Неточные совпадения
Бивал он ее под
конец; а она хоть
и не спускала ему, о чем мне доподлинно
и по документам известно, но до сих пор вспоминает его со слезами
и меня им корит,
и я рад, я рад, ибо хотя в воображениях своих зрит себя когда-то счастливой…
Пятый день из дома,
и там меня ищут,
и службе
конец,
и вицмундир в распивочной у Египетского моста лежит, взамен чего
и получил сие одеяние…
и всему
конец!
— А чтобы те леший! — вскрикивает в ярости Миколка. Он бросает кнут, нагибается
и вытаскивает со дна телеги длинную
и толстую оглоблю, берет ее за
конец в обе руки
и с усилием размахивается над савраской.
Эту тесьму сложил он вдвое, снял с себя свое широкое, крепкое, из какой-то толстой бумажной материи летнее пальто (единственное его верхнее платье)
и стал пришивать оба
конца тесьмы под левую мышку изнутри.
Он шел скоро
и твердо,
и хоть чувствовал, что весь изломан, но сознание было при нем. Боялся он погони, боялся, что через полчаса, через четверть часа уже выйдет, пожалуй, инструкция следить за ним; стало быть, во что бы ни стало надо было до времени схоронить
концы. Надо было управиться, пока еще оставалось хоть сколько-нибудь сил
и хоть какое-нибудь рассуждение… Куда же идти?
— Я бы вот как стал менять: пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех
концов, в каждую бумажку всматриваясь,
и принялся бы за другую тысячу; начал бы ее считать, досчитал бы до средины, да
и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да на свет, да переворотил бы ее
и опять на свет — не фальшивая ли?
«Что ж, это исход! — думал он, тихо
и вяло идя по набережной канавы. — Все-таки кончу, потому что хочу… Исход ли, однако? А все равно! Аршин пространства будет, — хе! Какой, однако же,
конец! Неужели
конец? Скажу я им иль не скажу? Э… черт! Да
и устал я: где-нибудь лечь или сесть бы поскорей! Всего стыднее, что очень уж глупо. Да наплевать
и на это. Фу, какие глупости в голову приходят…»
— Ах, эта болезнь! Что-то будет, что-то будет!
И как он говорил с тобою, Дуня! — сказала мать, робко заглядывая в глаза дочери, чтобы прочитать всю ее мысль
и уже вполовину утешенная тем, что Дуня же
и защищает Родю, а стало быть, простила его. — Я уверена, что он завтра одумается, — прибавила она, выпытывая до
конца.
Тут втягивает; тут
конец свету, якорь, тихое пристанище, пуп земли, трехрыбное основание мира, эссенция блинов, жирных кулебяк, вечернего самовара, тихих воздыханий
и теплых кацавеек, натопленных лежанок, — ну, вот точно ты умер, а в то же время
и жив, обе выгоды разом!
Порфирий Петрович, как только услышал, что гость имеет до него «дельце», тотчас же попросил его сесть на диван, сам уселся на другом
конце и уставился в гостя, в немедленном ожидании изложения дела, с тем усиленным
и уж слишком серьезным вниманием, которое даже тяготит
и смущает с первого раза, особенно по незнакомству,
и особенно если то, что вы излагаете, по собственному вашему мнению, далеко не в пропорции с таким необыкновенно важным, оказываемым вам вниманием.
У них не человечество, развившись историческим, живым путем до
конца, само собою обратится, наконец, в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же
и устроит все человечество
и в один миг сделает его праведным
и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического
и живого пути!
Но у них нет факта, ни одного, — все мираж, все о двух
концах, одна идея летучая — вот они
и стараются наглостью сбить.
Петр Петрович вошел
и довольно любезно, хотя
и с удвоенною солидностью, раскланялся с дамами. Впрочем, смотрел так, как будто немного сбился
и еще не нашелся. Пульхерия Александровна, тоже как будто сконфузившаяся, тотчас же поспешила рассадить всех за круглым столом, на котором кипел самовар. Дуня
и Лужин поместились напротив друг друга по обоим
концам стола. Разумихин
и Раскольников пришлись напротив Пульхерии Александровны, — Разумихин ближе к Лужину, а Раскольников подле сестры.
Петр Петрович, кажется, совсем не ожидал такого
конца. Он слишком надеялся на себя, на власть свою
и на беспомощность своих жертв. Не поверил
и теперь. Он побледнел,
и губы его затряслись.
— Славная вещь, славная вещь… — повторял Порфирий Петрович, как будто задумавшись вдруг о чем-то совсем другом, — да! славная вещь! — чуть не вскрикнул он под
конец, вдруг вскинув глаза на Раскольникова
и останавливаясь в двух шагах от него. Это многократное глупенькое повторение, что казенная квартира славная вещь, слишком, по пошлости своей, противоречило с серьезным, мыслящим
и загадочным взглядом, который он устремил теперь на своего гостя.
Хотя оно, впрочем, — кстати скажу, — все эти психологические средства к защите, отговорки да увертки крайне несостоятельны, да
и о двух
концах: «Болезнь, дескать, бред, грезы, мерещилось, не помню», все это так-с, да зачем же, батюшка, в болезни-то да в бреду все такие именно грезы мерещутся, а не прочие?
Стало быть,
и у Порфирия тоже нет ничего, ничего, кроме этого бреда, никаких фактов, кроме психологии, которая о двух
концах, ничего положительного.
— Бог простит, — ответил Раскольников,
и как только произнес это, мещанин поклонился ему, но уже не земно, а в пояс, медленно повернулся
и вышел из комнаты. «Все о двух
концах, теперь все о двух
концах», — твердил Раскольников
и более чем когда-нибудь бодро вышел из комнаты.
Я несколько раз утверждал, что весь этот вопрос возможно излагать новичкам не иначе как в самом
конце, когда уж он убежден в системе, когда уже развит
и направлен человек.
Катерина Ивановна хоть
и постаралась тотчас же сделать вид, что с пренебрежением не замечает возникшего в
конце стола смеха, но тотчас же, нарочно возвысив голос, стала с одушевлением говорить о несомненных способностях Софьи Семеновны служить ей помощницей, «о ее кротости, терпении, самоотвержении, благородстве
и образовании», причем потрепала Соню по щечке
и, привстав, горячо два раза ее поцеловала.
В каком-то бессилии дотащился он до
конца рассказа
и поник головой.
Все улики их о двух
концах, то есть их обвинения я в свою же пользу могу обратить, понимаешь?
и обращу; потому я теперь научился…
Жду вас изо всех сил, а Заметова вы тогда просто придавили
и… ведь в том-то
и штука, что вся эта проклятая психология о двух
концах!
Ну, известно, какой
конец арестанту, который с оружием кидается на начальство:
и «принял, значит, страдание».
Да
и сам я вам откровенно признавался, уже несколько раз, что психология эта о двух
концах и что второй-то
конец больше будет, да
и гораздо правдоподобнее, а что, кроме этого, против вас у меня пока
и нет ничего.
И как же она рассердилась на меня, когда я объявил ей в
конце концов, что, по моему искреннему убеждению, она точно так же искала наслаждений, как
и я.
— А? Так это насилие! — вскричала Дуня, побледнела как смерть
и бросилась в угол, где поскорей заслонилась столиком, случившимся под рукой. Она не кричала; но она впилась взглядом в своего мучителя
и зорко следила за каждым его движением. Свидригайлов тоже не двигался с места
и стоял против нее на другом
конце комнаты. Он даже овладел собою, по крайней мере снаружи. Но лицо его было бледно по-прежнему. Насмешливая улыбка не покидала его.
Тут где-то, уже в
конце проспекта, он заметил, как-то проезжая недавно мимо, одну гостиницу деревянную, но обширную,
и имя ее, сколько ему помнилось, было что-то вроде Адрианополя.
Оборванец, окинув взглядом Свидригайлова, встряхнулся
и тотчас же повел его в отдаленный нумер, душный
и тесный, где-то в самом
конце коридора, в углу, под лестницей.
Минуты две продолжалось молчание. Он сидел потупившись
и смотрел в землю; Дунечка стояла на другом
конце стола
и с мучением смотрела на него. Вдруг он встал...
Письма Сони казались сперва Дуне
и Разумихину как-то сухими
и неудовлетворительными; но под
конец оба они нашли, что
и писать лучше невозможно, потому что
и из этих писем в результате получалось все-таки самое полное
и точное представление о судьбе их несчастного брата.
Образ несчастного брата под
конец выступил сам собою, нарисовался точно
и ясно; тут не могло быть
и ошибок, потому что всё были верные факты.
Соня прямо писала, что он, особенно вначале, не только не интересовался ее посещениями, но даже почти досадовал на нее, был несловоохотлив
и даже груб с нею, но что под
конец эти свидания обратились у него в привычку
и даже чуть не в потребность, так что он очень даже тосковал, когда она несколько дней была больна
и не могла посещать его.
Но под
конец многое стало удивлять его,
и он, как-то поневоле, стал замечать то, чего прежде
и не подозревал.
Его же самого не любили
и избегали все. Его даже стали под
конец ненавидеть — почему? Он не знал того. Презирали его, смеялись над ним, смеялись над его преступлением те, которые были гораздо его преступнее.
Он пролежал в больнице весь
конец поста
и святую.