Неточные совпадения
О финских песнях знаю мало. Мальчики-пастухи что-то поют, но тоскливое и всё на один и тот
же мотив. Может быть, это
такие же песни,
как у их соплеменников, вотяков, которые, увидев забор, поют (вотяки, по крайней мере, русским языком щеголяют): «Ах, забёр!», увидав корову — поют: «Ах корова!» Впрочем, одну финскую песнь мне перевели. Вот она...
Напрасно пренебрегают ими: в основе современной жизни лежит почти исключительно мелочь. Испуг и недоумение нависли над всею Европой; а что
же такое испуг,
как не сцепление обидных и деморализующих мелочей?
— Ну, ну, ладно, матушка!
Какие такие там «наши»! Тоже… туда
же… Вели-ка подавать суп, и будем обедать!
А болгары что? «Они с
таким же восторгом приветствовали возвращение князя, с
каким, за несколько дней перед тем, встретили весть об его низложении». Вот что пишут в газетах. Скажите: ну, чем они плоше древних афинян? Только вот насчет аттической соли у них плоховато.
Правда, что массы безмолвны, и мы знаем очень мало о том внутреннем жизненном процессе, который совершается в них. Быть может, что продлившееся их ярмо совсем не представлялось им мелочью; быть может, они выносили его далеко не
так безучастно и тупо,
как это кажется по наружности… Прекрасно; но ежели это
так, то
каким же образом они не вымирали сейчас
же, немедленно,
как только сознание коснулось их? Одно сознание подобных мук должно убить, а они жили.
Может быть, сам по себе взятый, он совсем не
так неблагонадежен,
как кажется впопыхах. В дореформенное время, по крайней мере, не в редкость бывало встретить
такого рода аттестацию:"человек образа мыслей благородного, но в исполнении служебных обязанностей весьма усерден". Вот видите ли,
как тогда правильно и спокойно оценивали человеческую деятельность; и благороден, и казенного интереса не чужд…
Какая же в том беда, что человек благороден?
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает
таких же хозяйственных мужиков-соседей,
как он сам; работа у них кипит, потому что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в следующий праздничный день он сам идет на помочь к соседу. Священник обращается за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
Питается священник в своей семье совершенно
так же,
как и хозяйственный мужичок.
Дети заходят в деревни и видят крестьянских детей, о которых им говорят: «Они
такие же,
как и вы!» Но француженка-гувернантка никак не хочет с этим согласиться и восклицает: «C'est une race d'hommes tout-a-fait a part!» [Это порода людей совсем особая! (франц.)]
Теперь он состоит где-то чиновником особых поручений, а сверх того, имеет выгодные частные занятия. В одной компании директорствует, в другой выбран членом ревизионной комиссии. Пробует и сам сочинять проекты новых предприятий и, быть может, будет иметь успех. Словом сказать, хлопочет и суетится
так же,
как и в деревне, но уже около более прибыльных мелочей.
О прочих наезжих мироедах распространяться я не буду. Они ведут свое дело с тою
же наглостью и горячностью,
как и Иван Фомич, — только размах у них не
так широк и перспективы уже. И чиновник и мещанин навсегда завекуют в деревне, без малейшей надежды попасть в члены суб-суб-комиссии для вывозки из города нечистот.
— Прытки вы очень! У нас-то уж давно написано и готово, да первый
же Петр Николаич по полугоду в наши проекты не заглядывает. А там найдутся и другие рассматриватели… целая ведь лестница впереди! А напомнишь Петру Николаичу — он отвечает:"Момент, любезный друг, не
такой! надо момент уловить, — тогда у нас разом все проекты
как по маслу пройдут!"
Кстати, его взял под свое руководство Петр Николаич Лопаснин, который не далее
как три года тому назад разыгрывал
такую же роль,
как и Сережа, а теперь по целым годам проекты под сукном держит и все момента ждет.
По наружному виду он был
такого же высокого роста,
так же плотен и расположен к дебелости,
как и отец.
Процесс чаепития (это был в то
же время и завтрак его) длился довольно долго, но
так как он сопровождался чтением, то Люберцев не старался об его сокращении.
Вечер, часов с девяти, Люберцев проводит в кругу товарищей, но не
таких шалопаев,
как Ростокин (он с ним почти не встречается), а
таких же основательных и солидных,
как и он сам.
—
Как из-за чего? Жизнь-то не достается даром. Вот и теперь мы здесь роскошествуем, а уходя все-таки сорок пять копеек придется отдать. Здесь сорок пять, в другом месте сорок пять, а в третьем и целый рубль… надо
же добыть!
В тот
же день, за обедом, один из жильцов, студент третьего курса, объяснил Чудинову, что
так как он поступает в юридический факультет, то за лекции ему придется уплатить за полугодие около тридцати рублей, да обмундирование будет стоить, с форменной фуражкой и шпагой, по малой мере, семьдесят рублей. Объявления в газетах тоже потребуют изрядных денег.
В
каком виде представлялось «дело» в прежнее время, в
таком же оно представляется и теперь.
Откуда явился ненавистник-читатель и
какие условия породили его? Вышел ли он с сердцем, исполненным праха, из утробы матери, или
же его создала
таким жизнь?
Понятно, что ни от той, ни от другой разновидности читателя-простеца убежденному писателю ждать нечего. Обе они игнорируют его, а в известных случаях не прочь и погрызть. Что нужды, что они грызут бессознательно, не по собственному почину — факт грызения нимало не смягчается от этого и стоит
так же твердо,
как бы он исходил непосредственно из среды самих ненавистников.
Тут
же кстати, к великому своему огорчению, Софья Михайловна сделала очень неприятные открытия. К француженке-бонне ходил мужчина, которого она рекомендовала Братцевой в качестве брата. А
так как Софья Михайловна была доброй родственницей, то желала, чтобы и живущие у нее тоже имели хорошие родственные чувства.
За обедом только и было разговору, что о будущих выездах и балах. Будут ли носить талию с
такими же глубокими вырезами сзади,
как в прошлый сезон? Будут ли сзади под юбку подкладывать подставки? Чем будут обшивать низ платья?
Но в то
же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера ходили грузные облака; начинавшееся тепло,
как бы по мановению волшебства, исчезло; почти ежедневно шел мокрый снег, о котором говорили: молодой снег за старым пришел. Но и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело идет к возрождению; тем или другим процессом, а природа берет свое.
Она
так же томится,
как и прикованный к креслу больной отец, который, вставая утром, ждет, скоро ли придет ночь, а ложась спать, ворочается на постели и ждет, скоро ли наступит утро.
Так ведь у него уж и сил для жизни нет, он естественным процессам подчинился, тогда
как она здорова, сильна, а ее преследует та
же нравственная немочь, та
же оброшенность.
Рано утром, на следующий
же день, Ольги уже не было в отцовской усадьбе. Завещание было вскрыто, и в нем оказалось, что капитал покойного Ладогина был разделен поровну; а о недвижимом имении не упоминалось,
так как оно было родовое. Ольга в самое короткое время покончила с наследством: приняла свою долю завещанного капитала, а от четырнадцатой части в недвижимом имении отказалась. В распоряжении ее оказалось около четырех тысяч годового дохода.
Семигоров значительно постарел за семь лет. Он потолстел и обрюзг; лицо было по-прежнему бледное, но неприятно одутловатое и совсем деревянное. Говорил он, впрочем,
так же плавно и резонно,
как и тогда, когда она в первый раз увидела его.
Обратиться к кому-нибудь за поддержкой она не имела основания; товарки у нее были
такие же горькие,
как и она сама.
Роман ее был непродолжителен. Через неделю Аигин собрался
так же внезапно,
как внезапно приехал. Он не был особенно нежен с нею, ничего не обещал, не говорил о том, что они когда-нибудь встретятся, и только однажды спросил, не нуждается ли она. Разумеется, она ответила отрицательно. Даже собравшись совсем, он не зашел к ней проститься, а только, проезжая в коляске мимо школы, вышел из экипажа и очень тихо постучал указательным пальцем в окно.
Она объясняла это
так просто,
как будто хотела сказать:
как же вы не понимаете, что для меня остаются только стены института?
Корсет она, однако ж, переменила. Прежде всего старый обветшал, а наконец, она сама потучнела, и тело сделалось у нее грубое, словно хрящеватое. Но и тут она отказалась следовать моде и сделала себе корсет
такой же высокий и жесткий,
как кираса.
Он даже избегает
такого рода собеседований,
как будто чувствует за собою вину. Он боится, что если обнаружится тайна осиявшего его ореола, то его станут дразнить. Он сам в основу своей литературно-публицистической деятельности всегда полагал дразнение и потому не без основания опасается, что та
же система будет применена и к нему. Мелкодушный и легкомысленный, он только от мелкодушных и легкомысленных ждет возмездия и обуздания.
Газета Ивана Непомнящего возникла точно
так же нечаянно,
как и он сам.
Это «буде» легло в основание второй адвокатской манеры и сослужило адвокатам
такую же службу,
как и общечеловеческая Правда.
— Я этими делами… — начинает Перебоев, но сейчас
же спохватывается и говорит: — Извольте, с удовольствием, только условие на
такую ничтожную сумму,
как полтораста рублей, писать, я полагаю, бесполезно…
Но
так как они в то
же время были и местные землевладельцы, то он полагал, что предстоящие выборы представят очень удобный случай остепенить их.
— Нет, я не хозяин, а вы, многоуважаемый Полиевкт Семеныч! — еще скромнее возразил Краснов, — вы всегда были излюбленным человеком нашей губернии, вы остаетесь им и теперь. Вы,
так сказать, прирожденный председатель земского собрания; от вашей просвещенной опытности будет зависеть направление его решений; я
же — ничего больше,
как скромный исполнитель указаний собрания и ваших.
— Увы! подобные перерождения слишком редки. Раз человека коснулась гангрена вольномыслия, она вливается в него навсегда; поэтому надо спешить вырвать не только корень зла, но и его отпрыски. На вашем месте я поступил бы
так: призвал бы девицу Петропавловскую и попросил бы ее оставить губернию. Поверьте, в ее
же интересах говорю. Теперь, покуда дело не получило огласки, она может похлопотать о себе в другой губернии и там получить место, тогда
как…
Одно Краснову было не по нутру — это однообразие, на которое он был, по-видимому, осужден. Покуда в глазах металась какая-то «заря», все
же жилось веселее и было кой о чем поговорить. Теперь даже в мозгу словно закупорка
какая произошла. И во сне виделся только длинный-длинный мост, через который проходит губернатор, а мостовины
так и пляшут под ним.
—
Как же, сударь, возможно! все-таки… Знал я, по крайней мере, что"свое место"у меня есть. Не позадачится в Москве — опять к барину: режьте меня на куски, а я оброка добыть не могу! И не что поделают."Ах ты, расподлая твоя душа! выпороть его!" — только и всего. А теперь я к кому явлюсь? Тогда у меня хоть церква своя, Спас-преображенья, была — пойду в воскресенье и помолюсь.
— Известно,
как же возможно сравнить! Раб или вольный! Только, доложу вам, что и воля воле рознь. Теперича я что хочу, то и делаю; хочу — лежу, хочу — хожу, хочу — и
так посижу. Даже задавиться, коли захочу, — и то могу. Встанешь этта утром, смотришь в окошко и думаешь! теперь шалишь, Ефим Семенов, рукой меня не достанешь! теперь я сам себе господин. А ну-тко ступай,"сам себе господин", побегай по городу, не найдется ли где дыра, чтобы заплату поставить, да хоть двугривенничек на еду заполучить!
— Чего мне худого ждать! Я уж
так худ,
так худ, что теперь со мной что хочешь делай, я и не почувствую. В самую, значит, центру попал. Однажды мне городничий говорит:"В Сибирь, говорит, тебя, подлеца, надо!"А что, говорю, и ссылайте, коли ваша власть; мне
же лучше: новые страны увижу. Пропонтирую пешком отселе до Иркутска — и чего-чего не увижу. Сколько раз в бегах набегаюсь! Изловят — вздуют:"влепить ему!" — все равно
как здесь.
Но на другой
же день он уже ходил угрюмый. Когда он вышел утром за ворота, то увидел, что последние вымазаны дегтем. Значит, по городу уже ходила «слава»,
так что если бы он и хотел скрыть свое «бесчестье», то это был бы только напрасный труд. Поэтому он приколотил жену, потом тестя и, пошатываясь
как пьяный, полез на верстак. Но от кабака все-таки воздержался.
Конец пришел
так же случайно,
как случайно пришло и начало.
На щеках его играл румянец, в волосах — ни признака седины или другого ущерба; походка
такая же легкая, с приятным перевальцем,
как восемь лет тому назад; нигде ни малейшей обрюзглости или отяжелелости; одет без франтовства, но безукоризненно.
— Ну, да, и пресса недурна. Что
же! пускай бюрократы побеспокоятся. Вообще любопытное время. Немножко,
как будто, сумбуром отзывается, но… ничего! Я, по крайней мере, не разделяю тех опасений, которые высказываются некоторыми из людей одного со мною лагеря. Нигде в Европе нет
такой свободы,
как в Англии, и между тем нигде не существует
такого правильного течения жизни. Стало быть, и мы можем ждать, что когда-нибудь внезапно смешавшиеся элементы жизни разместятся по своим местам.
— Что ж угадывать? Во мне все
так просто и в жизни моей
так мало осложнений, что и без угадываний можно обойтись. Я даже рассказать тебе о себе ничего особенного не могу. Лучше ты расскажи. Давно уж мы не видались, с той самой минуты,
как я высвободился из Петербурга, — помнишь, ты меня проводил? Ну
же, рассказывай:
как ты прожил восемь лет? Что предвидишь впереди?..
Молодость уже миновала (Крутицыну было под шестьдесят), да кстати подрос и сын, — у него их было двое, но младший не особенно радовал, — которому он и передал из рук в руки дорогое знамя, в твердой уверенности, что молодой человек будет держать его
так же высоко и крепко,
как держали отец и дед.