Неточные совпадения
— Эх, батюшка, ведь ты сегодня уж разов пять спрошал. Сказали тебе
добрые люди,
что будет отсюда еще поприщ за сорок. Вели отдохнуть, князь, право, кони устали!
— Ты, боярин, сегодня
доброе дело сделал, вызволил нас из рук этих собачьих детей, так мы хотим тебе за
добро добром заплатить. Ты, видно, давно на Москве не бывал, боярин. А мы так знаем,
что там деется. Послушай нас, боярин. Коли жизнь тебе не постыла, не вели вешать этих чертей. Отпусти их, и этого беса, Хомяка, отпусти. Не их жаль, а тебя, боярин. А уж попадутся нам в руки, вот те Христос, сам повешу их. Не миновать им осила, только бы не ты их к черту отправил, а наш брат!
— Не тебе, боярин, а нам помнить услуги. Да вряд ли мы когда и встретимся. А если бы привел бог, так не забудь,
что русский человек
добро помнит и
что мы всегда тебе верные холопи!
— Нет, батюшка, не худо; и лежать покойно, и щи были
добрые, и лошадям овес засыпан; да только то худо,
что хозяин, вишь, мельник.
Отдал им всю землю, все домы и все
добро,
что отрезал на свой обиход; а старых вотчинников, тысяч примерно с двенадцать, выгнал из опричнины, словно животину.
„Исполать тебе,
добрый молодец, — сказала жена, —
что умел меня любить, умел и мечом добыть; и за то я тебя люблю пуще жиз-ни, пуще свету, пуще старого поганого мужа мово Змиевича!“
Малюта взглянул на царевича таким взглядом, от которого всякий другой задрожал бы. Но царевич считал себя недоступным Малютиной мести. Второй сын Грозного, наследник престола, вмещал в себе почти все пороки отца, а злые примеры все более и более заглушали то,
что было в нем
доброго. Иоанн Иоаннович уже не знал жалости.
— Борис, — сказал он, — подойди сюда,
добрый слуга мой. Ты один знаешь мое сердце. Ты один ведаешь,
что я кровь проливаю не ради потехи, а чтоб измену вывести. Ты меня не считаешь за сыроядца. Подойди сюда, Федорыч, я обниму тебя.
— Господь сохранит его от рук твоих! — сказал Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все
доброе на Руси погубить! Да, — продолжал, одушевляясь, сын Малюты, — лишь увидел я князя Никиту Романыча, понял,
что хорошо б жить вместе с ним, и захотелось мне попроситься к нему, но совестно подойти было: очи мои на него не подымутся, пока буду эту одежду носить!
— Да
что он грязь-то стирает? — заметил Басманов, желая подслужиться царевичу, —
добро на ком другом, а на нем не заметно!
— Да как убили опричники матушку да батюшку, сестер да братьев, скучно стало одному на свете; думаю себе: пойду к
добрым людям; они меня накормят, напоят, будут мне братьями да отцами! Встретил в кружале вот этого молодца, догадался,
что он ваш, да и попросил взять с собою.
Забыл Серебряный,
что он без сабли и пистолей, и не было ему нужды,
что конь под ним стар. А был то
добрый конь в свое время; прослужил он лет двадцать и на войне и в походах; только не выслужил себе покою на старости; выслужил упряжь водовозную, сено гнилое да удары палочные!
Эта борьба, эти мучения, страх, внушаемый ей мужем,
добрым и ласковым, но неумолимым во всем,
что касалось его чести, — все это разрушительно потрясло ее телесные силы. Когда губы Серебряного прикоснулись к губам ее, она задрожала как в лихорадке, ноги под ней подкосились, а из уст вырвались слова...
— Господь с тобою! — отвечал мельник, —
чего тебе,
добрый человек?
— Здравствуйте,
добрые люди! А где у вас тот,
что зовут Ванюхой Перстнем?
— А, это ты, товарищ! — сказал он, —
добро пожаловать! Ну,
что его княжеская милость, как здравствует с того дня, как мы вместе Малютиных опричников щелкали? Досталось им от нас на Поганой Луже! Жаль только,
что Малюта Лукьяныч ускользнул да
что этот увалень, Митька, Хомяка упустил. Несдобровать бы им у меня в руках!
Что, я чай, батюшка-царь куда как обрадовался, как царевича-то увидал! Я чай, не нашел,
чем пожаловать князь Никиту Романыча!
— Человече, — сказал ему царь, — так ли ты блюдешь честника? На
что у тебе вабило, коли ты не умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю в твои руки долю твою: коли достанешь Адрагана, пожалую тебя так,
что никому из вас такого времени не будет; а коли пропадет честник, велю, не прогневайся, голову с тебя снять, — и то будет всем за страх; а я давно замечаю,
что нет меж сокольников
доброго строения и гибнет птичья потеха!
— Ведь
добрый парень, — сказал Перстень, глядя ему вслед, — а глуп, хоть кол на голове теши. Пусти его только, разом проврется! Да нечего делать, лучше его нет; он, по крайней мере, не выдаст; постоит и за себя и за нас, коли, не дай бог, нам круто придется. Ну
что, дядя, теперь никто нас не услышит: говори, какая у тебя кручина? Эх, не вовремя она тебя навестила!
— Атаман, — сказал он вдруг, — как подумаю об этом, так сердце и защемит. Вот особливо сегодня, как нарядился нищим, то так живо все припоминаю, как будто вчера было. Да не только то время, а не знаю с
чего стало мне вдруг памятно и такое, о
чем я давно уж не думал. Говорят, оно не к
добру, когда ни с того ни с другого станешь вдруг вспоминать,
что уж из памяти вышиб!..
— Максим Григорьич! — отвечал весело сокольник, —
доброго здоровья! Как твоя милость здравствует? Так вот где ты, Максим Григорьич! А мы в Слободе думали,
что ты и невесть куда пропал! Ну ж как батюшка-то твой осерчал! Упаси господи! Смотреть было страшно! Да еще многое рассказывают про твоего батюшку, про царевича да про князя Серебряного. Не знаешь,
чему и верить. Ну, слава богу,
добро,
что ты сыскался, Максим Григорьич! Обрадуется же твоя матушка!
— Воля твоя, Максим Григорьич, а мне взять не можно.
Добро бы ты ехал домой. А то,
что ж я тебя оберу на дороге, как станишник какой! Воля твоя, хоть зарежь, не возьму!
—
Чем вы живете,
добрые люди?
— Ребята! — сказал князь, — а если поколотим поганых да увидит царь,
что мы не хуже опричников, отпустит он нам вины наши, скажет: не нужна мне боле опричнина; есть у меня и без нее
добрые слуги!
—
Добрые молодцы, — сказал Серебряный, — я дал царю слово,
что не буду уходить от суда его. Вы знаете,
что я из тюрьмы не по своей воле ушел. Теперь должен я сдержать мое слово, понести царю мою голову. Хотите ль идти со мною?
Но увещания его оставались безуспешны. Толпа была так густа,
что и при
добром желании не было бы возможности посторониться.
— Спасибо тебе, молодец! — сказал Морозов парню, — спасибо,
что хочешь за правду постоять. Коли одолеешь ворога моего, не пожалею для тебя казны. Не все у меня
добро разграблено; благодаря божьей милости, есть еще
чем бойца моего наградить!
— Довольно болтать! — сказал он грозно, переходя от насмешливости к явному гневу, — твои глупые речи, старик, показали,
что ты
добрым будешь шутом. Надевай дурацкое платье! Вы! — продолжал царь, повернувшись к опричникам, — помогите ему; он привык, чтоб ему прислуживали!
— Ведаю себя чистым пред богом и пред государем, — ответствовал он спокойно, — предаю душу мою господу Иисусу Христу, у государя же прошу единой милости:
что останется после меня
добра моего, то все пусть разделится на три части: первую часть — на церкви божии и на помин души моей; другую — нищей братии; а третью — верным слугам и холопям моим; а кабальных людей и рабов отпускаю вечно на волю! Вдове же моей прощаю, и вольно ей выйти за кого похочет!
— Вот как! — сказал Иоанн и снял руку с плеча Серебряного, — это значит, мы не угодны его княжеской милости! Должно быть, с ворами оставаться честнее,
чем быть моим оружничим! Ну
что ж, — продолжал он насмешливо, — я никому в дружбу не набиваюсь и никого насильно не держу. Свыклись вместе, так и служите вместе!
Доброго пути, разбойничий воевода!
— Будет! — сказал Кольцо, следивший заботливо за детиной, — довольно пялить царскую кольчугу-то! Пожалуй, разорвешь ее, медведь! Государь, — продолжал он, — кольчуга
добрая, и будет Ермолаю Тимофеичу в самую пору; а этот потому пролезть не может,
что ему кулаки мешают. Этаких кулаков ни у кого нет, окроме его!
Да кстати, напиши грамоту и Строгоновым,
что жалую-де их за
добрую службу и радение: Семену Большую и Малую Соль на Волге, а Никите и Максиму торговать во всех тамошних городах и острожках беспошлинно.
Платя дань веку, вы видели в Грозном проявление божьего гнева и сносили его терпеливо; но вы шли прямою дорогой, не бояся ни опалы, ни смерти; и жизнь ваша не прошла даром, ибо ничто на свете не пропадает, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль вырастает, как древо; и многое
доброе и злое,
что как загадочное явление существует поныне в русской жизни, таит свои корни в глубоких и темных недрах минувшего.