Неточные совпадения
Ему бы смешно показалось,
если б ему сказали, что он не получит места с тем жалованьем, которое ему нужно, тем более, что он и не требовал чего-нибудь чрезвычайного; он
хотел только того, что получали его сверстники, а исполнять такого рода должность мог он не хуже всякого другого.
— Ну, хорошо. Понято, — сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли: я бы позвал тебя к себе, но жена не совсем здорова. А вот что:
если ты
хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
—
Если тебе хочется, съезди, но я не советую, — сказал Сергей Иванович. — То есть, в отношении ко мне, я этого не боюсь, он тебя не поссорит со мной; но для тебя, я советую тебе лучше не ездить. Помочь нельзя. Впрочем, делай как
хочешь.
—
Если ты
хочешь мою исповедь относительно этого, то я скажу тебе, что не верю, чтобы тут была драма.
― Никогда, мама, никакой, — отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в лицо матери. — Но мне нечего говорить теперь. Я… я…
если бы
хотела, я не знаю, что сказать как… я не знаю…
— Я очень рада буду,
если вы поедете. Я бы так
хотела вас видеть на бале.
— А эта женщина, — перебил его Николай Левин, указывая на нее, — моя подруга жизни, Марья Николаевна. Я взял ее из дома, — и он дернулся шеей, говоря это. — Но люблю ее и уважаю и всех, кто меня
хочет знать, — прибавил он, возвышая голос и хмурясь, — прошу любить и уважать ее. Она всё равно что моя жена, всё равно. Так вот, ты знаешь, с кем имеешь дело. И
если думаешь, что ты унизишься, так вот Бог, а вот порог.
— Но я, лично,
если ты
хочешь знать, больше дорожу дружбой с тобой, потому что…
— Право, я здорова, maman. Но
если вы
хотите ехать, поедемте! — сказала она и, стараясь показать, что интересуется предстоящей поездкой, стала говорить о приготовлениях к отъезду.
Вошел Сережа, предшествуемый гувернанткой.
Если б Алексей Александрович позволил себе наблюдать, он заметил бы робкий, растерянный взгляд, с каким Сережа взглянул на отца, а потом на мать. Но он ничего не
хотел видеть и не видал.
— Я еще раз предлагаю вам свою руку,
если вы
хотите итти, — сказал Алексей Александрович, дотрогиваясь до ее руки.
— Я не об вас, совсем не об вас говорю. Вы совершенство. Да, да, я знаю, что вы все совершенство; но что же делать, что я дурная? Этого бы не было,
если б я не была дурная. Так пускай я буду какая есть, но не буду притворяться. Что мне зa дело до Анны Павловны! Пускай они живут как
хотят, и я как
хочу. Я не могу быть другою… И всё это не то, не то!..
—
Хочешь пройтись, пойдем вместе, — сказал он, не желая расставаться с братом, от которого так и веяло свежестью и бодростью. — Пойдем, зайдем и в контору,
если тебе нужно.
— Я понял, разумеется, — сказал Левин, — что это только значит то, что вы
хотите меня видеть, и очень рад. Разумеется, я воображаю, что вам, городской хозяйке, здесь дико, и,
если что нужно, я весь к вашим услугам.
— Право? — сказал он, вспыхнув, и тотчас же, чтобы переменить разговор, сказал: — Так прислать вам двух коров?
Если вы
хотите считаться, то извольте заплатить мне по пяти рублей в месяц,
если вам не совестно.
Правитель его канцелярии и секретарь знали это и предуведомляли просительниц, чтоб отнюдь не плакали,
если не
хотят испортить свое дело.
«Вот положение! ― думал он, ―
Если б он боролся, отстаивал свою честь, я бы мог действовать, выразить свои чувства; но эта слабость или подлость… Он ставит меня в положение обманщика, тогда как я не
хотел и не
хочу этим быть».
И, несмотря на то, он чувствовал, что тогда, когда любовь его была сильнее, он мог,
если бы сильно
захотел этого, вырвать эту любовь из своего сердца, но теперь, когда, как в эту минуту, ему казалось, что он не чувствовал любви к ней, он знал, что связь его с ней не может быть разорвана.
― Это хуже жестокости, это подлость,
если уже вы
хотите знать! ― со взрывом злобы вскрикнула Анна и, встав,
хотела уйти.
― Нет! ― закричал он своим пискливым голосом, который поднялся теперь еще нотой выше обыкновенного, и, схватив своими большими пальцами ее за руку так сильно, что красные следы остались на ней от браслета, который он прижал, насильно посадил ее на место. ― Подлость?
Если вы
хотите употребить это слово, то подлость ― это. бросить мужа, сына для любовника и есть хлеб мужа!
— Отчего же? Я не вижу этого. Позволь мне думать, что, помимо наших родственных отношений, ты имеешь ко мне,
хотя отчасти, те дружеские чувства, которые я всегда имел к тебе… И истинное уважение, — сказал Степан Аркадьич, пожимая его руку. —
Если б даже худшие предположения твои были справедливы, я не беру и никогда не возьму на себя судить ту или другую сторону и не вижу причины, почему наши отношения должны измениться. Но теперь, сделай это, приезжай к жене.
—
Если вы так
хотите этого — я приеду, — вздохнув сказал Алексей Александрович.
— Спасать можно человека, который не
хочет погибать; но
если натура вся так испорчена, развращена, что самая погибель кажется ей спасением, то что же делать?
— В secretaire играете? — сказал старый князь подходя. — Ну, поедем однако,
если ты
хочешь поспеть в театр.
Забыть!» сказал он себе, со спокойною уверенностью здорового человека в том, что,
если он устал и
хочет спать, то сейчас же и заснет.
— Во всяком положении есть выход, — сказал, вставая и оживляясь, Степан Аркадьич. — Было время, когда ты
хотел разорвать…
Если ты убедишься теперь, что вы не можете сделать взаимного счастия…
—
Если ты
хочешь знать мое мнение, — сказал Степан Аркадьич с тою же смягчающею, миндально-нежною улыбкой, с которой он говорил с Анной.
«Делайте, что
хотите,
если вам это весело.
— То, что я тысячу раз говорил и не могу не думать… то, что я не стою тебя. Ты не могла согласиться выйти за меня замуж. Ты подумай. Ты ошиблась. Ты подумай хорошенько. Ты не можешь любить меня…
Если… лучше скажи, — говорил он, не глядя на нее. — Я буду несчастлив. Пускай все говорят, что̀
хотят; всё лучше, чем несчастье… Всё лучше теперь, пока есть время…
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало быть,
если они
хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
—
Если свет не одобряет этого, то мне всё равно, — сказал Вронский, — но
если родные мои
хотят быть в родственных отношениях со мною, то они должны быть в таких же отношениях с моею женой.
Можно просидеть несколько часов, поджав ноги в одном и том же положении,
если знаешь, что ничто не помешает переменить положение; но
если человек знает, что он должен сидеть так с поджатыми ногами, то сделаются судороги, ноги будут дергаться и тискаться в то место, куда бы он
хотел вытянуть их.
— Да я не
хочу знать! — почти вскрикнула она. — Не
хочу. Раскаиваюсь я в том, что сделала? Нет, нет и нет. И
если б опять то же, сначала, то было бы то же. Для нас, для меня и для вас, важно только одно: любим ли мы друг друга. А других нет соображений. Для чего мы живем здесь врозь и не видимся? Почему я не могу ехать? Я тебя люблю, и мне всё равно, — сказала она по-русски, с особенным, непонятным ему блеском глаз взглянув на него, —
если ты не изменился. Отчего ты не смотришь на меня?
—
Если ты
хочешь служить у меня, — сказал он вошедшему камердинеру, — то ты помни свое дело. Чтоб этого не было. Ты должен убрать.
— Премиленький узор; так просто и благородно. Я сама
хотела себе сделать,
если б у ней не было. В роде как у Вареньки. Так мило и дешево.
— Ах,
если ты
хочешь, то мы завтра пробудем, — с особенной приятностью отвечал Левин.
— Я не отдаю потому, что никто этого от меня не требует, и
если бы я
хотел, то мне нельзя отдать, — отвечал Левин, — и некому.
«Ну, так
если он
хочет этого, я сделаю, но я за себя уже не отвечаю теперь», подумала она и со всех ног рванулась вперед между кочек. Она ничего уже не чуяла теперь и только видела и слышала, ничего не понимая.
— Почему же ты думаешь, что мне неприятна твоя поездка? Да
если бы мне и было это неприятно, то тем более мне неприятно, что ты не берешь моих лошадей, — говорил он. — Ты мне ни разу не сказала, что ты решительно едешь. А нанимать на деревне, во-первых, неприятно для меня, а главное, они возьмутся, но не довезут. У меня лошади есть. И
если ты не
хочешь огорчить меня, то ты возьми моих.
— Я ничего не считаю, — сказала она, — а всегда любила тебя, а
если любишь, то любишь всего человека, какой он есть, а не каким я
хочу, чтоб он был.
Он, как Алексей говорит, один из тех людей, которые очень приятны,
если их принимать за то, чем они
хотят казаться, et puis, il est comme il faut, [и затем — он порядочен,] как говорит княжна Варвара.
—
Если вы
хотите взглянуть на больницу и не устали, то это недалеко. Пойдемте, — сказал он, заглянув ей в лицо, чтоб убедиться, что ей точно было не скучно.
— Нет, я думаю, княгиня устала, и лошади ее не интересуют, — сказал Вронский Анне, предложившей пройти до конного завода, где Свияжский
хотел видеть нового жеребца. — Вы подите, а я провожу княгиню домой, и мы поговорим, — сказал он, —
если вам приятно, — обратился он к ней.
—
Если вы приехали к нам, вы, единственная женщина из прежних друзей Анны — я не считаю княжну Варвару, — то я понимаю, что вы сделали это не потому, что вы считаете наше положение нормальным, но потому, что вы, понимая всю тяжесть этого положения, всё так же любите ее и
хотите помочь ей. Так ли я вас понял? — спросил он, оглянувшись на нее.
— Он говорил о том, о чем я сама
хочу говорить, и мне легко быть его адвокатом: о том, нет ли возможности и нельзя ли… — Дарья Александровна запнулась, — исправить, улучшить твое положение… Ты знаешь, как я смотрю… Но всё-таки,
если возможно, надо выйти замуж…
— Отжившее-то отжившее, а всё бы с ним надо обращаться поуважительнее. Хоть бы Снетков… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли. Знаете, придется
если вам пред домом разводить садик, планировать, и растет у вас на этом месте столетнее дерево… Оно,
хотя и корявое и старое, а всё вы для клумбочек цветочных не срубите старика, а так клумбочки распланируете, чтобы воспользоваться деревом. Его в год не вырастишь, — сказал он осторожно и тотчас же переменил разговор. — Ну, а ваше хозяйство как?
Француз спал или притворялся, что спит, прислонив голову к спинке кресла, и потною рукой, лежавшею на колене, делал слабые движения, как будто ловя что-то. Алексей Александрович встал,
хотел осторожно, но, зацепив за стол, подошел и положил свою руку в руку Француза. Степан Аркадьич встал тоже и, широко отворяя глава, желая разбудить себя,
если он спит, смотрел то на того, то на другого. Всё это было наяву. Степан Аркадьич чувствовал, что у него в голове становится всё более и более нехорошо.
«Я ни в чем не виноват пред нею, — думал он.
Если она
хочет себя наказывать, tant pis pour elle». [тем хуже для нее».] Но, выходя, ему показалось, что она сказала что-то, и сердце его вдруг дрогнуло от состраданья к ней.
«Я вас не держу, — мог сказать он. — Вы можете итти куда
хотите. Вы не
хотели разводиться с вашим мужем, вероятно, чтобы вернуться к нему. Вернитесь.
Если вам нужны деньги, я дам вам. Сколько нужно вам рублей?»
Если я не поверю, то мне остается одно, — а я не
хочу».