Неточные совпадения
— Ты
думаешь? Это кто там? — спросил Степан Аркадьич, услыхав
за дверью шум женского платья.
Она быстрым взглядом оглядела с головы до ног его сияющую свежестью и здоровьем фигуру. «Да, он счастлив и доволен! —
подумала она, — а я?… И эта доброта противная,
за которую все так любят его и хвалят; я ненавижу эту его доброту»,
подумала она. Рот ее сжался, мускул щеки затрясся на правой стороне бледного, нервного лица.
— Я тебе говорю, чтò я
думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская выйдет
за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так вышло. И она — на твоей стороне.
Но
за то, как только она
думала о будущем с Вронским, пред ней вставала перспектива блестяще-счастливая; с Левиным же будущность представлялась туманною.
«Это должен быть Вронский»,
подумал Левин и, чтоб убедиться в этом, взглянул на Кити. Она уже успела взглянуть на Вронского и оглянулась на Левина. И по одному этому взгляду невольно просиявших глаз ее Левин понял, что она любила этого человека, понял так же верно, как если б она сказала ему это словами. Но что же это
за человек?
— Ну, нет, — сказала графиня, взяв ее
за руку, — я бы с вами объехала вокруг света и не соскучилась бы. Вы одна из тех милых женщин, с которыми и поговорить и помолчать приятно. А о сыне вашем, пожалуйста, не
думайте; нельзя же никогда не разлучаться.
«
За что она недовольна им?»
подумала Кити, заметив, что Анна умышленно не ответила на поклон Вронского.
— Ты слишком уже подчеркиваешь свою нежность, чтоб я очень ценила, — сказала она тем же шуточным тоном, невольно прислушиваясь к звукам шагов Вронского, шедшего
за ними. «Но что мне
за дело?»
подумала она и стала спрашивать у мужа, как без нее проводил время Сережа.
Третий круг наконец, где она имела связи, был собственно свет, — свет балов, обедов, блестящих туалетов, свет, державшийся одною рукой
за двор, чтобы не спуститься до полусвета, который члены этого круга
думали, что презирали, но с которым вкусы у него были не только сходные, но одни и те же.
Первое время Анна искренно верила, что она недовольна им
за то, что он позволяет себе преследовать ее; но скоро по возвращении своем из Москвы, приехав на вечер, где она
думала встретить его, a его не было, она по овладевшей ею грусти ясно поняла, что она обманывала себя, что это преследование не только не неприятно ей, но что оно составляет весь интерес ее жизни.
— И не
думала и не
думает выходить замуж, а она очень больна, и доктора послали ее
за границу. Даже боятся
за ее жизнь.
Он
думал о том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он не видал ее три дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы, не знал, возможно ли это нынче или нет, и не знал, как узнать это. Он виделся с ней в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками
за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им
за делo!»
подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
Когда она
думала о сыне и его будущих отношениях к бросившей его отца матери, ей так становилось страшно
за то, что она сделала, что она не рассуждала, а, как женщина, старалась только успокоить себя лживыми рассуждениями и словами, с тем чтобы всё оставалось по старому и чтобы можно было забыть про страшный вопрос, что будет с сыном.
— Я то же самое сейчас
думал, — сказал он, — как из-за меня ты могла пожертвовать всем? Я не могу простить себе то, что ты несчастлива.
«Она еще тут! —
подумала она. — Что я скажу ей, Боже мой! что я наделала, что я говорила!
За что я обидела ее? Что мне делать? Что я скажу ей?»
думала Кити и остановилась у двери.
Левин шел
за ним и часто
думал, что он непременно упадет, поднимаясь с косою на такой крутой бугор, куда и без косы трудно влезть; но он взлезал и делал что надо.
— Да, разумеется. Да что же! Я не стою
за свое, — отвечал Левин с детскою, виноватою улыбкой. «О чем бишь я спорил? —
думал он. — Разумеется, и я прав и он прав, и всё прекрасно. Надо только пойти в контору распорядиться». Он встал, потягиваясь и улыбаясь.
Старик, сидевший с ним, уже давно ушел домой; народ весь разобрался. Ближние уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин, не замечаемый народом, продолжал лежать на копне и смотреть, слушать и
думать. Народ, оставшийся ночевать в лугу, не спал почти всю короткую летнюю ночь. Сначала слышался общий веселый говор и хохот
за ужином, потом опять песни и смехи.
Ей стало страшно
за позор, о котором она прежде и не
думала.
Для чего она сказала это, чего она
за секунду не
думала, она никак бы не могла объяснить. Она сказала это по тому только соображению, что, так как Вронского не будет, то ей надо обеспечить свою свободу и попытаться как-нибудь увидать его. Но почему она именно сказала про старую фрейлину Вреде, к которой ей нужно было, как и ко многим другим, она не умела бы объяснить, а вместе с тем, как потом оказалось, она, придумывая самые хитрые средства для свидания с Вронским, не могла придумать ничего лучшего.
— Муж? Муж Лизы Меркаловой носит
за ней пледы и всегда готов к услугам. А что там дальше в самом деле, никто не хочет знать. Знаете, в хорошем обществе не говорят и не
думают даже о некоторых подробностях туалета. Так и это.
«Надо только упорно итти к своей цели, и я добьюсь своего», —
думал Левин, — а работать и трудиться есть из-за чего.
Упоминание Агафьи Михайловны о том самом, о чем он только что
думал, огорчило и оскорбило его. Левин нахмурился и, не отвечая ей, сел опять
за свою работу, повторив себе всё то, что он
думал о значении этой работы. Изредка только он прислушивался в тишине к звуку спиц Агафьи Михайловны и, вспоминая то, о чем он не хотел вспоминать, опять морщился.
Левин говорил то, что он истинно
думал в это последнее время. Он во всем видел только смерть или приближение к ней. Но затеянное им дело тем более занимало его. Надо же было как-нибудь доживать жизнь, пока не пришла смерть. Темнота покрывала для него всё; но именно вследствие этой темноты он чувствовал, что единственною руководительною нитью в этой темноте было его дело, и он из последних сил ухватился и держался
за него.
«Что
за вздор!»
подумал Вронский и взглянул на часы.
― Скоро, скоро. Ты говорил, что наше положение мучительно, что надо развязать его. Если бы ты знал, как мне оно тяжело, что бы я дала
за то, чтобы свободно и смело любить тебя! Я бы не мучалась и тебя не мучала бы своею ревностью… И это будет скоро, но не так, как мы
думаем.
Он почти ничего не ел
за обедом, отказался от чая и ужина у Свияжских, но не мог
подумать об ужине.
Она тоже не спала всю ночь и всё утро ждала его. Мать и отец были бесспорно согласны и счастливы ее счастьем. Она ждала его. Она первая хотела объявить ему свое и его счастье. Она готовилась одна встретить его, и радовалась этой мысли, и робела и стыдилась, и сама не знала, что она сделает. Она слышала его шаги и голос и ждала
за дверью, пока уйдет mademoiselle Linon. Mademoiselle Linon ушла. Она, не
думая, не спрашивая себя, как и что, подошла к нему и сделала то, что она сделала.
Степан Аркадьич с тем несколько торжественным лицом, с которым он садился в председательское кресло в своем присутствии, вошел в кабинет Алексея Александровича. Алексей Александрович, заложив руки
за спину, ходил по комнате и
думал о том же, о чем Степан Аркадьич говорил с его женою.
«Боже мой! Боже мой!
за что?»
подумал Алексей Александрович, вспомнив подробности развода, при котором муж брал вину на себя, и тем же жестом, каким закрывался Вронский, закрыл от стыда лицо руками.
— Да, — краснея
за священника, отвечал Левин. «К чему ему нужно спрашивать об этом на исповеди?»
подумал он.
«Разумеется, не теперь, —
думал Левин, — но когда-нибудь после». Левин, больше чем прежде, чувствовал теперь, что в душе у него что-то неясно и нечисто и что в отношении к религии он находится в том же самом положении, которое он так ясно видел и не любил в других и
за которое он упрекал приятеля своего Свияжского.
— То, что я тысячу раз говорил и не могу не
думать… то, что я не стою тебя. Ты не могла согласиться выйти
за меня замуж. Ты
подумай. Ты ошиблась. Ты
подумай хорошенько. Ты не можешь любить меня… Если… лучше скажи, — говорил он, не глядя на нее. — Я буду несчастлив. Пускай все говорят, что̀ хотят; всё лучше, чем несчастье… Всё лучше теперь, пока есть время…
— Я
думаю, что ты не можешь любить меня.
За что ты можешь любить меня?
Об удовольствиях холостой жизни, которые в прежние поездки
за границу занимали Вронского, нельзя было и
думать, так как одна попытка такого рода произвела неожиданное и несоответствующее позднему ужину с знакомыми уныние в Анне.
Два мальчика в тени ракиты ловили удочками рыбу. Один, старший, только что закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим делом; другой, помоложе, лежал на траве, облокотив спутанную белокурую голову на руки, и смотрел задумчивыми голубыми глазами на воду. О чем он
думал?
Еще бывши женихом, он был поражен тою определенностью, с которою она отказалась от поездки
за границу и решила ехать в деревню, как будто она знала что-то такое, что нужно, и кроме своей любви могла еще
думать о постороннем.
Он был недоволен ею
за то, что она не могла взять на себя отпустить его, когда это было нужно (и как странно ему было
думать, что он, так недавно еще не смевший верить тому счастью, что она может полюбить его, теперь чувствовал себя несчастным оттого, что она слишком любит его!), и недоволен собой
за то, что не выдержал характера.
Левин ничего не ответил. Выйдя в коридор, он остановился. Он сказал, что приведет жену, но теперь, дав себе отчет в том чувстве, которое он испытывал, он решил, что, напротив, постарается уговорить ее, чтоб она не ходила к больному. «
За что ей мучаться, как я?»
подумал он.
— Отчего вы
думаете? — спросил Левин ее, когда она вышла
за ним в коридор.
Правда, что легкость и ошибочность этого представления о своей вере смутно чувствовалась Алексею Александровичу, и он знал, что когда он, вовсе не
думая о том, что его прощение есть действие высшей силы, отдался этому непосредственному чувству, он испытал больше счастья, чем когда он, как теперь, каждую минуту
думал, что в его душе живет Христос и что, подписывая бумаги, он исполняет Его волю; но для Алексея Александровича было необходимо так
думать, ему было так необходимо в его унижении иметь ту, хотя бы и выдуманную, высоту, с которой он, презираемый всеми, мог бы презирать других, что он держался, как
за спасение,
за свое мнимое спасение.
— Но любовь ли это, друг мой? Искренно ли это? Положим, вы простили, вы прощаете… но имеем ли мы право действовать на душу этого ангела? Он считает ее умершею. Он молится
за нее и просит Бога простить ее грехи… И так лучше. А тут что он будет
думать?
Придя в комнату, Сережа, вместо того чтобы сесть
за уроки, рассказал учителю свое предположение о том, что то, что принесли, должно быть машина. — Как вы
думаете? — спросил он.
Вронский в первый раз испытывал против Анны чувство досады, почти злобы
за ее умышленное непонимание своего положения. Чувство это усиливалось еще тем, что он не мог выразить ей причину своей досады. Если б он сказал ей прямо то, что он
думал, то он сказал бы: «в этом наряде, с известной всем княжной появиться в театре — значило не только признать свое положение погибшей женщины, но и бросить вызов свету, т. е. навсегда отречься от него».
— Да что же
думать? Он (он разумелся Сергей Иванович) мог всегда сделать первую партию в России; теперь он уж не так молод, но всё-таки, я знаю,
за него и теперь пошли бы многие… Она очень добрая, но он мог бы…
— Есть о ком
думать! Гадкая, отвратительная женщина, без сердца, — сказала мать, не могшая забыть, что Кити вышла не
за Вронского, a зa Левина.
— Что
за охота про это говорить, — с досадой сказала Кити, — я об этом не
думаю и не хочу
думать… И не хочу
думать, — повторила она, прислушиваясь к знакомым шагам мужа по лестнице террасы.
— Меня? Меня? Что я? Сумасшедший!.. А тебя
за что? Это ужасно
думать, что всякий человек чужой может расстроить наше счастье.
— Оно в самом деле.
За что мы едим, пьем, охотимся, ничего не делаем, а он вечно, вечно в труде? — сказал Васенька Весловский, очевидно в первый раз в жизни ясно
подумав об этом и потому вполне искренно.