Неточные совпадения
Днем таяло на солнце, а ночью
доходило до семи градусов; наст
был такой, что на возах ездили без дороги.
Будет то, что я, зная вперед то, что никогда дело не
дойдет до опасности, захотел только придать себе этим вызовом некоторый ложный блеск.
— Ах, как я рада вас видеть! — сказала она, подходя к ней. — Я вчера на скачках только что хотела
дойти до вас, а вы уехали. Мне так хотелось видеть вас именно вчера. Не правда ли, это
было ужасно? — сказала она, глядя на Анну своим взглядом, открывавшим, казалось, всю душу.
Душевное расстройство Алексея Александровича всё усиливалось и
дошло теперь
до такой степени, что он уже перестал бороться с ним; он вдруг почувствовал, что то, что он считал душевным расстройством,
было, напротив, блаженное состояние души, давшее ему вдруг новое, никогда неиспытанное им счастье.
Прежде бывало, — говорил Голенищев, не замечая или не желая заметить, что и Анне и Вронскому хотелось говорить, — прежде бывало вольнодумец
был человек, который воспитался в понятиях религии, закона, нравственности и сам борьбой и трудом
доходил до вольнодумства; но теперь является новый тип самородных вольнодумцев, которые вырастают и не слыхав даже, что
были законы нравственности, религии, что
были авторитеты, а которые прямо вырастают в понятиях отрицания всего, т. е. дикими.
Столкновение ли со Стремовым, несчастье ли с женой, или просто то, что Алексей Александрович
дошел до предела, который ему
был предназначен, но для всех в нынешнем году стало очевидно, что служебное поприще его кончено.
Кроме того, он решался на большой расход только тогда, когда
были лишние деньги, и, делая этот расход,
доходил до всех подробностей и настаивал на том, чтоб иметь самое лучшее за свои деньги.
― Арсений
доходит до крайности, я всегда говорю, ― сказала жена. ― Если искать совершенства, то никогда не
будешь доволен. И правду говорит папа, что когда нас воспитывали,
была одна крайность ― нас держали в антресолях, а родители жили в бельэтаже; теперь напротив ― родителей в чулан, а детей в бельэтаж. Родители уж теперь не должны жить, а всё для детей.
Но после этого часа прошел еще час, два, три, все пять часов, которые он ставил себе самым дальним сроком терпения, и положение
было все то же; и он всё терпел, потому что больше делать
было нечего, как терпеть, каждую минуту думая, что он
дошел до последних пределов терпения и что сердце его вот-вот сейчас разорвется от сострадания.
Поживя долго безвыездно в Москве, он
доходил до того, что начинал беспокоиться дурным расположением и упреками жены, здоровьем, воспитанием детей, мелкими интересами своей службы; даже то, что у него
были долги, беспокоило его.
Она молча пристально смотрела на него, стоя посреди комнаты. Он взглянул на нее, на мгновенье нахмурился и продолжал читать письмо. Она повернулась и медленно пошла из комнаты. Он еще мог вернуть ее, но она
дошла до двери, он всё молчал, и слышен
был только звук шуршания перевертываемого листа бумаги.
«Откуда взял я это? Разумом, что ли,
дошел я
до того, что надо любить ближнего и не душить его? Мне сказали это в детстве, и я радостно поверил, потому что мне сказали то, что
было у меня в душе. А кто открыл это? Не разум. Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно».
Неточные совпадения
Вскочила, испугалась я: // В дверях стоял в халатике // Плешивый человек. // Скоренько я целковенький // Макару Федосеичу // С поклоном подала: // «Такая
есть великая // Нужда
до губернатора, // Хоть умереть —
дойти!»
Стародум. О сударыня!
До моих ушей уже
дошло, что он теперь только и отучиться изволил. Я слышал об его учителях и вижу наперед, какому грамотею ему
быть надобно, учася у Кутейкина, и какому математику, учася у Цыфиркина. (К Правдину.) Любопытен бы я
был послушать, чему немец-то его выучил.
Он спал на голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку
до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда
до обоняния их
доходил запах ее;
ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Стало
быть, если допустить глуповцев рассуждать, то, пожалуй, они
дойдут и
до таких вопросов, как, например, действительно ли существует такое предопределение, которое делает для них обязательным претерпение даже такого бедствия, как, например, краткое, но совершенно бессмысленное градоправительство Брудастого (см. выше рассказ"Органчик")?
Такова
была внешняя постройка этого бреда. Затем предстояло урегулировать внутреннюю обстановку живых существ, в нем захваченных. В этом отношении фантазия Угрюм-Бурчеева
доходила до определительности поистине изумительной.