— Было уже со мной это — неужто не помнишь? Строго-настрого запретила я в ту пору, чтоб
и не пахло в доме вином. Только пришло мое время, я кричу: вина! — а мне не дают. Так я из окна ночью выпрыгнула, убежала к Троице, да целый день там в одной рубашке и чуделесила, покуда меня не связали да домой не привезли. Нет, видно, мне с тем и умереть. Того гляди, сбегу опять ночью да где-нибудь либо в реке утоплюсь, либо в канаве закоченею.
— Были дожди, да не грибные, — настаивает первая, — иной раз целое лето льют дожди, а грибами
и не пахнет. А отчего? — оттого, что дожди не те! И вдруг под самый конец грянет грибной дождик — и пойдет, и пойдет! И рыжики, и грузди, и белые грибы… обору нет!
Неточные совпадения
— Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька
и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а
не то
и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо
пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Пускай он, хоть
не понимаючи, скажет: «Ах, папаша! как бы мне хотелось быть прокурором, как дядя Коля!», или: «Ах, мамаша! когда я сделаюсь большой, у меня непременно будут на плечах такие же густые эполеты, как у дяди
Паши,
и такие же душистые усы!» Эти наивные пожелания наверное возымеют свое действие на родительские решения.
Вечером, конечно, служили всенощную
и наполнили дом
запахом ладана. Тетенька напоила чаем
и накормила причт
и нас, но сама
не пила,
не ела
и сидела сосредоточенная, готовясь к наступающему празднику. Даже говорить избегала, а только изредка перекидывалась коротенькими фразами. Горничные тоже вели себя степенно, ступали тихо, говорили шепотом. Тотчас после ухода причта меня уложили спать,
и дом раньше обыкновенного затих.
Когда в девичью приносили обед или ужин, то
не только там, но
и по всему коридору чувствовался отвратительный
запах, так что матушка, от природы неприхотливая, приказывала отворять настежь выходные двери, чтобы сколько-нибудь освежить комнаты.
— А я почем знаю!
Не жареное —
не пахнет. Мыслей! Отроду
не бывало,
и вдруг вздумалось!
Вот она встала
и озирается. Еще рано, но окна уж побелели,
и весеннее солнце
не замедлило позолотить их. Рядом с ее креслом сидит
Паша и дремлет; несколько поодаль догорает сальный огарок,
и желтое пламя чуть-чуть выделяется из утренних сумерек. Ей становится страшно; она протягивает руку, чтобы разбудить
Пашу, хочет крикнуть —
и в изнеможении падает…
— Ишь ведь до чего дошли! — любуется Надежда Игнатьевна Корочкина, —
не только для вкуса, да
и для глаз чтобы приятно было! Скоро ладиколоном вспрыскивать будут, чтоб
и пахло хорошо!
И в счастии и в несчастии мы всегда предваряем события. Да и воображение у нас какое-то испорченное: всегда провидит беду, а не благополучие. Еще
и не пахло крестьянской волей, а мы уж кричали: эмансипация! Еще все по горло сыты были, а мы уж на всех перекрестках голосили: голод! голод! Ну, и докричались. И эмансипация и голод действительно пришли. Что ж, легче, что ли, от этого вам, милая тетенька, стало?
Если бы не этот его широкий зад с расходящимися фалдами
и не запах меха от головы, Я сам принял бы его за одного из святых, почтивших Меня своим знакомством.
Неточные совпадения
Пахом приподнял «счастие» //
И, крякнувши порядочно, // Работнику поднес: // «Ну, веско! а
не будет ли // Носиться с этим счастием // Под старость тяжело?..»
В воротах с ними встретился // Лакей, какой-то буркою // Прикрытый: «Вам кого? // Помещик за границею, // А управитель при смерти!..» — //
И спину показал. // Крестьяне наши прыснули: // По всей спине дворового // Был нарисован лев. // «Ну, штука!» Долго спорили, // Что за наряд диковинный, // Пока
Пахом догадливый // Загадки
не решил: // «Холуй хитер: стащит ковер, // В ковре дыру проделает, // В дыру просунет голову // Да
и гуляет так!..»
Оборванные нищие, // Послышав
запах пенного, //
И те пришли доказывать, // Как счастливы они: // — Нас у порога лавочник // Встречает подаянием, // А в дом войдем, так из дому // Проводят до ворот… // Чуть запоем мы песенку, // Бежит к окну хозяюшка // С краюхою, с ножом, // А мы-то заливаемся: // «Давать давай — весь каравай, //
Не мнется
и не крошится, // Тебе скорей, а нам спорей…»
Не находя пищи за пределами укрепления
и раздраженные
запахом человеческого мяса, клопы устремились внутрь искать удовлетворения своей кровожадности.
Небо раскалилось
и целым ливнем зноя обдавало все живущее; в воздухе замечалось словно дрожанье
и пахло гарью; земля трескалась
и сделалась тверда, как камень, так что ни сохой, ни даже заступом взять ее было невозможно; травы
и всходы огородных овощей поблекли; рожь отцвела
и выколосилась необыкновенно рано, но была так редка,
и зерно было такое тощее, что
не чаяли собрать
и семян; яровые совсем
не взошли,
и засеянные ими поля стояли черные, словно смоль, удручая взоры обывателей безнадежной наготою; даже лебеды
не родилось; скотина металась, мычала
и ржала;
не находя в поле пищи, она бежала в город
и наполняла улицы.