Неточные совпадения
Ибо хотя старая злоба
дня и исчезла, но некоторые признаки убеждают, что, издыхая, она отравила
своим ядом новую злобу
дня и что, несмотря на изменившиеся формы общественных отношений, сущность их остается нетронутою.
В течение целого
дня они почти никогда не видались; отец сидел безвыходно в
своем кабинете и перечитывал старые газеты; мать в
своей спальне писала деловые письма, считала деньги, совещалась с должностными людьми и т. д.
Когда матушка занималась «
делами», то всегда затворялась в
своей спальне.
— Малиновец-то ведь золотое
дно, даром что в нем только триста шестьдесят одна душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, — в прошлом году одного хлеба на десять тысяч продали, да пустоша в кортому отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько, лесу! Там онадаст или не даст, а тут
свое, законное.Нельзя из родового законной части не выделить. Вон Заболотье — и велика Федора, да дура — что в нем!
— Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый
день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я от
своих помещиков подальше. Первое
дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Ради говельщиков-крестьян (господа и вся дворня говели на страстной неделе, а отец с тетками, сверх того, на первой и на четвертой), в церкви каждый
день совершались службы, а это, в
свою очередь, тоже напоминало ежели не о покаянии, то о сдержанности.
Дети ничего не знают о качествах экспериментов, которые над ними совершаются, — такова общая формула детского существования. Они не выработали ничего
своего,что могло бы дать отпор попыткам извратить их природу. Колея, по которой им предстоит идти, проложена произвольно и всего чаще представляет собой
дело случая.
Во-вторых, с минуты на минуту ждут тетенек-сестриц (прислуга называет их «барышнями»), которые накануне преображеньева
дня приезжают в Малиновец и с этих пор гостят в нем всю зиму, вплоть до конца апреля, когда возвращаются в
свое собственное гнездо «Уголок», в тридцати пяти верстах от нашей усадьбы.
Теперь, когда Марья Порфирьевна перешагнула уже за вторую половину седьмого десятилетия жизни, конечно, не могло быть речи о драгунских офицерах, но даже мы, дети, знали, что у старушки над самым изголовьем постели висел образок Иосифа Прекрасного, которому она особенно усердно молилась и в память которого, 31 марта, одевалась в белое коленкоровое платье и тщательнее, нежели в обыкновенные
дни, взбивала
свои сырцового шелка кудри.
Был уже час второй
дня, солнце так и обливало несчастную
своими лучами.
— Что ему, псу несытому, делается! ест да пьет, ест да пьет! Только что он мне одними взятками стоит… ах, распостылый! Весь земский суд, по его милости, на
свой счет содержу… смерти на него нет! Умер бы — и
дело бы с концом!
Имение мужа выгоднее, потому что там люди поголовно поверстаны в дворовые, работают на барщине ежедневно, а она
своих крестьян не успела в дворовые перечислить, предводитель попрепятствовал, пригрозил
дело завести.
— Ну, до трехсот далеконько. А впрочем, будет с нее на нынешний
день! У нас в полку так велось: как скоро солдатик не выдержит положенное число палок — в больницу его на поправку. Там подправят, спину заживят, и опять в манеж… покуда
свою порцию сполна не получит!
Там, несмотря на то, что последняя губернская инстанция решила ограничиться внушением Савельцеву быть впредь в поступках
своих осмотрительнее, взглянули на
дело иначе.
Однажды вздумала она погонять мужа на корде, но, во-первых, полуразрушенный человек уже в самом начале наказания оказался неспособным получить
свою порцию сполна, а, во-вторых, на другой
день он исчез.
Это волновало ее до чрезвычайности. Почему-то она представляла себе, что торговая площадь, ежели приложить к ней руки, сделается чем-то вроде золотого
дна. Попыталась было она выстроить на
своей усадебной земле собственный корпус лавок, фасом на площадь, но и тут встретила отпор.
Делили сначала богатые дворы, потом средние и, наконец, бедные, распространяя этот порядок не только на село, но и на деревни, так что во всякой деревне у каждого попа были
свои прихожане.
Все помещики, не только
своего уезда, но и соседних, знали его как затейливого борзописца и доверяли ему ходатайство по
делам, так что квартира его представляла собой нечто вроде канцелярии, в которой, под его эгидою, работало двое писцов.
— Случается, сударыня, такую бумажку напишешь, что и к
делу она совсем не подходит, — смотришь, ан польза! — хвалился, с
своей стороны, Могильцев. — Ведь противник-то как в лесу бродит. Читает и думает: «Это недаром! наверное, онкуда-нибудь далеко крючок закинул». И начнет паутину кругом себя путать. Путает-путает, да в собственной путанице и застрянет. А мы в это время и еще загадку ему загадаем.
С
своей стороны, и Сашенька отвечала бабушке такой же горячей привязанностью. И старая и малая не надышались друг на друга, так что бабушка, по
делам оставшегося от покойного зятя имения, даже советовалась с внучкой, и когда ей замечали, что Сашенька еще мала, не смыслит, то старушка уверенно отвечала...
Ехал я на
своих, целых два
дня с половиной, один, без прислуги, только в сопровождении кучера Алемпия.
Произнося
свои угрозы, матушка была, однако ж, в недоумении. Племянник ли Федос или беглый солдат — в сущности, ей было все равно; но если он вправду племянник, то как же не принять его? Прогонишь его — он, пожалуй, в канаве замерзнет; в земский суд отправить его — назад оттуда пришлют… А
дело между тем разгласится, соседи будут говорить: вот Анна Павловна какова, мужнину племяннику в угле отказала.
— Нет, голубчик, — сказала она, — нам от
своего места бежать не приходится. Там
дело наладишь — здесь в упадок придет; здесь будешь хозяйствовать — там толку не добьешься. Нет ничего хуже, как заглазно распоряжаться, а переезжать с места на место этакую махинищу верст — и денег не напасешься.
Мы выехали из Малиновца около часа пополудни. До Москвы считалось сто тридцать пять верст (зимний путь сокращался верст на пятнадцать), и так как путешествие, по обыкновению, совершалось «на
своих», то предстояло провести в дороге не меньше двух
дней с половиной. До первой станции (Гришково), тридцать верст, надо было доехать засветло.
— Да, чудны
дела Господни! Все-то Господь в премудрости
своей к наилучшему сотворил. Летом, когда всякий злак на пользу человеку растет, — он тепло дал. А зимой, когда нужно, чтобы землица отдохнула, — он снежком ее прикрыл.
Но у нее есть и добродетель: она страстно любит
своих детей и ради них готова идти на самое рискованное
дело.
В Москве у матушки был
свой крепостной фактотум, крестьянин Силантий Стрелков, который заведовал всеми ее
делами: наблюдал за крестьянами и дворовыми, ходившими по оброку, взыскивал с них дани, ходил по присутственным местам за справками, вносил деньги в опекунский совет, покупал для деревни провизию и проч.
Но дорога до Троицы ужасна, особливо если Масленица поздняя. Она представляет собой целое море ухабов, которые в оттепель до половины наполняются водой. Приходится ехать шагом, а так как путешествие совершается на
своих лошадях, которых жалеют, то первую остановку делают в Больших Мытищах, отъехавши едва пятнадцать верст от Москвы. Такого же размера станции делаются и на следующий
день, так что к Троице поспевают только в пятницу около полудня, избитые, замученные.
Повторяю: подобные сцены возобновляются изо
дня в
день. В этой заглохшей среде, где и смолоду люди не особенно ясно сознают, что нравственно и что безнравственно, в зрелых летах совсем утрачивается всякая чуткость на этот счет. «Житейское
дело» — вот ответ, которым определяются и оправдываются все действия, все речи, все помышления. Язык во рту
свой, не купленный, а мозги настолько прокоптились, что сделались уже неспособными для восприятия иных впечатлений, кроме неопрятных…
— Хлопот много. Не женское это
дело; кабы ты мне
свой капитал поручила, я бы тебе его пристроил.
— Это так; можно и другое
дело найти. Капитал кому угодно занятие даст. Всяко его оборотить можно. Имение, например… Если на
свое имя приобрести неудобно, можно иначе сделать… ну, на имя супруги, что ли…
— Не держу-с. Целый
день, знаете, в разъездах, не напасешься
своих лошадей! То ли
дело извозчик: взял и поехал!
С Клещевиновым сестра познакомилась уже в конце сезона, на вечере у дяди, и сразу влюбилась в него. Но что всего важнее, она была убеждена, что и он в нее влюблен. Очень возможно, что
дело это и сладилось бы, если бы матушка наотрез не отказала в
своем согласии.
Проходит еще три
дня; сестрица продолжает «блажить», но так как матушка решилась молчать, то в доме царствует относительная тишина. На четвертый
день утром она едет проститься с дедушкой и с дядей и объясняет им причину
своего внезапного отъезда. Родные одобряют ее. Возвратившись, она перед обедом заходит к отцу и объявляет, что завтра с утра уезжает в Малиновец с дочерью, а за ним и за прочими вышлет лошадей через неделю.
Встречались помещики, которые буквально выжимали из барщинских крестьян последний сок, поголовно томя на господской работе мужиков и баб шесть
дней в неделю и предоставляя им управляться с
своими работами только по праздникам.
Поэтому крестьяне жали
свой хлеб и косили траву урывками по ночам, а
днем дети и подростки сушили сено и вязали снопы.
А посмотри на него, — всякая жилка у него говорит: «Что же, мол, ты не бьешь — бей! зато в будущем веке отольются кошке мышкины слезки!» Ну, посмотришь-посмотришь, увидишь, что
дело идет
своим чередом, — поневоле и ocтережешься!
Много он неповинных душ погубил, и
делом, и словом, и помышлением — всячески убивал, и крестьян
своих до нитки разорил.
— Срамник ты! — сказала она, когда они воротились в
свой угол. И Павел понял, что с этой минуты согласной их жизни наступил бесповоротный конец. Целые
дни молча проводила Мавруша в каморке, и не только не садилась около мужа во время его работы, но на все его вопросы отвечала нехотя, лишь бы отвязаться. Никакого просвета в будущем не предвиделось; даже представить себе Павел не мог, чем все это кончится. Попытался было он попросить «барина» вступиться за него, но отец, по обыкновению, уклонился.
Да и в самом
деле, разве можно было не помирать со смеху, когда Ванька-Каин, приплясывая на
своих нескладных ногах, пел...
Хранил ли он что-нибудь в глубинах
своего существа или там было пустое место — кому какое до этого
дело?
И вдруг навстречу идет Конон и докладывает, что подано кушать. Он так же бодр, как был в незапамятные времена, и с такою же регулярностью продолжает делать
свое лакейское
дело.
То ли
дело господа! Живут как вздумается, ни на что им запрета нет. И таиться им не в чем, потому что они в
свою пользу закон отмежевали. А рабам нет закона; в беззаконии они родились, в беззаконии и умереть должны, и если по временам пытаются окольным путем войти в заповедную область, осеняемую законом, то господа не находят достаточной казни, которая могла бы искупить дерзновенное посягательство.
Время шло. Над Егоркой открыто измывались в застольной и беспрестанно подстрекали Ермолая на новые выходки, так что Федот наконец догадался и отдал жениха на село к мужичку в работники. Матренка, с
своей стороны, чувствовала, как с каждым
днем в ее сердце все глубже и глубже впивается тоска, и с нетерпением выслушивала сожаления товарок. Не сожаления ей были нужны, а развязка. Не та развязка, которой все ждали, а совсем другая. Одно желание всецело овладело ею: погибнуть, пропасть!
Матушка волновалась, а Сатир жил себе втихомолку в каморке, занимаясь
своим обычным
делом. Чтобы пребывание его в Малиновце было не совсем без пользы для дома, матушка посылала ему бумагу и приказывала ему тетрадки для детей сшивать и разлиновывать. Но труд был так ничтожен, что не только не удовлетворял барыню, но еще более волновал ее.
Проходили
дни и недели в бесплодных переговорах, а Сатир продолжал стоять на
своем.
Отданный в жертву недугу, он мучительно метался на
своем одре, в одиночестве разрешая задачу, к какому
делу себя настоящим манером определить.
— Что в ней! — говорила она, — только слава, что крепостная, а куда ты ее повернешь! Знает таскает ребят, да кормит, да обмывает их — вот и вся от нее польза! Плоха та раба, у которой не господское
дело, а
свои дети на уме!
Наговорившись досыта и проектировавши завтрашний рабочий
день (всегда надвое: на случай вёдра и на случай дождя), матушка приказывала подать Федоту рюмку водки и спокойная уходила в
свою комнату.
Разумеется, все эти порухи и ущербы существуют только в ее воображении, потому что заведенные Федотом порядки у всех еще в памяти и
дело покамест идет
своим чередом.