не спуская глаз, смотрела в красивое лицо Васеньки, что-то оживленно рассказывавшего.
Во глубине души она находила, что было что-то именно в ту минуту, как он перешел за ней на другой
конец стола, но не смела признаться в этом даже самой себе, тем более не решалась сказать это ему
и усилить этим его страдание.
На столе лежал обломок палки, которую они нынче утром вместе сломали на гимнастике, пробуя поднять забухшие барры. Левин взял в руки этот обломок
и начал обламывать расщепившийся
конец, не зная, как начать.
— Случилось, что я жду гостей, — сказал Левин, быстрее
и быстрее обламывая сильными пальцами
концы расщепившейся палки. —
И не жду гостей,
и ничего не случилось, но я прошу вас уехать. Вы можете объяснить как хотите мою неучтивость.
И так как расщепившиеся
концы были уже все отломаны, Левин зацепился пальцами за толстые
концы, разодрал палку
и старательно поймал падавший
конец.
Несмотря на всё это, к
концу этого дня все, за исключением княгини, не прощавшей этот поступок Левину, сделались необыкновенно оживлены
и веселы, точно дети после наказанья или большие после тяжелого официального приема, так что вечером про изгнание Васеньки в отсутствие княгини уже говорилось как про давнишнее событие.
— Анна в это время была в дальнем
конце комнаты
и остановилась там, что-то делая с гардиной окна.
И так
и не вызвав ее на откровенное объяснение, он уехал на выборы. Это было еще в первый раз с начала их связи, что он расставался с нею, не объяснившись до
конца. С одной стороны, это беспокоило его, с другой стороны, он находил, что это лучше. «Сначала будет, как теперь, что-то неясное, затаенное, а потом она привыкнет. Во всяком случае я всё могу отдать ей, но не свою мужскую независимость», думал он.
Все были добры
и любезны, но оказывалось, что обойденное вырастало опять на
конце и опять преграждало путь.
Дарья же Александровна, получив депешу, только вздохнула о рубле за телеграмму
и поняла, что дело было в
конце обеда.
Анна написала письмо мужу, прося его о разводе,
и в
конце ноября, расставшись с княжной Варварой, которой надо было ехать в Петербург, вместе с Вронским переехала в Москву. Ожидая каждый день ответа Алексея Александровича
и вслед затем развода, они поселились теперь супружески вместе.
И, решившись отказаться от приглашения Метрова, Левин в
конце заседания подошел к нему.
― Петр Ильич Виновский просят, ― перебил старичок-лакей Степана Аркадьича, поднося два тоненькие стакана доигрывающего шампанского
и обращаясь к Степану Аркадьичу
и к Левину. Степан Аркадьич взял стакан
и, переглянувшись на другой
конец стола с плешивым, рыжим усатым мужчиной, помахал ему улыбаясь головой.
― А! вот
и они! ― в
конце уже обеда сказал Степан Аркадьич, перегибаясь через спинку стула
и протягивая руку шедшему к нему Вронскому с высоким гвардейским полковником. В лице Вронского светилось тоже общее клубное веселое добродушие. Он весело облокотился на плечо Степану Аркадьичу, что-то шепча ему,
и с тою же веселою улыбкой протянул руку Левину.
И он стал прислушиваться, приглядываться
и к
концу зимы высмотрел место очень хорошее
и повел на него атаку, сначала из Москвы, через теток, дядей, приятелей, а потом, когда дело созрело, весной сам поехал в Петербург.
Степан Аркадьич знал, что когда Каренин начинал говорить о том, что делают
и думают они, те самые, которые не хотели принимать его проектов
и были причиной всего зла в России, что тогда уже близко было к
концу;
и потому охотно отказался теперь от принципа свободы
и вполне согласился. Алексей Александрович замолк, задумчиво перелистывая свою рукопись.