Неточные совпадения
На третий
день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали
в свете, —
в обычайный час,
то есть
в 8 часов утра, проснулся
не в спальне жены, а
в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
И, заметив полосу света, пробившуюся с боку одной из суконных стор, он весело скинул ноги с дивана, отыскал ими шитые женой (подарок ко
дню рождения
в прошлом году), обделанные
в золотистый сафьян туфли и по старой, девятилетней привычке,
не вставая, потянулся рукой к
тому месту, где
в спальне у него висел халат.
Он прочел письма. Одно было очень неприятное — от купца, покупавшего лес
в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до примирения с женой,
не могло быть о
том речи. Всего же неприятнее тут было
то, что этим подмешивался денежный интерес
в предстоящее
дело его примирения с женою. И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса будет искать примирения с женой, — эта мысль оскорбляла его.
Она только что пыталась сделать
то, что пыталась сделать уже десятый раз
в эти три
дня: отобрать детские и свои вещи, которые она увезет к матери, — и опять
не могла на это решиться; но и теперь, как
в прежние раза, она говорила себе, что это
не может так остаться, что она должна предпринять что-нибудь, наказать, осрамить его, отомстить ему хоть малою частью
той боли, которую он ей сделал.
Место это он получил чрез мужа сестры Анны, Алексея Александровича Каренина, занимавшего одно из важнейших мест
в министерстве, к которому принадлежало присутствие; но если бы Каренин
не назначил своего шурина на это место,
то чрез сотню других лиц, братьев, сестер, родных, двоюродных, дядей, теток, Стива Облонский получил бы это место или другое подобное, тысяч
в шесть жалованья, которые ему были нужны, так как
дела его, несмотря на достаточное состояние жены, были расстроены.
Главные качества Степана Аркадьича, заслужившие ему это общее уважение по службе, состояли, во-первых,
в чрезвычайной снисходительности к людям, основанной
в нем на сознании своих недостатков; во-вторых,
в совершенной либеральности,
не той, про которую он вычитал
в газетах, но
той, что у него была
в крови и с которою он совершенно равно и одинаково относился ко всем людям, какого бы состояния и звания они ни были, и в-третьих — главное —
в совершенном равнодушии к
тому делу, которым он занимался, вследствие чего он никогда
не увлекался и
не делал ошибок.
— Может быть. Но всё-таки мне дико, так же, как мне дико теперь
то, что мы, деревенские жители, стараемся поскорее наесться, чтобы быть
в состоянии делать свое
дело, а мы с тобой стараемся как можно дольше
не наесться и для этого едим устрицы….
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И тут только
в первый раз всё
дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут только она поняла, что вопрос касается
не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За
то, что он, милый, любит ее, влюблен
в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
— Успокой руки, Гриша, — сказала она и опять взялась за свое одеяло, давнишнюю работу, зa которую она всегда бралась
в тяжелые минуты, и теперь вязала нервно, закидывая пальцем и считая петли. Хотя она и велела вчера сказать мужу, что ей
дела нет до
того, приедет или
не приедет его сестра, она всё приготовила к ее приезду и с волнением ждала золовку.
Весь
день этот Анна провела дома,
то есть у Облонских, и
не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали
в этот же
день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Вспоминал затеянный им постыдный процесс с братом Сергеем Иванычем за
то, что
тот будто бы
не выплатил ему долю из материнского имения; и последнее
дело, когда он уехал служить
в Западный край, и там попал под суд за побои, нанесенные старшине….
Потому ли, что дети непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна
в этот
день совсем
не такая, как
в тот, когда они так полюбили ее, что она уже
не занята ими, — но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их совершенно
не занимало
то, что она уезжает.
Не раз говорила она себе эти последние
дни и сейчас только, что Вронский для нее один из сотен вечно одних и
тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда
не позволит себе и думать о нем; но теперь,
в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости.
— О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить…
не скучал о тебе,
не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне
день. Наш милый самовар будет
в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну, за
то что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
Она ему
не подавала никакого повода, но каждый раз, когда она встречалась с ним,
в душе ее загоралось
то самое чувство оживления, которое нашло на нее
в тот день в вагоне, когда она
в первый раз увидела его.
Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно было видеть полкового командира,
не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с
тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий
день.
В деле этом был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молодой князь Кедров. А главное, тут были замешаны интересы полка.
— Вот-вот именно, — поспешно обратилась к нему княгиня Мягкая. — Но
дело в том, что Анну я вам
не отдам. Она такая славная, милая. Что же ей делать, если все влюблены
в нее и как тени ходят за ней?
Вронский был
не только знаком со всеми, но видал каждый
день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с
теми спокойными приемами, с какими входят
в комнату к людям, от которых только что вышли.
«И ужаснее всего
то, — думал он, — что теперь именно, когда подходит к концу мое
дело (он думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно всё спокойствие и все силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что ж делать? Я
не из таких людей, которые переносят беспокойство и тревоги и
не имеют силы взглянуть им
в лицо».
«Вопросы о ее чувствах, о
том, что делалось и может делаться
в ее душе, это
не мое
дело, это
дело ее совести и подлежит религии», сказал он себе, чувствуя облегчение при сознании, что найден
тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
— Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму,
в чем состоят
те таинства, которые ты тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что
не всегда бывает весна и ясные
дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную
в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
— Ах, эти мне сельские хозяева! — шутливо сказал Степан Аркадьич. — Этот ваш тон презрения к нашему брату городским!… А как
дело сделать, так мы лучше всегда сделаем. Поверь, что я всё расчел, — сказал он, — и лес очень выгодно продан, так что я боюсь, как бы
тот не отказался даже. Ведь это
не обидной лес, — сказал Степан Аркадьич, желая словом обидной совсем убедить Левина
в несправедливости его сомнений, — а дровяной больше. И станет
не больше тридцати сажен на десятину, а он дал мне по двести рублей.
Он думал о
том, что Анна обещала ему дать свиданье нынче после скачек. Но он
не видал ее три
дня и, вследствие возвращения мужа из-за границы,
не знал, возможно ли это нынче или нет, и
не знал, как узнать это. Он виделся с ней
в последний раз на даче у кузины Бетси. На дачу же Карениных он ездил как можно реже. Теперь он хотел ехать туда и обдумывал вопрос, как это сделать.
Вронский взял письмо и записку брата. Это было
то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за
то, что он
не приезжал, и записка от брата,
в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о
том же. «Что им за
делo!» подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой.
В сенях избы ему встретились два офицера: один их, а другой другого полка.
В этот
день было несколько скачек: скачка конвойных, потом двухверстная офицерская, четырехверстная и
та скачка,
в которой он скакал. К своей скачке он мог поспеть, но если он поедет к Брянскому,
то он только так приедет, и приедет, когда уже будет весь Двор. Это было нехорошо. Но он дал Брянскому слово быть у него и потому решил ехать дальше, приказав кучеру
не жалеть тройки.
Он, этот умный и тонкий
в служебных
делах человек,
не понимал всего безумия такого отношения к жене. Он
не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять свое настоящее положение, и он
в душе своей закрыл, запер и запечатал
тот ящик,
в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему
то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
Алексей Александрович думал и говорил, что ни
в какой год у него
не было столько служебного
дела, как
в нынешний; но он
не сознавал
того, что он сам выдумывал себе
в нынешнем году
дела, что это было одно из средств
не открывать
того ящика, где лежали чувства к жене и семье и мысли о них и которые делались
тем страшнее, чем дольше они там лежали.
— Положим, княгиня, что это
не поверхностное, — сказал он, — но внутреннее. Но
не в том дело — и он опять обратился к генералу, с которым говорил серьезно, —
не забудьте, что скачут военные, которые избрали эту деятельность, и согласитесь, что всякое призвание имеет свою оборотную сторону медали. Это прямо входит
в обязанности военного. Безобразный спорт кулачного боя или испанских тореадоров есть признак варварства. Но специализованный спорт есть признак развития.
С следующего
дня, наблюдая неизвестного своего друга, Кити заметила, что М-llе Варенька и с Левиным и его женщиной находится уже
в тех отношениях, как и с другими своими protégés. Она подходила к ним, разговаривала, служила переводчицей для женщины,
не умевшей говорить ни на одном иностранном языке.
— Так что ж? Я
не понимаю.
Дело в том, любите ли вы его теперь или нет, — сказала Варенька, называя всё по имени.
Однако, странное
дело, несмотря на
то, что она так готовилась
не подчиниться взгляду отца,
не дать ему доступа
в свою святыню, она почувствовала, что
тот божественный образ госпожи Шталь, который она месяц целый носила
в душе, безвозвратно исчез, как фигура, составившаяся из брошенного платья, исчезает, когда поймёшь, как лежит это платье.
— Да что же интересного? Все они довольны, как медные гроши; всех победили. Ну, а мне-то чем же довольным быть? Я никого
не победил, а только сапоги снимай сам, да еще за дверь их сам выставляй. Утром вставай, сейчас же одевайся, иди
в салон чай скверный пить.
То ли
дело дома! Проснешься
не торопясь, посердишься на что-нибудь, поворчишь, опомнишься хорошенько, всё обдумаешь,
не торопишься.
Кроме
того, Константину Левину было
в деревне неловко с братом еще и оттого, что
в деревне, особенно летом, Левин бывал постоянно занят хозяйством, и ему
не доставало длинного летнего
дня, для
того чтобы переделать всё, что нужно, а Сергей Иванович отдыхал.
Но Константину Левину скучно было сидеть и слушать его, особенно потому, что он знал, что без него возят навоз на неразлешенное поле и навалят Бог знает как, если
не посмотреть; и резцы
в плугах
не завинтят, а поснимают и потом скажут, что плуги выдумка пустая и
то ли
дело соха Андревна, и т. п.
— Самолюбия, — сказал Левин, задетый за живое словами брата, — я
не понимаю. Когда бы
в университете мне сказали, что другие понимают интегральное вычисление, а я
не понимаю, тут самолюбие. Но тут надо быть убежденным прежде, что нужно иметь известные способности для этих
дел и, главное,
в том, что все эти
дела важны очень.
— Впрочем, — нахмурившись сказал Сергей Иванович,
не любивший противоречий и
в особенности таких, которые беспрестанно перескакивали с одного на другое и без всякой связи вводили новые доводы, так что нельзя было знать, на что отвечать, — впрочем,
не в том дело. Позволь. Признаешь ли ты, что образование есть благо для народа?
— Я
не буду судиться. Я никогда
не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! — продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к
делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как
в Троицын
день, для
того чтобы было похоже на лес, который сам вырос
в Европе, и
не могу я от души поливать и верить
в эти березки!
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о
тем, что
то, что он хотел сказать, было
не понято его братом. Он
не знал только, почему это было
не понято: потому ли, что он
не умел сказать ясно
то, что хотел, потому ли, что брат
не хотел, или потому, что
не мог его понять. Но он
не стал углубляться
в эти мысли и,
не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем
деле.
Несмотря на уверения старосты о пухлявости сена и о
том, как оно улеглось
в стогах, и на его божбу о
том, что всё было по-божески, Левин настаивал на своем, что сено
делили без его приказа и что он потому
не принимает этого сена зa пятьдесят возов
в стогу.
Ему было радостно думать, что и
в столь важном жизненном
деле никто
не в состоянии будет сказать, что он
не поступил сообразно с правилами
той религии, которой знамя он всегда держал высоко среди общего охлаждения и равнодушия.
Всё это было прекрасно, но Вронский знал, что
в этом грязном
деле,
в котором он хотя и принял участие только
тем, что взял на словах ручательство зa Веневского, ему необходимо иметь эти 2500, чтоб их бросить мошеннику и
не иметь с ним более никаких разговоров.
Для человека со 100 000 дохода, как определяли все состояние Вронского, такие долги, казалось бы,
не могли быть затруднительны; но
дело в том, что у него далеко
не было этих 100 000.
Вронский слушал внимательно, но
не столько самое содержание слов занимало его, сколько
то отношение к
делу Серпуховского, уже думающего бороться с властью и имеющего
в этом свои симпатии и антипатии, тогда как для него были по службе только интересы эскадрона. Вронский понял тоже, как мог быть силен Серпуховской своею несомненною способностью обдумывать, понимать вещи, своим умом и даром слова, так редко встречающимся
в той среде,
в которой он жил. И, как ни совестно это было ему, ему было завидно.
Прелесть, которую он испытывал
в самой работе, происшедшее вследствие
того сближение с мужиками, зависть, которую он испытывал к ним, к их жизни, желание перейти
в эту жизнь, которое
в эту ночь было для него уже
не мечтою, но намерением, подробности исполнения которого он обдумывал, — всё это так изменило его взгляд на заведенное у него хозяйство, что он
не мог уже никак находить
в нем прежнего интереса и
не мог
не видеть
того неприятного отношения своего к работникам, которое было основой всего
дела.
—
Дело, изволите видеть,
в том, что всякий прогресс совершается только властью, — говорил он, очевидно желая показать, что он
не чужд образованию.
— И я
не один, — продолжал Левин, — я сошлюсь на всех хозяев, ведущих рационально
дело; все, зa редкими исключениями, ведут
дело в убыток. Ну, вы скажите, что̀ ваше хозяйство — выгодно? — сказал Левин, и тотчас же во взгляде Свияжского Левин заметил
то мимолетное выражение испуга, которое он замечал, когда хотел проникнуть далее приемных комнат ума Свияжского.
Левину невыносимо скучно было
в этот вечер с дамами: его, как никогда прежде, волновала мысль о
том, что
то недовольство хозяйством, которое он теперь испытывал, есть
не исключительное его положение, а общее условие,
в котором находится
дело в России, что устройство какого-нибудь такого отношения рабочих, где бы они работали, как у мужика на половине дороги, есть
не мечта, а задача, которую необходимо решить. И ему казалось, что эту задачу можно решить и должно попытаться это сделать.
И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря на
то, что Левина занимала теперь больше всего мысль о хозяйстве, он, слушая хозяина, спрашивал себя: «Что там
в нем сидит? И почему, почему ему интересен
раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что же?» Но ничего
не было. Было только интересно
то, что «оказывалось» Но Свияжский
не объяснил и
не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно.
Правда, что на скотном дворе
дело шло до сих пор
не лучше, чем прежде, и Иван сильно противодействовал теплому помещению коров и сливочному маслу, утверждая, что корове на холоду потребуется меньше корму и что сметанное масло спорее, и требовал жалованья, как и
в старину, и нисколько
не интересовался
тем, что деньги, получаемые им, были
не жалованье, а выдача вперед доли барыша.
То же самое он видел и
в социалистических книгах: или это были прекрасные фантазии, но неприложимые, которыми он увлекался, еще бывши студентом, — или поправки, починки
того положения
дела,
в которое поставлена была Европа и с которым земледельческое
дело в России
не имело ничего общего.