Неточные совпадения
Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать и на самый внутренний склад обывательской
жизни;
в первом случае обыватели трепетали бессознательно, во втором — трепетали с сознанием собственной пользы,
в третьем — возвышались до трепета, исполненного доверия.
Произошел обычный прием, и тут
в первый раз
в жизни пришлось глуповцам на деле изведать, каким горьким испытаниям может быть подвергнуто самое упорное начальстволюбие.
В сей крайности вознамерились они сгоряча меня на всю
жизнь несчастным сделать, но я тот удар отклонил, предложивши господину градоначальнику обратиться за помощью
в Санкт-Петербург, к часовых и органных дел мастеру Винтергальтеру, что и было ими выполнено
в точности.
Присутственные места запустели; недоимок накопилось такое множество, что местный казначей, заглянув
в казенный ящик, разинул рот, да так на всю
жизнь с разинутым ртом и остался; квартальные отбились от рук и нагло бездействовали: официальные дни исчезли.
Когда же совсем нечего было делать, то есть не предстояло надобности ни мелькать, ни заставать врасплох (
в жизни самых расторопных администраторов встречаются такие тяжкие минуты), то он или издавал законы, или маршировал по кабинету, наблюдая за игрой сапожного носка, или возобновлял
в своей памяти военные сигналы.
Стрельцы позамялись: неладно им показалось выдавать того, кто
в горькие минуты
жизни был их утешителем; однако, после минутного колебания, решились исполнить и это требование начальства.
Вероятнее всего, ему было совестно, что он, как Антоний
в Египте, ведет исключительно изнеженную
жизнь, и потому он захотел уверить потомство, что иногда и самая изнеженность может иметь смысл административно-полицейский.
Есть законы мудрые, которые хотя человеческое счастие устрояют (таковы, например, законы о повсеместном всех людей продовольствовании), но, по обстоятельствам, не всегда бывают полезны; есть законы немудрые, которые, ничьего счастья не устрояя, по обстоятельствам бывают, однако ж, благопотребны (примеров сему не привожу: сам знаешь!); и есть, наконец, законы средние, не очень мудрые, но и не весьма немудрые, такие, которые, не будучи ни полезными, ни бесполезными, бывают, однако ж, благопотребны
в смысле наилучшего человеческой
жизни наполнения.
Очевидно, стало быть, что Беневоленский был не столько честолюбец, сколько добросердечный доктринер, [Доктринер — начетчик, человек, придерживающийся заучен — ных, оторванных от
жизни истин, принятых правил.] которому казалось предосудительным даже утереть себе нос, если
в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет».
Уважение к старшим исчезло; агитировали вопрос, не следует ли, по достижении людьми известных лет, устранять их из
жизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков и старух продать
в рабство.
Таким образом, однажды, одевшись лебедем, он подплыл к одной купавшейся девице, дочери благородных родителей, у которой только и приданого было, что красота, и
в то время, когда она гладила его по головке, сделал ее на всю
жизнь несчастною.
Потом завел речь о прелестях уединенной
жизни и вскользь заявил, что он и сам надеется когда-нибудь найти отдохновение
в стенах монастыря.
В одной письме развивает мысль, что градоначальники вообще имеют право на безусловное блаженство
в загробной
жизни, по тому одному, что они градоначальники;
в другом утверждает, что градоначальники обязаны обращать на свое поведение особенное внимание, так как
в загробной
жизни они против всякого другого подвергаются истязаниям вдвое и втрое.
Не вопрос о порядке сотворения мира тут важен, а то, что вместе с этим вопросом могло вторгнуться
в жизнь какое-то совсем новое начало, которое, наверное, должно было испортить всю кашу.
Вы, говорит,
в сырости да
в нечистоте всю
жизнь копаетесь, а бог виноват!"
Конечно, они не высказывали этого публично и даже
в точности исполняли обрядовую сторону
жизни, но это была только внешность, с помощью которой они льстили народным страстям.
В этом случае грозящая опасность увеличивается всею суммою неприкрытости,
в жертву которой,
в известные исторические моменты, кажется отданною
жизнь…
Сделавши это, он улыбнулся. Это был единственный случай во всей многоизбиенной его
жизни, когда
в лице его мелькнуло что-то человеческое.
Он порешил однажды навсегда, что старая
жизнь безвозвратно канула
в вечность и что, следовательно, незачем и тревожить этот хлам, который не имеет никакого отношения к будущему.
В рекреационное [Рекреация — перемена между уроками.] время занимать чтением начальственных предписаний и анекдотов из
жизни доблестных администраторов.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж,
в самом деле, я должен погубить
жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Хлестаков. Нет, я влюблен
в вас.
Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем
в груди прошу руки вашей.
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что
жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только я, право, боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого
в хорошем обществе никогда не услышишь.
В конце села под ивою, // Свидетельницей скромною // Всей
жизни вахлаков, // Где праздники справляются, // Где сходки собираются, // Где днем секут, а вечером // Цалуются, милуются, — // Всю ночь огни и шум.
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. //
В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И
жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана //
В бою — а богатырь! // Цепями руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!