Неточные совпадения
Володя стоял минут пять, в стороне от широкой сходни, чтобы
не мешать матросам, то и дело проносящим тяжелые вещи, и посматривал на кипучую работу, любовался рангоутом и все более и более становился доволен, что
идет в море, и уж мечтал о том, как он сам будет капитаном
такого же красавца-корвета.
— Все будет сохранно у барина…
Не сумлевайтесь, сударыня, ваше превосходительство! — отвечал Ворсунька, титулуя
так Марию Петровну ввиду того, что около нее
шел адмирал.
Убедившись, наконец, после двух-трех появлений с целью «проветриться» среди ночи, что у молодого мичмана все исправно, что паруса стоят хорошо, что реи правильно обрасоплены [Обрасопить — повернуть реи
так, чтобы паруса стояли наивыгоднейшим образом относительно ветра.] и, главное, что ветер
не свежеет, старший офицер часу во втором решился
идти спать.
— И хоть бы что, — продолжал Бастрюков, — Егорка только приходил в большую отчаянность… Наконец, братцы вы мои, видит Барабанов, что нет с Кирюшкиным никакого сладу и что допорет он его до смерти, пожалуй, еще в ответе будет, — адмирал у нас на эскадре законный человек был, —
пошел к капитану и докладывает: «
Так мол, и
так. Никак
не могу я этого мерзавца исправить; дозвольте, говорит, по форме арестантом сделать, потому, говорит, совсем беспардонный человек»…
— Известно, оставил… Но только опосля все-таки начистил матросику зубы… Знает, дьявол, что матрос
не пойдет жалиться… А все ж
таки на этих анафем боцманов да унтер-церов теперь справа есть… Опаску, значит, будут иметь…
Старший штурман, сухой и старенький человек, проплававший большую часть своей жизни и видавший всякие виды, один из тех штурманов старого времени, которые были аккуратны, как и пестуемые ими хронометры, пунктуальны и добросовестны, с которыми, как в старину говорили, капитану можно было спокойно спать, зная, что
такой штурман
не прозевает ни мелей, ни опасных мест, вблизи которых он чувствует себя беспокойным, — этот почтенный Степан Ильич торопливо допивает свой третий стакан, докуривает вторую толстую папиросу и
идет с секстаном наверх брать высоты солнца, чтобы определить долготу места.
В десять часов колокол прозвонил к завтраку. Наши путешественники
не решились
идти в столовую в дезабилье и переоделись. И хорошо сделали,
так как все мужчины явились в пиджаках и кургузых вестонах из чеченчи или ананасовых волокон и в крахмальных рубашках. Девицы, по местному этикету, тоже были в европейских платьях и затянуты в корсеты, и только дамы явились в своих легких одеждах.
Из газет Ашанин узнал, что все пятеро
шли на казнь с покорным равнодушием, обычным, впрочем, в
такой стране, как Китай, где жизнь человеческая
не очень-то ценится и нередко находится в зависимости от вопиющего произвола.
— Очень даже хорошо, ваше благородие… По крайности, я вольный человек, и никто меня по здешним правам
не смеет вдарить. Сам по себе господин… И зарабатываю,
слава богу! Вот за это самое занятие три доллара в день платят, а как скоплю денег,
так я другим делом займусь. Очень я здесь доволен, ваше благородие; вот только по России иной раз заскучишь,
так и полетел бы на родную сторону… Ну, да что делать… Нарушил присягу,
так придется в американцах оставаться…
— Зашел я этто, вашескобродие, в салун виски выпить, как ко мне увязались трое мериканцев и стали угощать… «Фрейнд», говорят… Ну, я, виноват, вашескобродие, предела
не упомнил и помню только, что был пьян. А дальше проснулся я, вашескобродие, на купеческом бриге в море, значит, промеж чужих людей и почти голый, с позволения сказать… И
такая меня тоска взяла, вашескобродие, что и обсказать никак невозможно. А только понял я из ихнего разговора, что бриг
идет в Африку.
— А я, вашескобродие, на отчаянность
пошел. Думаю: пропаду или доберусь до своих и явлюсь на корвет, чтобы
не было подозрения, что я нарушил присягу и бежал… Увидал я, значит, раз, что близко судно
идет, близко
так, я перекрестился да незаметно и бултых в море… На судне, значит, увидали и подняли из воды. На счастье оно
шло сюда, и сегодня, как мы пришли, отвезли меня на корвет… Извольте допросить французов.
Володя
не хотел
идти в гостиницу в
такую чудную ночь и
пошел наугад в первую аллею… Ах, как хорошо было! Как приятно дышалось среди темневшей зелени и пальм и низких раскидистых бананов, среди благоухания цветов в маленьких садиках у освещенных фонариками маленьких домишек, крытых той же листвой бананов.
— Благодарю, сэр… Сигары у вас, кажется, хорошие! — проговорил он, понюхав сигару, и тотчас же закурил ее, швырнув свой окурок. — Добрая сигара! Гаванская и высшего сорта! — прибавил он, потянув носом дым. — Отчего «Нита»
не выдержала? Да опять-таки по моей самонадеянности и жадности… Да… «Нита» была перегружена, а я жалел бросить за борт часть драгоценного груза… Все ждал до последней минуты… И когда мы побросали бочки с палубы, было поздно… Волны залили «Ниту», и она с моими долларами
пошла ко дну…
Адмирал
не отрывал глаз от бинокля, направленного на катер, и нервно вздергивал и быстро двигал плечами. Положение катера беспокоило его. Ветер крепчал; того и гляди, при малейшей оплошности при повороте катер может перевернуться.
Такие же мысли пробежали в голове капитана, и он приказал старшему офицеру посадить вельботных на вельбот и немедленно
идти к катеру, если что-нибудь случится.
«
Слава богу!» — подумал Андрей Николаевич. Хотя сегодня он и был расхвален адмиралом, тем
не менее, все-таки полагал, что чем дальше от начальства, тем лучше. И он
пошел в кают-компанию завтракать и сообщить новости.
Такие вопросы сыпались со всех сторон на Ашанина. И хоть он добросовестно передал, для чего
посылает его адмирал, тем
не менее, посылка эта всех удивила, и многие смеялись, что адмирал хочет сделать из Ашанина литератора.
К вечеру эскадра стала на якорь, и на следующее утро началась перевозка десанта. В течение дня все войска были свезены, и часа в четыре отряд, наконец, двинулся к назначенному месту, отстоявшему верстах в пятнадцати от пункта высадки. Дорога была неважная, и Ашанин порядочно-таки устал, шагая вместе с другими. Лошадей ни у кого
не было. Только начальник отряда, полковник de Palanca, ехал впереди на маленьком конике, остальные офицеры
шли пешком.
Тихо двигалась, растянувшись длинным хвостом, эта оригинальная смесь племен, одежд и языков. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом и подпекало порядочно. То и дело приходилось останавливаться из-за глубоких болот. Саперы тогда устраивали мостки, набрасывая доски, и по ним переходил один за другим отряд… По
таким болотам пришлось
идти большую часть пути, и, разумеется, отряд двигался чрезвычайно медленно, делая
не более версты в час.
—
Так пусть сажает на салинг, если он, в самом деле,
такой башибузук, каким вы его представляете. Пусть! — порывисто говорил Ашанин, охотно готовый
не только высидеть на салинге, но даже претерпеть и более серьезное наказание за свое сочувствие к анамитам. — Но только вы ошибаетесь… адмирал
не пошлет на салинг…
Они похожи на того адмирала давно прошедшего времени, который, услышав выстрелы в море,
не пошел на них на помощь товарищу-адмиралу,
так как
не получил на то приказания раньше… а он был слепой исполнитель приказаний начальства и боялся ответственности.
—
Так долго ли было до греха, доктор? — продолжал капитан. — И у нас по борту прошло судно… Помните, Степан Ильич? Если бы мы
не услышали вовремя колокола… какая-нибудь минута разницы,
не успей мы крикнуть рулевым положить руль на борт, было бы столкновение… Правила предписывают в
таком тумане
идти самым тихим ходом… А я между тем
шел самым полным… Как видите, полный состав преступления с известной точки зрения.
Отдадут приказ: назначается на такое-то судно, —
так, хочешь,
не хочешь, а собирай свои потроха и
иди хоть на северный полюс.
— Глазастый черт взъерепенился. Сейчас всех разнес… Орал, как зарезанный боров. И мне здорово въехало… Хотел расстрелять! Ну, конечно, пугал… антихрист… Он
так только кричит, — улыбнулся брюнетик. —
Так, знаешь что?
Не являйся к нему сейчас. Пережди, а то и тебе въедет… Он теперь в каюте…
Не иди к нему… Пони…
— Учитесь и работайте. Из вас сможет выйти дельный морской офицер, хоть вы и высказываете глупости о войне. И нельзя в ваши годы
не говорить
таких глупостей: в них сказывается юная, честная душа… Можете
идти!
— Вот и дождались, ваше благородие, своего времени. Добром плавали, добром и вернемся в Россею-матушку. И век будем помнить нашего командира… Ни разу
не обескураживал он матроса… Другого
такого и
не сыскать.
Не видал я
такого, ваше благородие, а живу,
слава богу, немало на свете.
Из Каптоуна решено было
идти никуда
не заходя, прямо в Шербург. И это решение сделать длинный переход встречено было с живейшей радостью: нужды нет, что придется под конец перехода есть солонину и консервы и порядочно-таки поскучать, только бы скорее попасть на родину.
Шел мелкий, назойливый дождь, пронизывало холодом и сыростью, мутное небо тяжело повисло над горизонтом. Но, несмотря на то что родина встречала возвращавшихся моряков
так неприветливо, они радостными глазами глядели и на эти серо-свинцовые воды Финского залива и на мутное небо,
не замечая ни холода, ни сырости.