Неточные совпадения
—
Ты что глаза-то вытаращил? — обращалась иногда матушка к кому-нибудь из детей, — чай, думаешь, скоро отец с матерью умрут, так мы, дескать, живо спустим,
что они хребтом,
да потом,
да кровью нажили! Успокойся, мерзавец! Умрем, все вам оставим, ничего в могилу с собой не унесем!
— А хочешь, я
тебя, балбес, в Суздаль-монастырь сошлю?
да, возьму и сошлю! И никто меня за это не осудит, потому
что я мать:
что хочу, то над детьми и делаю! Сиди там
да и жди, пока мать с отцом умрут,
да имение свое
тебе, шельмецу, предоставят.
— Мне этот секрет Венька-портной открыл. «Сделайте, говорит: вот увидите,
что маменька совсем другие к вам будут!» А
что, ежели она вдруг… «Степа, — скажет, — поди ко мне, сын мой любезный! вот
тебе Бубново с деревнями…»
Да деньжищ малую толику отсыплет: катайся, каналья, как сыр в масле!
— И куда такая пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет
да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот
что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит…
Да за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два…
Ты смотри у меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями) за пуд… Поберегай, не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное
что?
— Дай им по ломтю хлеба с солью
да фунта три толокна на всех — будет с них. Воротятся ужо, ужинать будут… успеют налопаться!
Да за Липкой следи…
ты мне ответишь, ежели
что…
— Знаем мы,
что ты казенный человек, затем и сторожу к
тебе приставили,
что казенное добро беречь велено. Ужо оденем мы
тебя как следует в колодки, нарядим подводу,
да и отправим в город по холодку. А оттуда
тебя в полк…
да скрозь строй…
да розочками,
да палочками… как это в песне у вас поется?..
— Матушка
ты моя! заступница! — не кричит, а как-то безобразно мычит он, рухнувшись на колени, — смилуйся
ты над солдатом! Ведь я… ведь мне… ах, Господи!
да что ж это будет! Матушка!
да ты посмотри!
ты на спину-то мою посмотри! вот они, скулы-то мои… Ах
ты, Господи милосливый!
— Не властна я, голубчик, и не проси! — резонно говорит она, — кабы
ты сам ко мне не пожаловал, и я бы
тебя не ловила. И жил бы
ты поживал тихохонько
да смирнехонько в другом месте… вот хоть бы
ты у экономических…
Тебе бы там и хлебца, и молочка, и яишенки… Они люди вольные, сами себе господа,
что хотят, то и делают! А я, мой друг, не властна! я себя помню и знаю,
что я тоже слуга! И
ты слуга, и я слуга, только
ты неверный слуга, а я — верная!
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны
тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе
тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только
что отдохнуть собралась — не тут-то было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его
да накормите, а не то еще издохнет,
чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
—
Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой
да пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же
тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
— Ах, родные мои! ах, благодетели! вспомнила-таки про старуху, сударушка! — дребезжащим голосом приветствовала она нас, протягивая руки, чтобы обнять матушку, — чай, на полпути в Заболотье… все-таки дешевле,
чем на постоялом кормиться… Слышала, сударушка, слышала! Купила
ты коко с соком… Ну,
да и молодец же
ты! Лёгко ли дело, сама-одна какое дело сварганила! Милости просим в горницы! Спасибо, сударка,
что хоть ненароком
да вспомнила.
— Ах-ах-ах!
да, никак,
ты на меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и не думай уезжать — не пущу! ведь я, мой друг, ежели и сказала
что, так спроста!.. Так вот… Проста я, куда как проста нынче стала! Иногда
чего и на уме нет, а я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка в горницы идти — без хлеба-соли не отпущу, и не думай! А
ты, малец, — обратилась она ко мне, — погуляй, ягодок в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах, родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
— Какова халда! За одним столом с холопом обедать меня усадила!
Да еще
что!.. Вот, говорит, кабы и
тебе такого же Фомушку… Нет уж, Анфиса Порфирьевна, покорно прошу извинить! калачом меня к себе вперед не заманите…
— Я и теперь вижу, — резко возражала матушка, — вижу я,
что ты богослов,
да не однослов… А
ты что фордыбачишь! — придиралась она и ко мне, —
что надулся, не ешь! Здесь, голубчик, суфлеев
да кремов не полагается. Ешь,
что дают, а не то и из-за стола прогоню.
— Ах, милый! ах, родной!
да какой же
ты большой! — восклицала она, обнимая меня своими коротенькими руками, —
да, никак,
ты уж в ученье,
что на
тебе мундирчик надет! А вот и Сашенька моя. Ишь ведь старушкой оделась, а все оттого,
что уж очень навстречу спешила… Поцелуйтесь, родные! племянница ведь она твоя! Поиграйте вместе, побегайте ужо, дядюшка с племянницей.
— Вздор! вздор, голубчик! — шутила она, — мундирчик твой мы уважаем, а все-таки спрячем, а
тебе кацавейку дадим! Бегай в ней, веселись…
что надуваться-то!
Да вот еще
что! не хочешь ли в баньку сходить с дорожки? мы только
что отмылись… Ах, хорошо в баньке! Старуха Акуля живо
тебя вымоет, а мы с чаем подождем!
— То-то «представьте»! Там не посмотрят на то,
что ты барин, — так-то отшпарят,
что люба с два! Племянничек нашелся!.. Милости просим!
Ты бы
чем бунтовать, лучше бы в церковь ходил
да Богу молился.
—
Тебя не съест, у
тебя надёжа хорошая. Хорошо
ты одумала,
что мужичком занялась. Крестьянин — он не выдаст. Хоть из-под земли,
да на оброк денег достанет. За крестьянами-то у
тебя все равно,
что в ламбарте, денежки лежат.
—
Ты что, белены объелся, ускакал! — выговаривала она мне, — я и милостыню раздать не успела… Ну,
да и то сказать, Христос с ними! Не напасешься на них, дармоедов.
—
Ты что там подлости на стенах читаешь! — крикнула на меня матушка, — мать живьем чуть не съели, а он вон
что делает! Агашка! Агашка!
Да растолкай
ты ее! ишь, шутовка, дрыхнет! Ах, эти хамки! теперь ее живую сожри, она и не услышит!
—
Ты будешь работу работать, — благосклонно сказал он Аннушке, — а сын твой, как выйдет из ученья, тоже хлеб станет добывать; вот вы и будете вдвоем смирнехонько жить
да поживать. В труде
да в согласии —
чего лучше!
—
Да, хлеб. Без хлеба тоже худо. Хлеб, я
тебе скажу, такое дело; нынче ему урожай, а в будущем году семян не соберешь. Либо град, либо засуха, либо
что. Нынче он шесть рублей четверть, а в будущем году тридцать рублей за четверть отдашь! Поэтому которые хозяева с расчетом живут, те в урожайные года хлеба не продают, а дождутся голодухи
да весь запас и спустят втридорога.
—
Что потчуешь! все мне
да мне —
ты и Василия Порфирыча не обижай.
— Ах,
что ты!
Да он меня так турнет, так турнет! Вот кабы
ты…
— А не пойдешь, так сиди в девках.
Ты знаешь ли, старик-то
что значит? Молодой-то пожил с
тобой — и пропал по гостям,
да по клубам,
да по цыганам. А старик дома сидеть будет, не надышится на
тебя! И наряды и уборы… всем на свете для молодой жены пожертвовать готов!
—
Да ты через кого узнал? сам,
что ли, от него слышал?
«Христос-то батюшка, — говорит, —
что сказал? ежели
тебя в ланиту ударят, — подставь другую!» Не вытерпел я, вошел
да как гаркну: вот я
тебя разом, шельмец, по обеим ланитам вздую, чтоб
ты уже и не подставлял!..
—
Ты что, бунтовщица, мутишь! доедай свое,
да и отправляйся в боковушку!
Дальнейших последствий стычки эти не имели. Во-первых, не за
что было ухватиться, а во-вторых, Аннушку ограждала общая любовь дворовых. Нельзя же было вести ее на конюшню за то,
что она учила рабов с благодарностью принимать от господ раны! Если бы в самом-то деле по ее сталось, тогда бы и разговор совсем другой был. Но то-то вот и есть: на словах: «повинуйтесь!
да благодарите!» — а на деле… Держи карман! могут они что-нибудь чувствовать… хамы! Легонько его поучишь, а он уж зубы на
тебя точит!
— Цыц, язва долгоязычная! — крикнула она. — Смотрите, какая многострадальная выискалась.
Да не
ты ли, подлая, завсегда проповедуешь: от господ, мол, всякую рану следует с благодарностью принять! — а тут, на-тко, обрадовалась! За
что же
ты венцы-то небесные будешь получать, ежели господин не смеет, как ему надобно,
тебя повернуть? задаром? Вот возьму выдам
тебя замуж за Ваську-дурака,
да и продам с акциона! получай венцы небесные!
—
Да ведь
что же нибудь
ты, голубушка, дома делала? — спросила она Маврушу.
— Вот я эту хворь из нее выбью! Ладно! подожду еще немножко, посмотрю,
что от нее будет.
Да и
ты хорош гусь!
чем бы жену уму-разуму учить, а он целуется
да милуется… Пошел с моих глаз… тихоня!
—
Да что она у
тебя, порченая,
что ли? — спросила она.
— Насквозь я ее, мерзавку, вижу!
да и
тебя, тихоня! Берегись! Не посмотрю,
что ты из лет вышел, так-то не в зачет в солдаты отдам,
что любо!
—
Ты что же, сударь, молчишь! — накидывалась она на отца, — твой ведь он! Смотрите на милость! Холоп над барыней измывается, а барин запрется в кабинете
да с просвирами возится!
—
Да, маловато.
Что же
ты делаешь? служишь?
—
Что ты, Конон, дремлешь? — скажет ему кто-нибудь, —
ты бы лучше посмотрел,
что сала на столе в буфете накопилось,
да вычистил бы.
— Леший его знает,
что у него на уме, — говаривала она, — все равно как солдат по улице со штыком идет. Кажется, он и смирно идет, а
тебе думается:
что, ежели ему в голову вступит — возьмет
да заколет
тебя. Судись, поди, с ним.
Очевидно, в нем таилась в зародыше слабость к щегольству, но и этот зародыш, подобно всем прочим качествам, тускло мерцавшим в глубинах его существа, как-то не осуществился, так
что если кто из девушек замечал: «Э!
да какой
ты сегодня франт!» — то он, как и всегда, оставлял замечание без ответа или же отвечал кратко...
— Слушай-ка
ты меня! — уговаривала ее Акулина. — Все равно
тебе не миновать замуж за него выходить, так вот
что ты сделай: сходи ужо к нему,
да и поговори с ним ладком. Каковы у него старики, хорошо ли живут, простят ли
тебя, нет ли в доме снох, зятевей.
Да и к нему самому подластись. Он только ростом невелик, а мальчишечка — ничего.
— Эй, послушайся, Матренка! Он ведь тоже человек подневольный; ему и во сне не снилось,
что ты забеременела, а он, ни дай, ни вынеси за
что, должен чужой грех на себя взять. Может, он и сейчас сидит в застольной
да плачет!
— Господи!
да, никак, он все тот же,
что и вчера! — мелькнуло в ее голове, но она перемогла себя и продолжала: — Я с
тобой, Егорушко, говорить пришла…
— Не в
чем мне
тебя прощать: нечестная
ты — вот и все. Пропасти на вас, девок, нет: бегаете высуня язык
да любовников ищете… Как я
тебя с таким горбом к старикам своим привезу!
— Хвалился
ты,
что Богу послужить желаешь, так вот я
тебе службу нашла… Ступай в Москву. Я уж написала Силантью (Стрелкову), чтоб купил колокол, а по первопутке подводу за ним пошлю. А так как, по расчету, рублей двухсот у нас недостает, так
ты покуда походи по Москве
да посбирай. Между своими мужичками походишь,
да Силантий на купцов знакомых укажет, которые к Божьей церкви радельны. Шутя недохватку покроешь.
— Грех, Сатирушка, так говорить: ну,
да уж ради долготерпения твоего, Бог
тебя простит.
Что же
ты с собою делать будешь?
—
Что в ней! — говорила она, — только слава,
что крепостная, а куда
ты ее повернешь! Знает таскает ребят,
да кормит,
да обмывает их — вот и вся от нее польза! Плоха та раба, у которой не господское дело, а свои дети на уме!
—
Тебе что!
Ты заперся у себя в кабинете, и горюшка мало! сидишь
да по ляжкам похлопываешь… А я цельный день как в огне горю… Куда я теперь без Федота поспела!
— У Акулины своего дела по горло; а сама и сходила бы,
да ходилки-то у меня уж не прежние.
Да и
что я на вас за работница выискалась! Ишь командир командует: сходи
да сходи. Уеду отсюда, вот
тебе крест, уеду! Выстрою в Быкове усадьбу, возьму детей, а
ты живи один с милыми сестрицами, любуйся на них!
— А
что ты думаешь! и то дурак,
что не заказал. Ну,
да еще успеется. Как Прасковья Ивановна? У Аринушки новый глаз не вырос ли, вместо старого?
— Теперь — не могу: за деньгами ходить далеко. А разве я намеднись обещал? Ну, позабыл, братец, извини! Зато разом полтинничек дам. Я, брат, не Анна Павловна, я…
Да ты что ж на водку-то смотришь — пей!