Неточные совпадения
Текучей воды было мало. Только одна река Перла, да и
та неважная, и еще две речонки: Юла и Вопля. [Само собой разумеется, названия эти вымышленные.] Последние еле-еле брели среди топких болот, по местам образуя стоячие бочаги, а по местам и совсем пропадая под густой пеленой водяной заросли.
Там и сям виднелись небольшие озерки, в которых водилась немудреная рыбешка, но к которым в летнее время невозможно было ни подъехать, ни подойти.
— А хочешь, я тебя, балбес, в Суздаль-монастырь сошлю? да, возьму и сошлю! И никто меня за это не осудит, потому что я мать: что хочу,
то над детьми и делаю! Сиди
там да и жди, пока мать с отцом умрут, да имение свое тебе, шельмецу, предоставят.
Так что ежели, например, староста докладывал, что хорошо бы с понедельника рожь жать начать, да день-то тяжелый,
то матушка ему неизменно отвечала: «Начинай-ко, начинай!
там что будет, а коли, чего доброго, с понедельника рожь сыпаться начнет, так кто нам за убытки заплатит?» Только черта боялись; об нем говорили: «Кто его знает, ни
то он есть, ни
то его нет — а ну, как есть?!» Да о домовом достоверно знали, что он живет на чердаке.
И туда пойди, и
там побывай, и
того выслушай, и
тем распорядись!
— Это персик ранжевый, а вот по отделениям пойдем,
там и других персичков поедим. Кто меня любит — и я
тех люблю; а кто не любит — и я
тех не люблю.
— Не властна я, голубчик, и не проси! — резонно говорит она, — кабы ты сам ко мне не пожаловал, и я бы тебя не ловила. И жил бы ты поживал тихохонько да смирнехонько в другом месте… вот хоть бы ты у экономических… Тебе бы
там и хлебца, и молочка, и яишенки… Они люди вольные, сами себе господа, что хотят,
то и делают! А я, мой друг, не властна! я себя помню и знаю, что я тоже слуга! И ты слуга, и я слуга, только ты неверный слуга, а я — верная!
— Меньшой — в монахи ладит. Не всякому монахом быть лестно, однако ежели кто может вместить, так и
там не без пользы. Коли через академию пройдет, так либо в профессора, а не
то так в ректоры в семинарию попадет. А бывает, что и в архиереи, яко велбуд сквозь игольное ушко, проскочит.
В этом признании человеческого образа
там, где, по силе общеустановившегося убеждения, существовал только поруганный образ раба, состоял главный и существенный результат, вынесенный мной из
тех попыток самообучения, которым я предавался в течение года.
Там уже стоит старик отец и ждет сестриц. Матушка на крыльцо не выходит и встречает сестриц в раскрытых дверях лакейской. Этот обряд встречи установился с
тех пор, как власть в доме от тетенек перешла безраздельно к матушке.
— А? что? — крикнул на него Савельцев, — или и тебе
того же хочется? У меня расправа короткая! Будет и тебе… всем будет! Кто
там еще закричал?.. запорю! И в ответе не буду! У меня, брат, собственная казна есть! Хребтом в полку наживал… Сыпну денежками — всем рты замажу!
Там, несмотря на
то, что последняя губернская инстанция решила ограничиться внушением Савельцеву быть впредь в поступках своих осмотрительнее, взглянули на дело иначе.
— То-то; я дурного не посоветую. Вот в Поздеевой пустоши клочок-то, об котором намеднись я говорил, — в старину он наш был, а теперь им графские крестьяне уж десять лет владеют. А земля
там хорошая, трава во какая растет!
Замечательно, что хотя Уголок (бывшая усадьба тетенек-сестриц) находился всего в пяти верстах от Заболотья и
там домашнее хозяйство шло своим чередом, но матушка никогда не посылала туда за провизией, под
тем предлогом, что разновременными требованиями она может произвести путаницу в отчетности. Поэтому зерно и молочные скопы продавались на месте прасолам, а живность зимой полностью перевозилась в Малиновец.
Известие это смягчило матушку. Ушел молотить — стало быть, не хочет даром хлеб есть, — мелькнуло у нее в голове. И вслед за
тем велела истопить в нижнем этаже комнату, поставить кровать, стол и табуретку и устроить
там Федоса. Кушанье матушка решила посылать ему с барского стола.
— То-то «представьте»!
Там не посмотрят на
то, что ты барин, — так-то отшпарят, что люба с два! Племянничек нашелся!.. Милости просим! Ты бы чем бунтовать, лучше бы в церковь ходил да Богу молился.
— Раньше трех часов утра и думать выезжать нельзя, — сказал он, — и лошади порядком не отдохнули, да и по дороге пошаливают. Под Троицей,
того гляди, чемоданы отрежут, а под Рахмановым и вовсе, пожалуй, ограбят.
Там, сказывают, под мостом целая шайка поджидает проезжих. Долго ли до греха!
— Да, солнцем его прожаривает. Я в двенадцатом году, во Владимирской губернии, в Юрьевском уезде, жил, так
там и в
ту пору лесов мало было. Такая жарынь все лето стояла, что только
тем и спасались, что на погребицах с утра до вечера сидели.
Москва
того времени была центром, к которому тяготело все неслужащее поместное русское дворянство. Игроки находили
там клубы, кутилы дневали и ночевали в трактирах и у цыган, богомольные люди радовались обилию церквей; наконец, дворянские дочери сыскивали себе женихов. Натурально, что матушка, у которой любимая дочь была на выданье, должна была убедиться, что как-никак, а поездки в Москву на зимние месяцы не миновать.
— Хорошо еще, что у нас малых детей нет, а
то бы спасенья от них не было! — говорила матушка. — Намеднись я у Забровских была,
там их штук шесть мал мала меньше собралось — мученье! так между ног и шныряют! кто в трубу трубит, кто в дуду дудит, кто на пищалке пищит!
Покончивши с портретною галереею родных и сестрицыных женихов, я считаю нужным возвратиться назад, чтобы дополнить изображение
той обстановки, среди которой протекло мое детство в Малиновце.
Там скучивалась крепостная масса,
там жили соседи-помещики, и с помощью этих двух факторов в результате получалось пресловутое пошехонское раздолье. Стало быть, пройти их молчанием — значило бы пропустить именно
то, что сообщало тон всей картине.
Когда в девичью приносили обед или ужин,
то не только
там, но и по всему коридору чувствовался отвратительный запах, так что матушка, от природы неприхотливая, приказывала отворять настежь выходные двери, чтобы сколько-нибудь освежить комнаты.
Да и тетеньки, покуда она
там покряхтывает и почесывается, будут с уверенностью утверждать, что ежели Аннушка почесывается,
то, значит, она «живет».
Ежели, например, в вологодскую деревню,
то, сказывают,
там мужики исправные, и девушка Наташа, которую туда, тоже за такие дела, замуж выдали, писала, что живет с мужем хорошо, ест досыта и завсе зимой в лисьей шубе ходит.
На оброк идти он наотрез отказался, а когда возвратился в Малиновец,
то и
там оказался лишним.
— Ничего, привык. Я, тетенька, знаешь ли, что надумал. Ежели Бог меня помилует, уйду, по просухе, в пустынь на Сульбу [Сольбинская пустынь, если не ошибаюсь, находится в Кашинском уезде, Тверской губернии. Семья наша уезжала туда на богомолье, но так как я был в
то время очень мал,
то никаких определенных воспоминаний об этом факте не сохранил.] да
там и останусь.
Ученье между
тем шло своим чередом. По шестнадцатому году Сережка уже сидел на верстаке и беспорядочно тыкал иглою в суконные лоскутки, на которых его приучали к настоящей работе. Через год, через два он сделается, пожалуй, заправским портным, а
там, благослови Господи, и на оброк милости просим. Уйдет Сережка от портного Велифантьева и начнет по Москве из мастерской в мастерскую странствовать.
Год проходит благополучно. На другой год наступает срок платить оброк — о Сережке ни слуху ни духу. Толкнулся Стрелков к последнему хозяину, у которого он жил, но
там сказали, что Сережка несколько недель
тому назад ушел к Троице Богу молиться и с
тех пор не возвращался. Искал, искал его Стрелков по Москве, на извозчиков разорился, но так и не нашел.
Там сошьет себе архалук, начнет по соседям ездить, девицу присмотрит, женится, а когда умрут старики,
то и сам на хозяйство сядет.
Словом сказать, уж на что была туга на деньги матушка, но и она не могла устоять против льстивых речей Струнникова, и хоть изредка, но ссужала-таки его небольшими суммами. Разумеется, всякий раз после подобной выдачи следовало раскаяние и клятвы никогда вперед не попадать впросак; но это не помогало делу, и
то, что уж однажды попадало в карман добрейшего Федора Васильича, исчезало
там, как в бездонной пропасти.
Стали мы себя сокращать, из Гранд-Отеля к «Мадлене» в chambres meublйes [меблированные комнаты (фр.).] перебрались; вместо Cafй Anglais начали к Дюрану ходить; тоже недурной ресторан, и
тем выгоден, что
там за пять франков можно целый обед получить.
— Ах, нет… да откуда же, впрочем, вам знать? — он прошлой весной скончался. Год
тому назад мы здесь в Hфtel d’Angleterre служили, а с осени он заболел. Так на зиму в Ниццу и не попали. Кой-как месяца с четыре здесь пробились, а в марте я его в Гейдельберг, в тамошнюю клинику свезла.
Там он и помер.
— Что я
там забыла… срам один! Здесь-то я хоть и в экономках служу, никому до меня дела нет, а
там… Нет, видно, пословица правду говорит: кто старое помянет,
тому глаз вон!
Молодые заперлись в Веригине и целую неделю безвыездно выжили
там.
То была неделя восторгов и святых упоений, перед которыми умолкла даже говорливая экспансивность Валентина Осиповича…
— Было уже со мной это — неужто не помнишь? Строго-настрого запретила я в
ту пору, чтоб и не пахло в доме вином. Только пришло мое время, я кричу: вина! — а мне не дают. Так я из окна ночью выпрыгнула, убежала к Троице, да целый день
там в одной рубашке и чуделесила, покуда меня не связали да домой не привезли. Нет, видно, мне с
тем и умереть.
Того гляди, сбегу опять ночью да где-нибудь либо в реке утоплюсь, либо в канаве закоченею.
До Лыкова считают не больше двенадцати верст; но так как лошадей берегут,
то этот небольшой переезд берет не менее двух часов.
Тем не менее мы приезжаем на место, по крайней мере, за час до всенощной и останавливаемся в избе у мужичка, где происходит процесс переодевания. К Гуслицыным мы поедем уже по окончании службы и останемся
там гостить два дня.