Неточные совпадения
— Это
ты подлянке индюшек-то послать собралась? — негодовала матушка на ключницу, видя приготовленных к отправке в сенях пару или две замороженных индеек, —
будет с нее, и старыми курами прорву себе заткнет.
— Что же
ты получше куска не выбрал? вон сбоку, смотри, жирный какой! — заговаривала матушка притворно ласковым голосом, обращаясь к несчастному постылому, у которого глаза
были полны слез.
—
Ты бы, Гришка, сказал матери: вы, маменька, не все для нас копите, у вас и другие дети
есть…
— Нет, меленковская деревнюшка — Любке, а с
тебя и в Ветлужском уезде сорока душ
будет!
— Мне этот секрет Венька-портной открыл. «Сделайте, говорит: вот увидите, что маменька совсем другие к вам
будут!» А что, ежели она вдруг… «Степа, — скажет, — поди ко мне, сын мой любезный! вот
тебе Бубново с деревнями…» Да деньжищ малую толику отсыплет: катайся, каналья, как сыр в масле!
— Это
тебе за кобылу! это
тебе за кобылу! Гриша! поди сюда, поцелуй меня, добрый мальчик! Вот так. И вперед мне говори, коли что дурное про меня
будут братцы или сестрицы болтать.
— Как? кусочек, кажется, остался? Еще
ты говорил: старому барину на котлетки
будет.
— Ну, так соусу у нас нынче не
будет, — решает она. — Так и скажу всем: старый хрен любовнице соус скормил. Вот ужо барин за это
тебя на поклоны поставит.
Вот я
тебя, старая псовка, за индейками ходить пошлю, так
ты и
будешь знать, как барское добро гноить!
— Ну, бабу из клубники сделай. И то сказать, без пути на погребе ягода плесневеет. Сахарцу кусочка три возьми да яичек парочку… Ну-ну, не ворчи!
будет с
тебя!
— Дай им по ломтю хлеба с солью да фунта три толокна на всех —
будет с них. Воротятся ужо, ужинать
будут… успеют налопаться! Да за Липкой следи…
ты мне ответишь, ежели что…
— Не смеешь! Если б
ты попросил прощения, я, может
быть, простила бы, а теперь… без чаю!
— Хорошо, я с
тобой справлюсь! — наконец изрекает барыня. — Иди с моих глаз долой! А с
тобой, — обращается она к Марфе, — расправа короткая! Сейчас же сбирайся на скотную, индеек пасти! Там
тебе вольготнее
будет с именинниками винцо распивать…
— Этакую
ты, матушка, махину набрала! — говорит он, похлопывая себя по ляжкам, — ну, и урожай же нынче! Так и
быть, и я перед чаем полакомлюсь, и мне уделите персичек… вон хоть этот!
— Добро, добро! — раздается в толпе, — ужо барыня
тебя на все четыре стороны пустит, а теперь пошевеливайся-ко,
поспевай!
— Матушка
ты моя! заступница! — не кричит, а как-то безобразно мычит он, рухнувшись на колени, — смилуйся
ты над солдатом! Ведь я… ведь мне… ах, Господи! да что ж это
будет! Матушка! да
ты посмотри!
ты на спину-то мою посмотри! вот они, скулы-то мои… Ах
ты, Господи милосливый!
Да коли
ты казенный человек — стало
быть, и спина у
тебя казенная, — вот и вся недолга!
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны
тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе
тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то
было! солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
— Что бы мы без нее
были! — продолжает восторгаться балбес, — так, какие-то Затрапезные! «Сколько у вас душ, господин Затрапезный?» — «Триста шестьдесят-с…» Ах,
ты!
— Вот
тебе книжка, — сказала она мне однажды, кладя на стол «Сто двадцать четыре истории из Ветхого завета», — завтра рябовский поп приедет, я с ним переговорю. Он с
тобой займется, а
ты все-таки и сам просматривай книжки, по которым старшие учились. Может
быть, и пригодятся.
— Что помещики! помещики-помещики, а какой в них прок? Твоя маменька и богатая, а много ли она на попа расщедрится. За всенощную двугривенный, а не то и весь пятиалтынный. А поп между тем отягощается, часа полтора на ногах стоит. Придет усталый с работы, — целый день либо пахал, либо косил, а тут опять полтора часа стой да
пой! Нет, я от своих помещиков подальше. Первое дело, прибыток от них пустой, а во-вторых, он же
тебя жеребцом или шалыганом обозвать норовит.
Говорили:
будешь молиться — и дастся
тебе все, о чем просишь; не
будешь молиться — насидишься безо всего.
— Я с «ним» покуда разговаривать
буду, — говорит Митя, — а
ты тем временем постереги входы и выходы, и как только я дам знак — сейчас хлоп!
— Но я надеюсь, что
ты, по крайней мере,
будешь камер-юнкером!
— Ну, теперь пойдут сряду три дня дебоширствовать! того и гляди, деревню сожгут! И зачем только эти праздники сделаны!
Ты смотри у меня! чтоб во дворе
было спокойно! по очереди «гулять» отпускай: сперва одну очередь, потом другую, а наконец и остальных.
Будет с них и по одному дню… налопаются винища! Да девки чтоб отнюдь пьяные не возвращались!
Проводы, разумеется,
были самые родственные. Все домочадцы высыпали на крыльцо; сестрицы честь честью перецеловались, братец перекрестил отъезжавших и сказал: напрасно, — а сестрице Марье Порфирьевне даже пригрозил, вымолвив: «Это все
ты, смутьянка!» Затем желтый рыдван покатился.
— Девятый… ай да молодец брат Василий! Седьмой десяток, а поди еще как проказничает! Того гляди, и десятый недалеко… Ну, дай
тебе Бог, сударыня, дай Бог! Постой-ка, постой, душенька, дай посмотреть, на кого
ты похож! Ну, так и
есть, на братца Василья Порфирьича, точка в точку вылитый в него!
— Разумеется.
Ты у тетеньки в гостях и, стало
быть, должен вести себя прилично. Не след
тебе по конюшням бегать. Сидел бы с нами или в саду бы погулял — ничего бы и не
было. И вперед этого никогда не делай. Тетенька слишком добра, а я на ее месте поставила бы
тебя на коленки, и дело с концом. И я бы не заступилась, а сказала бы: за дело!
— Нет, что уж! Христос с ним… А хорошенькое у
тебя, сестрица, именьице, кругленькое… Ехала я мимо озимого… ах, хороша родилась рожь!
Будешь с хлебцем нынешний год!
— Кушай! кушай! — понуждала она меня, — ишь ведь
ты какой худой! в Малиновце-то, видно, не слишком подкармливают. Знаю я ваши обычаи! Кушай на здоровье!
будешь больше кушать, и наука пойдет спорее…
—
Ешь, Фомушка,
ешь! Вишь
ты, какой кряж вырос!
есть куда хлеб-соль класть!
Ешь!
—
Ешьте, сударики,
ешьте! — не умолкала тетенька. —
Ты бы, сестрица, небось, на постоялом курицу черствую глодала, так уж, по крайности, хоть то у
тебя в барышах, что приедешь ужо вечером в Заболотье, — ан курица-то на ужин пригодится!..
— Сын ли, другой ли кто — не разберешь. Только уж слуга покорная! По ночам в Заболотье
буду ездить, чтоб не заглядывать к этой ведьме. Ну, а
ты какую еще там девчонку у столба видел, сказывай! — обратилась матушка ко мне.
— А
ты, сударка,
будь в надежде. Завтра
тебе суд
будет, а покуда ступай в холодную!
— А? что? — крикнул на него Савельцев, — или и
тебе того же хочется? У меня расправа короткая!
Будет и
тебе… всем
будет! Кто там еще закричал?.. запорю! И в ответе не
буду! У меня, брат, собственная казна
есть! Хребтом в полку наживал… Сыпну денежками — всем рты замажу!
— Я и теперь вижу, — резко возражала матушка, — вижу я, что
ты богослов, да не однослов… А
ты что фордыбачишь! — придиралась она и ко мне, — что надулся, не
ешь! Здесь, голубчик, суфлеев да кремов не полагается.
Ешь, что дают, а не то и из-за стола прогоню.
Есть пачпорт? — вот
тебе такса, вынимай четвертак!
— Смотри, после моей смерти братцы, пожалуй, наедут, — говорил он, — услуги предлагать
будут, так
ты их от себя гони!
— Как же! дам я ему у тетки родной в мундире ходить! — подхватила тетенька, — ужо по саду бегать
будете, в земле вываляетесь — на что мундирчик похож
будет! Вот я
тебе кацавейку старую дам, и ходи в ней на здоровье! а в праздник к обедне, коли захочешь, во всем парате в церковь поедешь!
— Вот и прекрасно! И свободно
тебе, и не простудишься после баньки! — воскликнула тетенька, увидев меня в новом костюме. — Кушай-ка чай на здоровье, а потом клубнички со сливочками
поедим. Нет худа без добра: покуда
ты мылся, а мы и ягодок успели набрать. Мало их еще, только что
поспевать начали, мы сами в первый раз
едим.
— Римский сенатор. Он спас римскую республику от Катилины. Ах, если б вы знали, какая это прелесть, его речь против Катилины! «Quousque tandem, Catilina, abutere patientia nostra!» [До каких же пор, Катилина,
ты будешь злоупотреблять нашим терпением! (лат.)] — продекламировал я восторженно.
— А я почем знаю! — крикнула матушка, прочитав бумагу, — на лбу-то у
тебя не написано, что
ты племянник! Может
быть, пачпорт-то у
тебя фальшивый? Может,
ты беглый солдат! Убил кого-нибудь, а пачпорт украл!
— А зачем бы
ты сюда пожаловал, позволь
тебя спросить?
Есть у
тебя своя деревнюшка, и жил бы в ней с матерью со своей!
— Это за две-то тысячи верст пришел киселя
есть… прошу покорно! племянничек сыскался! Ни в жизнь не поверю. И именье, вишь, промотал… А коли
ты промотал, так я-то чем причина? Он промотал, а я изволь с ним валандаться! Отошлю я
тебя в земский суд — там разберут, племянник
ты или солдат беглый.
— Ну, ежели верно, так, значит,
ты самый и
есть. Однако ж этого мало; на свете белокурых да с голубыми глазами хоть пруд пруди. Коли
ты Поликсены Порфирьевны сынок, сказывай, какова она
была из себя?
— Вот
ты какой! Ну, поживи у нас! Я
тебе велела внизу комнатку вытопить. Там
тебе и тепленько и уютненько
будет. Обедать сверху носить
будут, а потом, может, и поближе сойдемся. Да
ты не нудь себя. Не все работай, и посиди. Я слышала,
ты табак куришь?
— Что ж, можно изредка и покурить, только
будь осторожен, мой друг, не зарони! Ну, ступай покуда, Христос с
тобой!
— Ну, спасибо
тебе, вот мы и с жарковцем! — поблагодарила его матушка, — и сами
поедим, и
ты с нами покушаешь. Эй, кто там! снесите-ка повару одного тетерева, пускай сегодня к обеду зажарит, а прочих на погреб отдайте… Спасибо, дружок!
— Вот пес! — хвалился Федос, — необразованный
был, даже лаять путем не умел, а я его грамоте выучил. На охоту со мной уже два раза ходил. Видел
ты, сколько я глухарей твоей мамаше перетаскал?
— Да, кобылье молоко квашеное так называется… Я и вас бы научил, как его делать, да вы, поди, брезговать
будете. Скажете: кобылятина! А надо бы вам — видишь,
ты испитой какой! И вам
есть плохо дают… Куда только она, маменька твоя, бережет! Добро бы деньги, а то… еду!