Вершина
посмотрела на Марту. Марта налила стакан, подвинула его Передонову, и при этом на ее лице играла странная улыбка, не то испуганная, не то радостная. Вершина сказала быстро, точно просыпала слова...
Неточные совпадения
Марта набивала папиросы для Вершиной. Она нетерпеливо хотела, чтобы Передонов
посмотрел на нее и пришел в восхищение. Это желание выдавало себя
на ее простодушном лице выражением беспокойной приветливости. Впрочем, оно вытекало не из того, чтобы
Марта была влюблена в Передонова: Вершина желала пристроить ее, семья была большая, — и
Марте хотелось угодить Вершиной, у которой она жила несколько месяцев, со дня похорон старика-мужа Вершиной, — угодить за себя и за брата-гимназиста, который тоже гостил здесь.
Вершина бросила быстрый взгляд
на Марту. Та слегка покраснела, с пугливым ожиданием
посмотрела на Передонова и сейчас же опять отвела глаза в сад.
Марта шопотом заговорила с братом. Оба они смеялись. Передонов подозрительно
посматривал на них. Когда при нем смеялись и он не знал, о чем, он всегда предполагал, что это над ним смеются. Вершина забеспокоилась. Уже она хотела окликнуть
Марту. Но сам Передонов спросил злым голосом...
Дети прижались к
Марте и в ужасе
смотрели на рыдающего Владю.
Марта была рада: ведь это была ее постоянная мечта, что вот найдется ей жених, и она выйдет замуж, и у нее будет хорошее хозяйство, и дом — полная чаша. И она
смотрела на Мурина влюбленными глазами. Сорокалетний громадный мужчина с грубым голосом и с простоватым выражением в лице и в каждом движении казался ей образцом мужской силы, молодечества, красоты и доброты.
Марта побежала из комнаты. Вершина даже не
посмотрела за нею: она привыкла принимать спокойно Мартины угождения, как нечто должное. Она сидела покойно и глубоко
на диване, пускала синие дымные клубы и сравнивала мужчин, которые разговаривали: Передонов — сердито и вяло, Мурин — весело и оживленно.
— Да нет, как же, мне стыдно, я ни за что не возьму, — отнекивалась
Марта, жадными глазами
посматривая на сторублевку.
Совесть ли, Вершина ли сидела против нее и говорила что-то скоро и отчетливо, но непонятно, и курила чем-то чужепахучим, решительная, тихая, требующая, чтобы все было, как она хочет.
Марта хотела
посмотреть прямо в глаза этой докучной посетительнице, но почему-то не могла, — та странно улыбалась, ворчала, и глаза ее убегали куда-то и останавливались
на далеких, неведомых предметах,
на которые
Марте страшно было глядеть…
Марта принялась рвать ветки, выбирая подлиннее и покрепче, и обрывала с них листья, а Вершина с усмешкой
смотрела на нее.
Неточные совпадения
Шкуна пришла 23-го февраля (7-го
марта), и наше общество несколько увеличилось. Посьет уехал
на озера, Гошкевич в местечко С.-Маттео
смотреть тамошний грот.
Но когда я, в
марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы
посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили
на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Уже дважды падал мокрый весенний снег — «внук за дедом приходил»; дома и деревья украсились ледяными подвесками, бледное, но тёплое солнце
марта радугой играло в сосульках льда, а заспанные окна домов
смотрели в голубое небо, как прозревшие слепцы. Галки и вороны чинили гнёзда; в поле, над проталинами, пели жаворонки, и Маркуша с Борисом в ясные дни ходили ловить их
на зеркало.
Однако — недолго. В конце
марта, вечером, придя в магазин из пекарни, я увидал в комнате продавщицы Хохла. Он сидел
на стуле у окна, задумчиво покуривая толстую папиросу и
смотря внимательно в облака дыма.
«Современник» кричал, что Тургенев — ненавистник всякого образования, особенно женского, ненавистник всего народа и молодежи, проповедник помещичьего разврата, и даже не может поднести лица своего к микроскопу, для наблюдений над козявкой, «а наши, мол, девушки готовы
смотреть в микроскоп
на что только угодно и даже ручками потрогать» [«Современник»,
март 1862.