Неточные совпадения
Впрочем, отпускали исключительно девочек, так
как увольнение мальчика (будущего тяглеца) считалось убыточным; девка
же, и по достижении совершенных лет, продавалась на вывод не дороже пятидесяти рублей ассигнациями.
— Что
же ты получше куска не выбрал? вон сбоку, смотри, жирный
какой! — заговаривала матушка притворно ласковым голосом, обращаясь к несчастному постылому, у которого глаза были полны слез.
Или обращаются к отцу с вопросом: «А скоро ли вы, братец, имение на приданое молодой хозяюшки купите?» Так что даже отец, несмотря на свою вялость, по временам гневался и кричал: «Язвы вы, язвы!
как у вас язык не отсохнет!» Что
же касается матушки, то она, натурально, возненавидела золовок и впоследствии доказала не без жестокости, что память у нее относительно обид не короткая.
— Ты знаешь ли,
как он состояние-то приобрел? — вопрошал один (или одна) и тут
же объяснял все подробности стяжания, в которых торжествующую сторону представлял человек, пользовавшийся кличкой не то «шельмы», не то «умницы», а угнетенную сторону — «простофиля» и «дурак».
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а
как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да за говядиной в Мялово сегодня
же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
— Беспокоить! беспокоить! ах, нежности
какие! А ежели солдат усадьбу сожжет — кто тогда отвечать будет? Сказать старосте, чтоб непременно его изловить! чтоб к вечеру
же был представлен! Взять Дашутку и все поле осмотреть, где она его видела.
Бьет семь часов. Детей оделили лакомством; Василию Порфирычу тоже поставили на чайный стол давешний персик и немножко малины на блюдечке. В столовой кипит самовар; начинается чаепитие тем
же порядком,
как и утром, с тою разницей, что при этом присутствуют и барин с барыней. Анна Павловна осведомляется, хорошо ли учились дети.
Несомненно, что предметы преподавания были у них разные, но
как ухитрялись согласовать эту разноголосицу за одним и тем
же классным столом — решительно не понимаю.
Что
же касается до меня лично, то я, не будучи «постылым», не состоял и в числе любимчиков, а был,
как говорится, ни в тех, ни в сех.
Отец Василий следовал в обучении той
же методе,
как и все педагоги того времени.
— Что помещики! помещики-помещики, а
какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он
же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Предстояло жить,
как живут все, дышать,
как все дышат, идти по той
же стезе, по
какой все идут.
Жизнь их течет, свободная и спокойная, в одних и тех
же рамках, сегодня
как вчера, но самое однообразие этих рамок не утомляет, потому что содержанием для них служит непрерывное душевное ликование.
Пускай он, хоть не понимаючи, скажет: «Ах, папаша!
как бы мне хотелось быть прокурором,
как дядя Коля!», или: «Ах, мамаша! когда я сделаюсь большой, у меня непременно будут на плечах такие
же густые эполеты,
как у дяди Паши, и такие
же душистые усы!» Эти наивные пожелания наверное возымеют свое действие на родительские решения.
Остаются враги внутренние, но борьба с ними даже в отличие не вменяется.
Как субалтерн-офицер, он не играет в этом деле никакой самостоятельной роли, а лишь следует указаниям того
же Мити Потанчикова.
Вечером матушка сидит, запершись в своей комнате. С села доносится до нее густой гул, и она боится выйти, зная, что не в силах будет поручиться за себя. Отпущенные на праздник девушки постепенно возвращаются домой… веселые. Но их сейчас
же убирают по чуланам и укладывают спать. Матушка чутьем угадывает эту процедуру, и ой-ой
как колотится у нее в груди всевластное помещичье сердце!
Однако
же отец,
как человек слабохарактерный, не поддержал их.
Матушка уже начинала мечтать. В ее молодой голове толпились хозяйственные планы, которые должны были установить экономическое положение Малиновца на прочном основании. К тому
же у нее в это время уже было двое детей, и надо было подумать об них. Разумеется, в основе ее планов лежала та
же рутина,
как и в прочих соседних хозяйствах, но ничего другого и перенять было неоткуда. Она желала добиться хоть одного: чтобы в хозяйстве существовал вес, счет и мера.
Хозяйство в «Уголке» велось так
же беспорядочно,
как и в Малиновце во время их управления, а с прибытием владелиц элемент безалаберности еще более усилился.
— Ах, родные мои! ах, благодетели! вспомнила-таки про старуху, сударушка! — дребезжащим голосом приветствовала она нас, протягивая руки, чтобы обнять матушку, — чай, на полпути в Заболотье… все-таки дешевле, чем на постоялом кормиться… Слышала, сударушка, слышала! Купила ты коко с соком… Ну, да и молодец
же ты! Лёгко ли дело, сама-одна
какое дело сварганила! Милости просим в горницы! Спасибо, сударка, что хоть ненароком да вспомнила.
Они составляли
как бы круговую поруку и в то
же время были единственным общедоступным предметом собеседований, которому и в гостях, и у семейного очага с одинаковой страстью посвящали свои досуги и кавалеры и дамы, в особенности
же последние.
Требовалось сравнить, все ли тут так
же прочно, солидно и просторно,
как у нас, в Малиновце;
как устроены стойла для лошадей, много ли стоит жеребцов, которых в стадо не гоняют, а держат постоянно на сухом корму; обширен ли скотный двор, похожа ли савельцевская кухарка в застольной на нашу кухарку Василису и т. д.
Действительность, представившаяся моим глазам, была поистине ужасна. Я с детства привык к грубым формам помещичьего произвола, который выражался в нашем доме в форме сквернословия, пощечин, зуботычин и т. д., привык до того, что они почти не трогали меня. Но до истязания у нас не доходило. Тут
же я увидал картину такого возмутительного свойства, что на минуту остановился
как вкопанный, не веря глазам своим.
Николай Абрамыч тотчас
же взял отпуск и,
как ураган, налетел на Щучью-Заводь, в сопровождении своего наперсника, денщика Семена. Выскочив из брички, он приказал встретившей его на крыльце Улите подать самовар и тотчас
же распорядился, чтоб созвали людей.
Чай Николай Абрамыч пил с ромом, по особой,
как он выражался, савельцевской, системе. Сначала нальет три четверти стакана чаю, а остальное дольет ромом; затем, отпивая глоток за глотком, он подливал такое
же количество рому, так что под конец оказывался уже голый ямайский напиток. Напившись такого чаю, Савельцев обыкновенно впадал в полное бешенство.
С женою он совсем примирился, так
как понял, что она не менее злонравна, нежели он, но в то
же время гораздо умнее его и умеет хоронить концы.
Правда, что подобные разделы большею частью происходили в оброчных имениях, в которых для помещика было безразлично,
как и где устроилась та или другая платежная единица; но случалось, что такая
же путаница допускалась и в имениях издельных, в особенности при выделе седьмых и четырнадцатых частей.
Но этого мало: даже собственные крестьяне некоторое время не допускали ее лично до распоряжений по торговой площади. До перехода в ее владение они точно так
же,
как и крестьяне других частей, ежегодно посылали выборных, которые сообща и установляли на весь год площадный обиход. Сохранения этого порядка они домогались и теперь, так что матушке немалых усилий стоило, чтобы одержать победу над крестьянской вольницей и осуществить свое помещичье право.
Во всяком случае,
как только осмотрелась матушка в Заболотье, так тотчас
же начала дело о размежевании, которое и вел однажды уже упомянутый Петр Дормидонтыч Могильцев. Но увы! — скажу здесь в скобках — ни она, ни наследники ее не увидели окончания этого дела, и только крестьянская реформа положила конец земельной сумятице, соединив крестьян в одну волость с общим управлением и дав им возможность устроиться между собою по собственному разумению.
Обыкновенно и тут следовали той
же методе,
какая существовала при разделе имений вообще.
Работала она в спальне, которая была устроена совершенно так
же,
как и в Малиновце. Около осьми часов утра в спальню подавался чай, и матушка принимала вотчинных начальников: бурмистра и земского, человека грамотного, служившего в конторе писарем. Последнюю должность обыкновенно занимал один из причетников, нанимавшийся на общественный счет. Впрочем, и бурмистру жалованье уплачивалось от общества, так что на матушку никаких расходов по управлению не падало.
— Вот и день сошел! да еще
как сошел-то — и не заметили! Тихо, мирно! — говаривала бабушка, отпуская внучку спать. — Молись, Сашенька, проси милости, чтобы и завтрашний день был такой
же!
Как и у бабушки, на голове ее был чепчик, несколько, впрочем, пофасонистее, а одета она была в такой
же темный шерстяной капот без талии.
На этом основании я на последней станции переменил свою куртку на мундир; на этом
же основании двукратное упоминание о мундире —
как будто я им хвастаюсь! — и в особенности обещание заменить его кацавейкой задели меня за живое.
Может быть, благодаря этому инстинктивному отвращению отца, предположению о том, чтобы Федос от времени до времени приходил обедать наверх, не суждено было осуществиться. Но к вечернему чаю его изредка приглашали. Он приходил в том
же виде,
как и в первое свое появление в Малиновце, только рубашку надевал чистую. Обращался он исключительно к матушке.
Но матушка отрезвлялась так
же быстро,
как и увлекалась.
— Ничего, сверху еще хороши. Ты, Агашка, смотри:
как приедем в Гришково, сейчас
же персики перебери!
Как только мы добрались до горницы, так сейчас
же началась поверка персиков. Оказалось, что нижний ряд уж настолько побит, что пустил сок. Матушка пожертвовала один персик мне, а остальные разложила на доске и покрыла полотенцем от мух.
— Говорила, что опоздаем! — пеняла матушка кучеру, но тут
же прибавила: — Ну, да к вечерне не беда если и не попадем. Поди, и монахи-то на валу гуляют, только разве кто по усердию… Напьемся на постоялом чайку, почистимся — к шести часам
как раз к всенощной поспеем!
Настя в пяльцах что-то шила,
Я
же думал:
как мила!
Вдруг иголку уронила
И, искавши, не нашла.
Знать, иголочка пропала!
Так, вздохнувши, я сказал:
Вот куда она попала,
И на сердце указал.
По этой
же причине он не любит, когда его называют дедушкой, а требует, чтоб мы, внуки и внучки, звали его папенькой, так
как он всех нас заочно крестил.
Дядина «сударка» служила предметом общего негодования, точно так
же как тощий капитал Александра Павлыча — предметом общих любостяжательных вожделений.
Дедушка смолчал, но после завтрака сейчас
же велел запрягать лошадей и,
как ни упрашивал его Григорий Павлыч, уехал в половине лета в Москву.
— И
как только он уехал, сейчас
же Павел Борисович сели письмо к вам писать…
— Ладно, — поощряет дедушка, — выучишься — хорошо будешь петь. Вот я смолоду одного архиерейского певчего знал — так он эту
же самую песню пел… ну, пел! Начнет тихо-тихо, точно за две версты, а потом шибче да шибче — и вдруг октавой
как раскатится, так даже присядут все.
Действительно, она очень недалека, но это не мешает ей относиться к дедушкиному сокровищу с тем
же завистливым оком,
как и прочие члены семьи.
— Но отчего
же вы не обратились ко мне? я бы давно с величайшей готовностью… Помилуйте! я сам сколько раз слышал,
как князь [Подразумевается князь Дмитрий Владимирович Голицын, тогдашний московский главнокомандующий.] говорил: всякий дворянин может войти в мой дом,
как в свой собственный…
Вспоминается ему,
как он покойно и тихо жил с сестрицами,
как никто тогда не шумел, не гамел, и всякий делал свое дело не торопясь. А главное, воля его была для всех законом, и притом приятным законом. И нужно
же было… Отец пользуется отсутствием матушки, чтоб высказаться.
При дневном свете притиранья сейчас
же скажутся, так что девушка поневоле является украшенная теми дарами,
какие даны ей от природы.
[Здесь: веселый вечер (фр.).] но так
как попасть в княжеские палаты для дворян средней руки было трудно, то последние заранее узнавали, не будет ли таких
же folles journйes у знакомых.