Неточные совпадения
Светел
был июньский день, но князю,
после пятилетнего пребывания в Литве, он казался еще светлее. От полей и лесов так и веяло Русью.
У князя не
было причин подозревать своих новых товарищей. Он позволил им ехать с собою, и,
после краткого отдыха, все четверо пустились в путь.
— Изволь, боярыня, коли твоя такая воля,
спою; только ты
после не пеняй на меня, если неравно тебе сгрустнется! Нуте ж, подруженьки, подтягивайте!
Игумен, то
есть царь, обедал
после, беседовал с любимцами о законе, дремал или ехал в темницу пытать какого-нибудь несчастного.
А
был тут ханский
посол Девлет-Мурза.
Дело-то
было уж
после обеда, и много ковшей уже прошло кругом стола.
Была уже ночь, когда Малюта,
после пытки Колычевых, родственников и друзей сведенного митрополита, вышел наконец из тюрьмы. Густые тучи, как черные горы, нависли над Слободою и грозили непогодой. В доме Малюты все уже спали. Не спал один Максим. Он вышел навстречу к отцу.
Изо всех слуг Малютиных самый удалый и расторопный
был стремянный его Матвей Хомяк. Он никогда не уклонялся от опасности, любил буйство и наездничество и уступал в зверстве лишь своему господину. Нужно ли
было поджечь деревню или подкинуть грамоту, по которой
после казнили боярина, требовалось ли увести жену чью-нибудь, всегда посылали Хомяка. И Хомяк поджигал деревни, подкидывал грамоты и вместо одной жены привозил их несколько.
Так гласит песня; но не так
было на деле. Летописи показывают нам Малюту в чести у Ивана Васильевича еще долго
после 1565 года. Много любимцев в разные времена пали жертвою царских подозрений. Не стало ни Басмановых, ни Грязного, ни Вяземского, но Малюта ни разу не испытал опалы. Он, по предсказанию старой Онуфревны, не приял своей муки в этой жизни и умер честною смертию. В обиходе монастыря св. Иосифа Волоцкого, где погребено его тело, сказано, что он убит на государском деле под Найдою.
Долго еще шумели и грабили опричники, и когда поехали они, навьючив лошадей тяжелою добычей, то еще долго
после их отъезда видно
было зарево над местом, где недавно стоял дом Дружины Андреевича; и Москва-река, протекая мимо, до самого утра играла огненными струями, как растопленным золотом.
Серебряный
был крепок к вину, но
после второй стопы мысли его стали путаться. Напиток ли
был хмельнее обыкновенного или подмешал туда чего-нибудь Басманов, но у князя голова заходила кругом; заходила кругом, и ничего не стало видно Никите Романовичу; слышалась только бешеная песня с присвистом и топанием да голос Басманова...
— Нет, ребятушки, — сказал Перстень, — меня не просите. Коли вы и не пойдете с князем, все ж нам дорога не одна. Довольно я погулял здесь, пора на родину. Да мы же и повздорили немного, а порванную веревку как ни вяжи, все узел
будет. Идите с князем, ребятушки, или выберите себе другого атамана, а лучше послушайтесь моего совета, идите с князем; не верится мне
после нашего дела, чтобы царь и его и вас не простил!
— Что с ним
будешь делать! — сказал Перстень, пожимая плечами. — Видно, уж не отвязаться от него, так и
быть, иди со мной, дурень, только
после не пеняй на меня, коли тебя повесят!
— Оставь отца игумна! — сказал холодно Иоанн. — Коли
будет в том нужда, он
после по тебе панихиду отслужит.
Иван Васильевич, дорожа мнением иностранных держав, положил подождать отъезда бывших тогда в Москве литовских
послов и учинить осужденным в один день общую казнь; а дабы действие ее
было поразительнее и устрашило бы мятежников на будущее время, казни сей надлежало совершиться в Москве, в виду всего народа.
С той самой ночи, как он
был схвачен в царской опочивальне и брошен в тюрьму, угрызения совести перестали терзать его. Он тогда же принял ожидающую его казнь как искупление совершенных им некогда злодейств, и, лежа на гнилой соломе, он в первый раз
после долгого времени заснул спокойно.
Бориса Годунова в этот день не
было между приехавшими с Иоанном. Он еще накануне вызвался провожать из Москвы литовских
послов.
На другой день
после казни площадь
была очищена и мертвые тела свезены и свалены в кремлевский ров.
В этот день,
после обеда, Годунов, видя, что царь весел и доволен и, против обыкновения, готовится отдохнуть, последовал за ним в опочивальню. Расположение к нему Ивана Васильевича давало это право Годунову, особенно когда ему
было о чем доложить, что не всякому следовало слышать.
— Полно ломаться, бабушка, — сказал царь, — я тебе доброго мужа сватаю; он
будет тебя любить, дарить, уму-разуму научать! А свадьбу мы сегодня же
после вечерни сыграем! Ну, какова твоя хозяйка, старичина?
— Что ты так рано поднялся, князь? — спросил он Никиту Романовича. — Это хорошо нам, слободским, а ты мог бы и поотдохнуть
после вчерашнего дня. Или тебе неспокойно у меня
было?
Утро
было свежее, солнечное. Бывшие разбойники, хорошо одетые и вооруженные, шли дружным шагом за Серебряным и за всадниками, его сопровождавшими. Зеленый мрак охватывал их со всех сторон. Конь Серебряного, полный нетерпеливой отваги, срывал мимоходом листья с нависших ветвей, а Буян, не оставлявший князя
после смерти Максима, бежал впереди, подымал иногда, нюхая ветер, косматую морду или нагибал ее на сторону и чутко навастривал ухо, если какой-нибудь отдаленный шум раздавался в лесу.
С этою-то радостною вестью Строгоновы приехали к Иоанну, и вскоре
после них прибыло Ермаково посольство. Ликованье в городе
было неслыханное. Во всех церквах служили молебны, все колокола звонили, как в светлое Христово воскресенье. Царь, обласкав Строгоновых, назначил торжественный прием Ивану Кольцу.
— Ну, — сказал наконец царь, — что
было, то
было; а что прошло, то травой поросло. Поведай мне только, зачем ты,
после рязанского дела, не захотел принести мне повинной вместе с другими ворами?
Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое, только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (
Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют
после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Осип. Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается,
после и выгнать нельзя. Я, говорит, шутить не
буду, я прямо с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело
после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
)Да если приезжий чиновник
будет спрашивать службу: довольны ли? — чтобы говорили: «Всем довольны, ваше благородие»; а который
будет недоволен, то ему
после дам такого неудовольствия…
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою
был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке.
После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом
был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково это?