Неточные совпадения
— А коли по правде-то сказать,
так наступит же когда-нибудь время,
когда эти суды…
А ты
так умей собой овладеть, что, ежели сказано тебе «погоди!»,
так ты годи везде, на всяком месте, да от всего сердца, да со всею готовностью — вот как! даже
когда один с самим собой находишься — и тогда годи!
Этих мыслей я, впрочем, не высказывал, потому что Глумов непременно распек бы меня за них. Да я и сам, признаться, не придавал им особенного политического значения,
так что был даже очень рад,
когда Глумов прервал их течение, пригласив меня в кабинет, где нас ожидал удивительной красоты «шартрез».
В конце концов я почти всегда оказываюсь в выигрыше, но это нимало не сердит Глумова. Иногда мы даже оба от души хохочем,
когда случается что-нибудь совсем уж необыкновенное: ренонс, например, или дама червей вдруг покажется за короля. Но никогда еще игра наша не была
так весела, как в этот раз. Во-первых, Глумов вгорячах пролил на сукно стакан чаю; во-вторых, он, имея на руках три туза, получил маленький шлем! Давно мы
так не хохотали.
В согласность с этою жизненною практикой выработалась у нас и наружность. Мы смотрели тупо и невнятно, не могли произнести сряду несколько слов, чтобы не впасть в одышку, топырили губы и как-то нелепо шевелили ими, точно сбираясь сосать собственный язык.
Так что я нимало не был удивлен,
когда однажды на улице неизвестный прохожий, завидевши нас, сказал: вот идут две идеально-благонамеренные скотины!
Но
так как мы находились уже в том градусе благонамеренности,
когда настоящая умственная пища делается противною, то лганье представляло для нас как бы замену ее.
Когда же Глумов, с свойственною ему откровенностью, возражал: «а я
так просто думаю, что ты с… с…», то он и этого не отрицал, а только с большею против прежнего торопливостью переносил лганье на другие предметы.
И
когда однажды наш друг-сыщик объявил, что не дальше как в тот же день утром некто Иван Тимофеич (очевидно, влиятельное в квартале лицо) выразился об нас: я каждый день бога молю, чтоб и все прочие обыватели у меня
такие же благонамеренные были! и что весьма легко может случиться, что мы будем приглашены в квартал на чашку чая, — то мы целый день выступали
такою гордою поступью, как будто нам на смотру по целковому на водку дали.
Даже тогда,
когда действительно на совести моей тяготеет преступление,
когда порочная моя воля сама,
так сказать, вопиет о воздействии, даже и тогда меня не столько страшит кара закона, сколько вид напруживающегося при моем приближении прокурора.
Но ежели я
таким образом думаю,
когда чувствую себя действительно виноватым, то понятно, как должна была претить мне всякая запутанность теперь,
когда я сознавал себя вполне чистым и перед богом, и перед людьми.
Иван Тимофеич очень тонко подметил этот разлад чувств. С одной стороны, в висках стучит, с другой — сердце объемлет жажда выказать благонамеренность…
Так что,
когда я, вместо ответа, в свою очередь предложил вопрос...
Через несколько дней, часу в двенадцатом утра, мы отправились в Фонарный переулок, и
так как дом Зондермана был нам знаком с юных лет, то отыскать квартиру Балалайкина не составило никакого труда. Признаюсь, сердце мое сильно дрогнуло,
когда мы подошли к двери, на которой была прибита дощечка с надписью: Balalaikine, avocat. Увы! в былое время тут жила Дарья Семеновна Кубарева (в просторечии Кубариха) с шестью молоденькими и прехорошенькими воспитанницами, которые называли ее мамашей.
Так, например,
когда, по настоянию г. Малафеева, последовало в нашем издании изъяснение турецкой конституции и за сие газета вынуждена была потерпеть ущерб, то и я был подвергнут вычету из жалованья в размере пятнадцати копеек в сутки.
— И бывали
такие особы! — сказал он с гордостью, и вслед за тем с горечью присовокупил: — Бывали-с… в то время,
когда наш рубль еще пользовался доверием на заграничных рынках!
К. стыду отечества совершить очень легко, — сказал он к славе же совершить, напротив того, столь затруднительно, что многие даже из сил выбиваются, и все-таки успеха не достигают.
Когда я в Проломновской губернии жил, то был там один начальствующий —
так он всегда все к стыду совершал. Даже посторонние дивились; спросят, бывало: зачем это вы, вашество, все к стыду да к стыду? А он: не могу, говорит: рад бы радостью к славе что-нибудь совершить, а выходит к стыду!
— И
когда, при отпевании, отец протопоп сказал:"Вот человек, который всю жизнь свою, всеусердно тщась нечто к славе любезнейшего отечества совершить, ничего, кроме действий, клонящихся к несомненному оного стыду, не совершил", то весь народ, все, кто тут были, все
так и залились слезами!
— Именно, сударь,
так! — подтвердил и Очищенный, — меня,
когда я под следствием по делу об убийстве Зона прикосновенным был, не раз этак буживали. Встанешь, бывало, сейчас это водки, закуски на стол поставишь, покажешь свою совесть — и опять заснул! Однажды даже меня в острог после этого повели — я и там крепко-прекрепко заснул!
Благодаря связям, заведенным в Петербурге, а также преступному попустительству местных полицейских властей, меняльная пропаганда высоко держала свое знамя в Зяблицыне,
так что была минута,
когда главный ересиарх, Гузнов, не без нахальства утверждал, что скоро совсем прекращение роду человеческому будет, за исключением лиц, на заставах команду имеющих, которым он, страха ради иудейска, предоставлял плодиться и множиться на законном основании.
Девушка она была шустрая и, несмотря на свои четырнадцать лет, представляла
такие задатки в будущем, что старый голубь даже языком защелкал,
когда хорошенько вгляделся в нее.
Однажды, правда, она чуть было не увлеклась, и именно
когда к ней привели на показ графа Ломпопо, который отрекомендовал себя камергером Дона Карлоса, состоящим, в ожидании торжества своего повелителя, на службе распорядителем танцев в Пале-де-Кристаль (рюмка водки 5 к., бутылка пива 8 к.); но Ломпопо с первого же раза выказал алчность, попросив заплатить за него извозчику,
так что Фаинушка заплатить заплатила, но от дальнейших переговоров отказалась.
Это было высказано с
такою неподдельной покорностью перед совершившимся фактом, что
когда Глумов высказал догадку, что, кажется, древние печенеги обитали на низовьях Днепра и Дона, то Редедя только рукой махнул, как бы говоря: обитали!! мало ли кто обитал! Сегодня ты обитаешь, а завтра — где ты, человек!
Когда он развивал эту идею, рисуя при этом бесконечную цепь караванов, тянущихся от Иверских ворот до Мадраса, все мануфактур-советники кричали"ура", он же, под шумок, истреблял
такое количество снедей и питий, что этого одного было достаточно, чтоб навсегда закрепить за ним кличку витязя и богатыря.
Так что
когда я, удивленный и встревоженный этою внезапностью, потребовал у Глумова объяснения, то она не дала ему слова сказать, а молча подала мне с конфетки билетик, на котором я прочитал...
Это было сказано
так мило, как будто она приглашала меня перейти из кабинета в гостиную. Очень даже возможно, что она именно
так и смотрела на свою миссию, потому что,
когда я высказал ей это предположение, она нимало не удивилась и сказала...
Он волновался и беспокоился, хотя не мог сказать, об чем. По-видимому, что-то было для него ясно, только он не понимал, что именно. Оттого он и повторял
так настойчиво: нельзя-с! Еще родители его это слово повторяли, и
так как для них, действительно, было все ясно, то он думал, что и ему, если он будет одно и то же слово долбить, когда-нибудь будет ясно. Но
когда он увидел, что я он ничего не понимает, и я ничего не понимаю, то решился, как говорится,"положить мне в рот".
Что же касается до Балалайкина, то и он очень серьезно отнесся к предстоящей обязанности,
так что,
когда Глумов предостерег его...
Когда,
таким образом, основной акционерный капитал оказался нетронутым, мы поделили его между собой на четыре части, поровну каждому.
Но,
когда это было выполнено и между нами понемногу водворился мир, мы вдруг вспомнили, что без Балалайкина нам все-таки никак нельзя обойтись. Все мы уезжаем — кто же будет хлопотать об утверждении предприятия? Очевидно, что только один Балалайкин и может в
таком деле получить успех. Но счастие и тут благоприятствовало нам, потому что в ту самую минуту,
когда Глумов уже решался отправиться на розыски за Балалайкиным, последний обежал через двор и по черной лестнице опять очутился между нами.
— Корчева встретила нас недружелюбно. Было не больше пяти часов,
когда пароход причалил к пристани; но, благодаря тучам, кругом обложившим небо, сумерки наступили раньше обыкновенного. Дождь усилился, почва размокла, берег был совершенно пустынен. И хотя до постоялого двора было недалеко, но
так как ноги у нас скользили, то мы через великую силу, вымокшие и перепачканные, добрались до жилья. Тут только мы опомнились и не без удивления переглянулись друг с другом, словно спрашивая: где мы?
И все-таки,
когда я уехал из Проплеванной, усадьба была цела.
Часа через два мы были уже обсушены и обогреты, а
когда Марья-вдова накормила нас яичницей, то все ночные злоключения забылись, и мы почувствовали себя
так хорошо, как будто всю жизнь провели в мундирах, готовые защищать свои дворянские права.
"В некотором царстве, в некотором государстве жил-был ретивый начальник. Случилось это давно, еще в ту пору,
когда промежду начальников
такое правило было: стараться как можно больше вреда делать, а уж из сего само собой, впоследствии, польза произойдет.
Так что
когда он, впоследствии,"вверенный край"в награду за понятливость получил, то у него уж и программа была припасена.
В Корчеву мы пришли в исходе восьмого часа вечера,
когда уже были зажжены огни. Нас прямо провели в полицейское управление, но
так как это было 25-го августа, память апостола Тита и тезоименитство купца Вздошникова, у которого по этому случаю было угощение, то в управлении, как и в первый раз, оказался один только Пантелей Егорыч.
Разумеется, Иван Иваныч ничего подобного не рассказал (он
так глубоко затаил свое горе, что даже Семену Иванычу не мстил, хотя со вчерашнего дня от всей души его ненавидел), но общая уверенность в неизбежности этого рассказа была до того сильна, что,
когда началось чтение обвинительного акта, все удивленно переглянулись между собой, как бы говоря: помилуйте! да это совсем не то!
Убеждение в неизбежности конца с присяжными заседателями с особенною ясностью представлялось теперь,
когда мы своими глазами увидели, с какою неумытною строгостью относится правосудие даже к
такому преступлению, как неявка в уху.
Когда все было покончено — следует заметить, что для введения уставной грамоты все-таки потребовалась команда, — началась борьба.
Так Мошка и сделал. Половину косушки Мина Праздников выпил сам, а другую половину почти насильно вылил Мошке в горло. И
когда поздно вечером они возвращались из парка домой и Мошка совсем без пути орал, то Мина, усмотрев в лице Ошмянского укоризненное выражение, объяснил...
В
таком положении находилось дело,
когда мы приехали в Благовещенское.
Тем не менее
когда прочитал нашу статистику Прохорыч (у которого мы остановились), то он остался
так доволен, что воскликнул:"Верно! именно
так! именно нужно нашему брату почаще под рубашку заглядывать!"Но из чего этот новоявленный публицист вывел
такое заключение, сказать не умею.
Мы легко объяснились насчет цели нашего приезда в Благовещеское, но
когда узнали, как странно поступал в этом деле Праздников, то
так и ахнули.
Что было дальше? к какому мы пришли выходу? — пусть догадываются сами читатели. Говорят, что Стыд очищает людей, — и я охотно этому верю. Но
когда мне говорят, что действие Стыда захватывает далеко, что Стыд воспитывает и побеждает, — я оглядываюсь кругом, припоминаю те изолированные призывы Стыда, которые от времени до времени прорывались среди масс Бесстыжества, а затем все-таки канули в вечность… и уклоняюсь от ответа.