Неточные совпадения
Как подходишь, где всему происшествию быть следует, так не
то чтоб прямо, а бочком да ползком пробирешься, и сердце-то у тебя словно упадет, и в роту сушить станет.
Не радуют
сердца ни красоты природы, ни шум со всех сторон стремящихся водных потоков; напротив
того, в душе поселяется какое-то тупое озлобление против всего этого: так бы, кажется, взял да и уехал, а уехать-то именно и нельзя.
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское
сердце; я тотчас же смекнул, что это нашего поля ягода. Если и вам, милейший мой читатель, придется быть в таких же обстоятельствах,
то знайте, что пьет человек водку, — значит, не ревизор, а хороший человек. По
той причине, что ревизор, как человек злущий, в самом себе порох и водку содержит.
— Но, однако ж, воротясь, задал-таки я Сашке трезвону: уповательно полагать должно, помнит и теперь… Впрочем, и
то сказать, я с малолетства такой уж прожектер был. Голова, батюшка, горячая; с головой сладить не могу! Это вот как в критиках пишут,
сердце с рассудком в разладе — ну, как засядет оно туда, никакими силами оттуда и не вытащишь: на стену лезть готов!
Однажды пришла ему фантазия за один раз всю губернию ограбить — и что ж? Изъездил, не поленился, все закоулки, у исправников все карманы наизнанку выворотил, и, однако ж, не слышно было ропота, никто не жаловался. Напротив
того, радовались, что первые времена суровости и лакедемонизма [16] прошли и что
сердце ему отпустило. Уж коли этакой человек возьмет, значит, он и защищать сумеет. Выходит, что такому лицу деньги дать — все равно что в ломбард их положить; еще выгоднее, потому что проценты больше.
Она чувствует, что должна отказаться от надежды, и между
тем надежда ни на минуту не оставляет ее
сердца…
Когда ее папа, князь Лев Михайлович, старичок весьма почтенный, но совершенно не посвященный в тайны женского
сердца, шутя называет ее своею Антигоной [19],
то на губах ее, силящихся изобразить приятную улыбку, образуется нечто кислое, сообщающее ее доброму лицу довольно неприятное выражение.
Тот же голос твердит ей: «Господи! как отрадно, как тепло горит в жилах молодая кровь! как порывисто и сладко бьется в груди молодое
сердце! как освежительно ласкает распаленные страстью щеки молодое дыханье!
Такая полная невозможность утопить гнетущую скуку в
тех простых и нетрудных удовольствиях света, которые в столице так доступны для всякой порядочной женщины, вызвала в
сердце княжны потребность нового для нее чувства, чувства дружбы и доверчивости.
Мудрено ли, что она и Техоцкого нарядила в
те самые одежды, в которых сама мысленно любила красоваться:
сердце так легко находит
то, к чему постоянно стремится!
По возвращении домой она садилась к окну, и
сердце ее делалось театром
тех жгучих наслаждений, которые сушат человека и в
то же время втягивают его в себя сверхъестественною силой.
И между
тем сердце говорит громче, нежели все доводы рассудка;
сердце дрожит и сжимается, едва заслышит княжна звуки голоса Техоцкого, как дрожит и сжимается мышонок, завидев для себя неотразимую смерть в образе жирного, самодовольного кота.
Уже показалось веселое солнышко и приветливо заглянуло всюду, где праздность и изнеженность не поставили ему искусственных преград; заиграло оно на золоченых шпилях церквей, позолотило тихие, далеко разлившиеся воды реки Крутогорки, согрело лучами своими влажный воздух и прогнало, вместе с
тьмою, черную заботу из
сердца…
Если все ее поступки гласны,
то это потому, что в провинции вообще сохранение тайны — вещь материяльно невозможная, да и притом потребность благотворения не есть ли такая же присущая нам потребность, как и
те движения
сердца, которые мы всегда привыкли считать законными?
Они бесконечно зреют в
сердце бедного труженика, выражаясь в жалобах, всегда однообразных и всегда бесплодных, но
тем не менее повторяющихся беспрерывно, потому что человеку невозможно не стонать, если стон, совершенно созревший, без всяких с его стороны усилий, вылетает из груди его.
— А какая у него одежа? пониток черный да вериги железные — вот и одежа вся. Известно, не без
того, чтоб люди об нем не знали; тоже прихаживали другие и милостыню старцу творили: кто хлебца принесет, кто холстеца, только мало он принимал, разве по великой уж нужде. Да и тут, сударь, много раз при мне скорбел, что по немощи своей, не может совершенно от мира укрыться и полным
сердцем всего себя богу посвятить!
И взяла его
та юница за руки, и взглянула ему в самые очи, и ощутил Вассиан, яко некий огнь в
сердце его горит, и увидел пламень злой из очей ее исходящ, и зрел уже себя вверженным в пропасть огненную…
— Нашего брата, странника, на святой Руси много, — продолжал Пименов, — в иную обитель придешь, так даже
сердце не нарадуется, сколь тесно бывает от множества странников и верующих. Теперь вот далеко ли я от дому отшел, а и тут попутчицу себе встретил, а там: что ближе к святому месту подходить станем,
то больше народу прибывать будет; со всех, сударь, дорог всё новые странники прибавляются, и придешь уж не один, а во множестве… так, что ли, Пахомовна?
Впрочем, он нрава малообщительного, больше молчит, и во время всей последующей сцены исключительно занимается всякого рода жеваньем, в рекреационное же время вздыхает и пускает страстные взоры в
ту сторону, где находится Аксинья Ивановна, на
сердце которой он имеет серьезные виды.
Но и постоялый двор, и самая дорога, на которой он стоит, как-то особенно любезны моему
сердцу, несмотря на
то что, в сущности, дорога эта не представляет никаких привлекательных качеств, за которые следовало бы ее любить…
Я люблю эту бедную природу, может быть, потому, что, какова она ни есть, она все-таки принадлежит мне; она сроднилась со мной, точно так же как и я сжился с ней; она лелеяла мою молодость, она была свидетельницей первых тревог моего
сердца, и с
тех пор ей принадлежит лучшая часть меня самого.
Какое же тут, Савва Семеныч, почтение в
сердце воспитывать можно, когда он сызмальства таким делом занимался? а мы и
то завсегда против них с нашим уважением-с.
И как скоро, как беспрепятственно совершается процесс этого превращения! С какою изумительною быстротой поселяется в
сердце вялость и равнодушие ко всему, потухает огонь любви к добру и ненависти ко лжи и злу! И
то, что когда-то казалось и безобразным и гнусным, глядит теперь так гладко и пристойно, как будто все это в порядке вещей, и так ему и быть должно.
Отчего же, несмотря на убедительность этих доводов, все-таки ощущается какая-то неловкость в
то самое время, когда они представляются уму с такою ясностью? Несомненно, что эти люди правы, говорите вы себе, но
тем не менее действительность представляет такое разнообразное сплетение гнусности и безобразия, что чувствуется невольная тяжесть в вашем
сердце… Кто ж виноват в этом? Где причина этому явлению?
Ибо можно ли называть желаниями
те мелкие вожделения, исключительно направленные к материяльной стороне жизни, к доставлению крошечных удобств, которые имеют
то неоцененное достоинство, что устраняют всякий повод для тревог души и
сердца?
Воображение работает, самолюбие страждет, зависть кипит в
сердце, и вот совершаются
те великие подвиги ума и воли человеческой, которым так искренно дивится покорная гению толпа.
Как хороши они и сколько зажгли
сердец, несмотря на свои четырнадцать только лет: они еще носят коротенькие платьица, они могут еще громко говорить, громко смеяться; им не воспрещены еще
те несколько резкие, угловатые движения, которые придают такой милый, оригинальный смысл каждому их слову!
То была первая, свежая любовь моя,
то были первые сладкие тревоги моего
сердца! Эти глубокие серые глаза, эта кудрявая головка долго смущали мои юношеские сны. Все думалось."Как хорошо бы погладить ее, какое бы счастье прильнуть к этим глазкам, да так и остаться там жить!"
Я ложусь спать, но и во сне меня преследует мальчуган, и вместе с
тем какой-то тайный голос говорит мне:"Слабоумный и праздный человек! ты праздность и вялость своего
сердца принял за любовь к человеку, и с этими данными хочешь найти добро окрест себя!
Но ты ласково сдерживаешь их нетерпение; ты знаешь, что в этот день придут к тебе разговеться такие же труженики, как и ты сам, не получившие, быть может, на свою долю ничего из «остаточков»;
сердце твое в этот день для всех растворяется; ты любишь и тоскуешь только о
том, что не можешь всех насытить, всех напитать во имя Христа-искупителя.
Следственную часть вы знаете: в ней представляется столько искушений, если не для кармана,
то для
сердца, что трудно овладеть собой надлежащим образом. И я вам откровенно сознаюсь, что эта часть не по нутру мне; вообще, я не люблю живого материяла, не люблю этих вздохов, этих стонов: они стесняют у меня свободу мысли. Расскажу вам два случая из моей полицейской деятельности, — два случая, которые вам дадут Понятие о
том, с какими трудностями приходится иногда бороться неподкупному следователю.
— Знаете, — продолжал он, помолчав с минуту, — странная вещь! никто меня здесь не задевает, все меня ласкают, а между
тем в
сердце моем кипит какой-то страшный, неистощимый источник злобы против всех их!
Нет, я злобствую потому, что вижу на их лицах улыбку и веселие, потому что знаю, что в
сердцах их царствует
то довольство,
то безмятежие, которых я, при всех своих благонамеренных и высоконравственных воззрениях, добиться никак не могу…
Конечно, я до сих пор еще не принес никакой непосредственной пользы: я не вырыл колодца, я не обжигал кирпичей, не испек ни одного хлеба, но взамен
того я смягчал нравы, я изгонял меланхолию из
сердец и поселял в них расположение к добрым подвигам… вот прямые заслуги моей юмористической деятельности!
Весною поют на деревьях птички; молодостью, эти самые птички поселяются на постоянное жительство в
сердце человека и поют там самые радостные свои песни; весною, солнышко посылает на землю животворные лучи свои, как бы вытягивая из недр ее всю ее роскошь, все ее сокровища; молодостью, это самое солнышко просветляет все существо человека, оно, так сказать, поселяется в нем и пробуждает к жизни и деятельности все
те богатства, которые скрыты глубоко в незримых тайниках души; весною, ключи выбрасывают из недр земли лучшие, могучие струи свои; молодостью, ключи эти, не умолкая, кипят в жилах, во всем организме человека; они вечно зовут его, вечно порывают вперед и вперед…
Самый ли процесс жизни нас умаивает, или обстоятельства порастрясут дорогой кости, только
сердце вдруг оказывается такое дрябленькое, такое робконькое, что как начнешь самому о себе откровенно докладывать, так и показывается на щеках, ни с
того ни с сего, девический румянец…
— Это отчасти правда; но ведь вопрос в
том, для чего же природа не сделала меня Зеноном, а наградила наклонностями сибарита, для чего она не закалила мое
сердце для борьбы с терниями суровой действительности, а, напротив
того, размягчила его и сделала способным откликаться только на доброе и прекрасное? Для чего, одним словом, она сделала меня артистом, а не тружеником?.. Природа-то ведь дура, выходит!
Как дитя благовоспитанное и благородное, Володя, несмотря на увлечение, которому поддался наравне с прочими, не мог, однако ж, не вспоминать родительских наставлений,
тем более что родители обращались с ним не столько как с рабом, сколько как с милым ребенком, имеющим чувствительное
сердце.
Поэтому, если он и ладил с школьною молодежью, которая, по обыкновению, густою толпой окружала благовидного и богатого барича,
то тайные, живые его симпатии стремились совсем не к ней, а к господам Буеракиным, которые близки были его
сердцу и по воспитанию, и по
тем стремлениям к общебуеракинскому обновлению, которое они считали необходимым для поправления буеракинских обстоятельств.
— Пашенька! — сказал Буеракин, — известно ли вам, отчего у нас на дворе сегодня птички поют, а с крыш капель льется? Неизвестно? так знайте же: оттого так тепло в мире, оттого птички радуются, что вот господин Щедрин приехал,
тот самый господин Щедрин, который
сердца становых смягчает и вселяет в непременном заседателе внезапное отвращение к напитку!
Но я был нестерпимо глуп в этот вечер;
сердце у меня не
то чтобы билось, а как-то, знаете, неприятно колотило грудь.
В это самое время мой камердинер шепнул мне на ухо, что меня дожидается в передней полицеймейстер. Хотя я имел душу и
сердце всегда открытыми, а следовательно, не знал за собой никаких провинностей, которые давали бы повод к знакомству с полицейскими властями, однако ж встревожился таинственностью приемов, употребленных в настоящем случае,
тем более что Горехвастов внезапно побледнел и начал дрожать.
И опять на печке растянулась и обеспамятела. Губы-то у ней шевелятся, а чего она ими бормочет — не сообразишь!
То Ерусалим опять называет,
то управительшу поминает,
то"Христа ради!"закричит, и так, братец ты мой, жалостно, что у меня с бабой ровно под
сердце что подступило.
Он меня согрел и приютил. Жил он в
то время с учеником Иосифом — такой, сударь, убогонький, словно юродивый. Не
то чтоб он старику служил, а больше старик об нем стужался. Такая была уж в нем простота и добродетель, что не мог будто и жить, когда не было при нем такого убогонького, ровно
сердце у него само пострадать за кого ни на есть просилось.
— Да хотелось бы узнать, отче святый, — отвечал я, — какими,
то есть, путями ты ангельского жития похотел и суетою многомятежною и прелестьми житейскими возгнушался, возлюбив всем
сердцем Христа и спаса нашего.
Вскоре после
того и преставился старец Асаф. Словно чуяло его
сердце, что конец старой вере, конец старым людям пришел.
Все, думаю, распознать прежде надо, нечем на что-нибудь решиться. Да на что ж и решаться-то? думаю. Из скитов бежать? Это все одно что в острог прямо идти, по
той причине, что я и бродяга был, и невесть с какими людьми спознался. Оставаться в лесах тоже нельзя: так мне все там опостылело, что глядеть-то
сердце измирает… Господи!
— Уж сделайте такое ваше одолжение, господин граф, — пролепетала Аннушка, складывая губы на манер
сердца, — мы завсегда с приезжими учтивыми кавалерами компанию иметь готовы, по
той самой причине, что и сами обхождением заимствоваться оченно желаем…
А мне с Варварой деваться некуда, по
той причине, что я и в
сердце своем положил остальное время живота своего посвятить богоугодным делам.
Лицо Маслобойникова сияло; он мял губами гораздо более прежнего, и в голосе его слышались визгливые перекатистые тоны, непременно являющиеся у человека, которого
сердце до
того переполнено радостию, что начинает там как будто саднить. Мне даже показалось, что он из дому Мавры Кузьмовны сбегал к себе на квартиру и припомадился по случаю столь великого торжества, потому что волосы у него не торчали вихрами, как обыкновенно, а были тщательно приглажены.