Неточные совпадения
— Вчера у окна подсматривал, — рассказывала Вершина. — Забрался в сад, когда мы ужинали. Кадка под окном стояла, мы подставили под дождь, — целая натекла. Покрыта
была доской, воды не видно, он влез на кадку да
и смотрит в окно. А у нас лампа горит, — он нас видит, а мы его не видим. Вдруг слышим шум. Испугались сначала, выбегаем. А это он провалился в воду. Однако вылез до нас, убежал весь мокрый, — по дорожке
так мокрый след. Да мы
и по спине узнали.
Владя побежал,
и слышно
было, как песок шуршит под его ногами. Вершина осторожно
и быстро посмотрела в бок на Передонова сквозь непрерывно испускаемый ею дым. Передонов сидел молча, глядел прямо перед собою затуманенным взором
и жевал карамельку. Ему
было приятно, что те ушли, — а то, пожалуй, опять бы засмеялись. Хотя он
и узнал наверное, что смеялись не над ним, но в нем осталась досада, —
так после прикосновения жгучей крапивы долго остается
и возрастает боль, хотя уже крапива
и далече.
Наташке
и хотелось украсть сладкий пирог
и потихоньку съесть его, да нельзя
было: раз — что Варвара торчит около нее, да
и только, не выжить ее ничем; а другое — если
и уйдет
и без нее снимать со сковороды,
так она потом посчитает по следам на сковороде: сколько нет, столько пирожков потребует, — никак украсть нельзя ни одного.
—
Так вот, пшенная кутья, с изюмцем, с сахарцем, с миндалем, — это
и есть ерлы.
Шутки Преполовенской дали новый оборот медленным мыслям Передонова; да
и ерлы крепко засели в его голове. С чего это Володин выдумал
такое кушанье? Передонов не любил размышлять. В первую минуту он всегда верил тому, что ему скажут.
Так поверил он
и влюбленности Володина в Варвару. Он думал: вот окрутят с Варварой, а там, как поедут на инспекторское место, отравят его в дороге ерлами
и подменят Володиным: его похоронят как Володина, а Володин
будет инспектором. Ловко придумали!
— Да
и барин-то про вас, матушка-барыня, что говорит! Что вы будто раньше таскались, а потом замуж вышли! Вот они какие
есть, самые мерзкие люди! Плюньте вы им в морды, барыня хорошая, ничем с
такими расподлыми людишками возжаться.
Известно
было, что Передонов отдает предпочтение жирным женщинам, а тощих порицает. Варвару сокрушало, что она тонка
и все худеет. Как бы нагулять побольше жиру? — вот в чем
была одна из главнейших ее забот. У всех спрашивала она: не знаете ли средства? Теперь Преполовенская
была уверена, что Варвара по ее указанию
будет усердно натираться крапивою,
и так сама себя накажет.
— Конечно, пачкайте, Павел Васильевич, что ей в зубы смотреть. Если
и придет,
так ей можно
будет сказать, что это она сама с пьяных глаз
так отделала.
— Уж не знаю, право, как
и быть, — жаловалась Варвара, — ершистый
такой стал, что просто страх. Поверите ли, голова кругам идет. Женится, а я на улицу ступай.
— Что ж
такое, больно, да здорово, — отвечала Женя, — у нас уж
такая примета;
и сестрицу стегали, когда она
была в девицах.
— Они надо мной, может
быть, посмеяться хотят, — рассуждал Передонов, — а вот пусть выйдут, потом уж они коли захотят смеяться,
так и я
буду над ними смеяться.
Передонов стоял
и думал о Дарье, —
и опять недолгое любование ею в воображении сменилось страхом. Уж очень она быстрая
и дерзкая. Затормошит. Да
и чего тут стоять
и ждать? — подумал он: — еще простудишься. Во рву на улице, в траве под забором, может
быть, кто-нибудь прячется, вдруг выскочит
и укокошит.
И тоскливо стало Передонову. Ведь они бесприданницы, — думал он. Протекции у них в учебном ведомстве нет. Варвара нажалуется княгине. А на Передонова
и так директор зубы точит.
Передонов привык к Варваре. Его тянуло к ней, — может
быть, вследствие приятной для него привычки издеваться над нею. Другую
такую ведь
и на заказ бы не найти.
Выпили и закусили пирожками с черносмородинным вареньем. У Передонова, чтобы занимать гостей, только
и было в запасе, что карты да водка.
Так как за карты сесть еще нельзя
было, — чай надо
было пить, — то оставалась водка.
Меж тем принесли
и закуску,
так что можно
было и еще
выпить. Клавдия, уходя, не затворила двери,
и Передонов забеспокоился.
— Что ж
такое, — ответила Преполовенская, — эка невидаль, нашли чем хвастать! У нас в деревне
была курица, несла в день по два яйца
и по ложке масла.
— Да, да,
и у нас тоже, — сказал Передонов, не замечая насмешки. — Если носят другие,
так и она несла. У нас выдающаяся
была.
— Если у вас уши вянут, то вам их оборвать надо, а то нехорошо, коли они у вас завянут
и так мотаться
будут, туда-сюда, туда-сюда.
— Я
и сам могу, Марья Осиповна, а только как мы в компании приятно время проводим, то отчего же не поддержать чужую шутку! А если это вам не нравится, то как вам
будет угодно, — как вы к нам изволите,
так и мы к вам изволим.
— Это бывает, — сладостным
и грустным голосом заговорил Преполовенский, — у меня
был один знакомый,
так тот иголок боялся, все боялся, что его уколют
и иголка уйдет во внутренности.
И ужасно боялся, представьте, как увидит иголку…
— Хозяйки все стервы, — убежденно сказал Володин, — вот хоть моя. У нас с нею
был такой уговор, когда я комнату нанимал, что она
будет давать мне вечером три стакана молока. Хорошо, месяц, другой
так мне
и подавали.
Хотя Варвара шаталась от опьянения
и лицо ее во всяком свежем человеке возбудило бы отвращение своим дрябло-похотливым выражением, но тело у нее
было прекрасное, как тело у нежной нимфы, с приставленною к нему, силою каких-то презренных чар, головою увядающей блудницы.
И это восхитительное тело для этих двух пьяных
и грязных людишек являлось только источником низкого соблазна.
Так это
и часто бывает, —
и воистину в нашем веке надлежит красоте
быть попранной
и поруганной.
Далеко не
так приятны
были ожидания Передонова. Уже он давно убедился, что директор ему враждебен, —
и на самом деле директор гимназии считал Передонова ленивым, неспособным учителем. Передонов думал, что директор приказывает ученикам его не почитать, — что
было, понятно, вздорною выдумкою самого Передонова. Но это вселяло в Передонова уверенность, что надо от директора защищаться. Со злости на директора он не раз начинал поносить его в старших классах. Многим гимназистам
такие разговоры нравились.
Володин смотрел на Передонова с уважением. Надежда Васильевна легонько вздохнула
и — делать нечего — принялась пустословить
и сплетничать, как умела. Хоть
и не люб ей
был такой разговор, но она поддерживала его с ловкостью
и веселостью бойкой
и выдержанной девицы.
Наконец Грушина изготовила письмо
и показала его Варваре. Долго рассматривали, сличали с прошлогодним княгининым письмом. Грушина уверяла: похоже
так, что сама княгиня не узнала бы подделки. Хоть на самом деле сходства
было мало, но Варвара поверила. Да она же
и понимала, что Передонов не мог помнить мало знакомого ему почерка настолько точно, чтобы заметить подделку.
— Конечно, — сказал Владя, улыбаясь сдержанно
и ласково, — пешком дойду в полтора часа отлично. Вот сейчас зашагаю,
так раньше вас
буду.
Передонов сидел рядом с Мартою. Ему расчистили
так много места, что Марте совсем неудобно
было сидеть. Но он не замечал этого. А если бы
и заметил, то подумал бы, что
так и должно: ведь он — гость.
— Да, не богатые, — ответила Марта, — да все-таки уж
и не
так бедны. У нас у всех
есть кое-что отложено.
Он
был не новый, но прочный
и, прячась за рядом березок, казался уютным
и милым, — по крайней мере,
таким казался он Владе
и Марте.
Так и в лице Нартановича, казалось, не
было никаких особых примет, а
было лишь то, что
есть в каждом польском лице.
Сообразно с этим Нартанович
так и держал себя:
был любезен, даже слишком любезен в обращении, никогда притом не утрачивал шляхетского своего гонора
и говорил лишь самое необходимое, как бы из боязни в лишних разговорах обнаружить что-нибудь лишь ему одному принадлежащее.
С ним отец обходился сегодня
так, как будто вчера ничего
и не
было.
Рядом с ним стал пришедший попозже инспектор народных училищ, Сергей Потапович Богданов, старик с коричневым глупым лицом, на котором постоянно
было такое выражение, как будто он хотел объяснить кому-то что-то
такое, чего еще
и сам никак не мог понять. Никого
так легко нельзя
было удивить или испугать, как Богданова: чуть услышит что-нибудь новое или тревожное,
и уже лоб его наморщивается от внутреннего болезненного усилия,
и изо рта вылетают беспорядочные, смятенные восклицания.
Крамаренко посмотрел на Передонова с удивлением
и молча пробежал мимо. Он принадлежал к числу тех гимназистов, которые находили Передонова грубым, глупым
и несправедливым
и за то ненавидели
и презирали его.
Таких было большинство. Передонов думал, что это — те, кого директор подговаривает против него, если не сам, то через сыновей.
Передонов пригласил его зайти сейчас, но Володин сказал, что у него
есть дело: он вдруг почувствовал, что как-то неприлично все не иметь дела; слова Передонова о своих делах подстрекали его,
и он сообразил, что хорошо бы теперь самостоятельно зайти к барышне Адаменко
и сказать ей, что у него
есть новые
и очень изящные рисунки для рамочек,
так не хочет ли она посмотреть. Кстати, думал Володин, Надежда Васильевна угостит его кофейком.
Так Володин
и сделал.
И еще придумал одну замысловатую штуку: предложил Надежде Васильевне заниматься с ее братом ручным трудом. Надежда Васильевна подумала, что Володин нуждается в заработке,
и немедленно согласилась. Условились заниматься три раза в неделю по два часа, за тридцать рублей в месяц. Володин
был в восторге:
и денежки,
и возможность частых встреч с Надеждою Васильевною.
Передонов, дразня ее, рассказал, что ездил к Марте. Варвара молчала. У нее в руках
было княгинино письмо. Хоть
и поддельное, а все-таки…
Он поспешно простился с Вершиною
и быстро пошел назад, к своему дому. Необходимо
было как можно скорее удостовериться в происхождении этого письма, — внезапное сомнение
так мучительно.
— Странно, — сказала она, — как это
так ваша сестрица неосторожна, — деловое письмо,
и вдруг без конверта! Все ж
таки по штемпелю видно
было бы, когда послали письмо
и откуда.
— Это точно, — согласился Скучаев, — ничего
такого не
было. А впрочем, ведь они, мальчишки, прехитрый народ: чего не надо, того
и не скажут. Оно, конечно, мой еще мал, сболтнул бы по глупости, однако ничего
такого не сказывал.
— А у нас уж
такой народ, — жаловался Передонов, — того наблекочут, чего
и не
было.
Так вот я к вам: вы — городской голова.
— А вот, — объяснил Передонов, — если в округ донесут, что я в церковь не хожу или там другое что,
так вот, если приедут
и спрашивать
будут.
— Если
выпить не дурак, значит парень
так и сяк, — бойко крикнул Тишков
и опрокинул рюмку в рот.
Передонов сказал, что пришел к Александру Алексеевичу по делу. Девица его впустила. Переступая порог, Передонов зачурался про себя.
И хорошо, что поспешил: не успел еще он снять пальто, как уже в гостиной послышался резкий, сердитый голос Авиновицкого. Голос у прокурора всегда
был устрашающий, — иначе он
и не говорил.
Так и теперь, сердитым
и бранчивым голосом он еще из гостиной кричал приветствие
и выражение радости по тому поводу, что наконец-то Передонов собрался к нему.
Знал он о горожанах поразительно много, —
и действительно, если бы каждая незаконная проделка могла
быть уличена с достаточной для преданья суду ясностью, то город имел бы случай увидеть на скамье подсудимых
таких лиц, которые пользовались общим уважением.
—
Так ты, сынок, добеги до нее, скажи, чтоб она собрала нам
выпить и закусить.
Мальчик неторопливо пошел из горницы. Отец смотрел за ним с горделивою
и радостною улыбкою. Но уже когда мальчик
был в дверях, Авиновицкий вдруг свирепо нахмурился
и закричал страшным голосом
так, что Передонов вздрогнул...
—
Есть циркуляр, чтоб всякой швали не пускать, а он по-своему, — жаловался Передонов, — почти никому не отказывает. У нас, говорит, дешевая жизнь в городе, а гимназистов, говорит,
и так мало. Что ж что мало?
И еще бы пусть
было меньше. А то одних тетрадок не напоправляешься. Книги некогда прочесть. А они нарочно в сочинениях сомнительные слова пишут, — все с Гротом приходится справляться.
— Мне княгиня Волчанская обещала инспекторское место выхлопотать, а тут вдруг болтают. Это мне повредить может. А все из зависти. Тоже
и директор распустил гимназию: гимназисты, которые на квартирах живут, курят,
пьют, ухаживают за гимназистками. Да
и здешние
такие есть. Сам распустил, а вот меня притесняет. Ему, может
быть, наговорили про меня. А там
и дальше пойдут наговаривать. До княгини дойдет.
— Какой же я нигилист? — говорил Передонов, — даже смешно. У меня
есть фуражка с кокардою, а только я ее не всегда надеваю, —
так и он шляпу носит. А что у меня Мицкевич висит,
так я его за стихи повесил, а не за то, что он бунтовал. А я
и не читал его «Колокола».