Неточные совпадения
Не то чтобы он отличался великолепными зданиями, нет в нем садов семирамидиных, ни одного даже трехэтажного дома
не встретите
вы в длинном ряде улиц, да и улицы-то всё немощеные; но есть что-то мирное, патриархальное во всей его физиономии, что-то успокоивающее душу в тишине, которая царствует на стогнах его.
Въезжая в этот город,
вы как будто чувствуете, что карьера ваша здесь кончилась, что
вы ничего уже
не можете требовать от жизни, что
вам остается только жить в прошлом и переваривать ваши воспоминания.
Крутогорск расположен очень живописно; когда
вы подъезжаете к нему летним вечером, со стороны реки, и глазам вашим издалека откроется брошенный на крутом берегу городской сад, присутственные места и эта прекрасная группа церквей, которая господствует над всею окрестностью, —
вы не оторвете глаз от этой картины.
Но ясна и спокойна ее поверхность, ровно ее чистое зеркало, отражающее в себе бледно-голубое небо с его миллионами звезд; тихо и мягко ласкает
вас влажный воздух ночи, и ничто, никакой звук
не возмущает как бы оцепеневшей окрестности.
Паром словно
не движется, и только нетерпеливый стук лошадиного копыта о помост да всплеск вынимаемого из воды шеста возвращают
вас к сознанию чего-то действительного,
не фантастического.
Начинается суматоха; вынимаются причалы; экипаж ваш слегка трогается;
вы слышите глухое позвякиванье подвязанного колокольчика; пристегивают пристяжных; наконец все готово; в тарантасе вашем появляется шляпа и слышится: «
Не будет ли, батюшка, вашей милости?» — «Трогай!» — раздается сзади, и вот
вы бойко взбираетесь на крутую гору, по почтовой дороге, ведущей мимо общественного сада.
Вон мелькнули в окнах четыре фигуры за четвероугольным столом, предающиеся деловому отдохновению за карточным столом; вот из другого окна столбом валит дым, обличающий собравшуюся в доме веселую компанию приказных, а быть может, и сановников; вот послышался
вам из соседнего дома смех, звонкий смех, от которого вдруг упало в груди ваше юное сердце, и тут же, с ним рядом, произносится острота, очень хорошая острота, которую
вы уж много раз слышали, но которая, в этот вечер, кажется
вам особенно привлекательною, и
вы не сердитесь, а как-то добродушно и ласково улыбаетесь ей.
Эта молодежь иногда казалась
вам нестерпимою: в ее стремлениях к женскому полу
вы видели что-то
не совсем опрятное; шуточки и нежности ее отзывались в ваших ушах грубо и матерьяльно; но в этот вечер
вы добры.
Вот и
вы, великолепная Катерина Осиповна, также звезда крутогорская,
вы, которой роскошные формы напоминают лучшие времена человечества,
вы, которую ни с кем сравнить
не смею, кроме гречанки Бобелины.
Вы видите,
вы чувствуете, что здесь человек доволен и счастлив, что он простодушен и открыт именно потому, что
не для чего ему притворяться и лукавить.
Но я предполагаю, что
вы — лицо служащее и
не заживаетесь в Крутогорске подолгу.
Вас посылают по губернии обревизовать, изловить и вообще сделать полезное дело.
Особливо в летнее теплое время, если притом предстоящие
вам переезды неутомительны, если
вы не спеша можете расположиться на станции, чтобы переждать полуденный зной, или же вечером, чтобы побродить по окрестности, — дорога составляет неисчерпаемое наслаждение.
„Батюшка, Демьян Иваныч, так и так, помоги!“ Выслушает Демьян Иваныч, посмеется начальнически: „
Вы, мол, сукины дети, приказные, и деньгу-то сколотить
не умеете, всё в кабак да в карты!“ А потом и скажет: „Ну, уж нечего делать, ступай в Шарковскую волость подать сбирать“.
И все это ласковым словом,
не то чтоб по зубам да за волосы: „Я, дескать, взяток
не беру, так
вы у меня знай, каков я есть окружной!“ — нет, этак лаской да жаленьем, чтоб насквозь его, сударь, прошибло!
И отпустишь через полчаса. Оно, конечно, дела немного, всего на несколько минут, да
вы посудите, сколько тут вытерпишь: сутки двое-трое сложа руки сидишь, кислый хлеб жуешь… другой бы и жизнь-то всю проклял — ну, ничего таким манером и
не добудет.
Конечно, и все мы этого придерживались, да все же в меру: сидишь себе да благодушествуешь, и много-много что в подпитии; ну, а он, я
вам доложу, меры
не знал, напивался даже до безобразия лица.
—
Вы, братцы, этого греха и на душу
не берите, — говорит бывало, — за такие дела и под суд попасть можно. А
вы мошенника-то откройте, да и себя
не забывайте.
Оно,
вы скажете, скверно преступника покрывать, а я
вам доложу, что
не покрывать, а примерно, значит, пользоваться обстоятельствами дела.
Что же бы
вы думали? Едем мы однажды с Иваном Петровичем на следствие: мертвое тело нашли неподалеку от фабрики. Едем мы это мимо фабрики и разговариваем меж себя, что вот подлец, дескать, ни на какую штуку
не лезет. Смотрю я, однако, мой Иван Петрович задумался, и как я в него веру большую имел, так и думаю: выдумает он что-нибудь, право выдумает. Ну, и выдумал. На другой день, сидим мы это утром и опохмеляемся.
Слово за словом, купец видит, что шутки тут плохие, хочь и впрямь пруд спущай, заплатил три тысячи, ну, и дело покончили. После мы по пруду-то маленько поездили, крючьями в воде потыкали, и тела, разумеется, никакого
не нашли. Только, я
вам скажу, на угощенье, когда уж были мы все выпивши, и расскажи Иван Петрович купцу, как все дело было; верите ли, так обозлилась борода, что даже закоченел весь!
А нынче что! нынче, пожалуй, говорят, и с откупщика
не бери. А я
вам доложу, что это одно только вольнодумство. Это все единственно, что деньги на дороге найти, да
не воспользоваться… Господи!»
Уж это, я
вам доложу, самое последнее дело, коли человек белокурый да суров еще: от такого ни в чем пардону себе
не жди.
Звали ее Каролиной, и уж, я
вам доложу, этакой красоты я и
не привидывал.
—
Не угодно ли, — говорит, —
вам повторить то, что
вы сейчас сказали?
„Поздравьте, говорит, меня с крестником“. Что бы
вы думали? две тысячи взял, да из городу через два часа велел выехать: „Чтоб и духу, мол, твоего здесь
не пахло“.
Да и мало ли еще случаев было! Даже покойниками, доложу
вам,
не брезговал! Пронюхал он раз, что умерла у нас старуха раскольница и что сестра ее сбирается похоронить покойницу тут же у себя, под домом. Что ж он? ни гугу, сударь; дал всю эту церемонию исполнить да на другой день к ней с обыском. Ну, конечно, откупилась, да штука-то в том, что каждый раз, как ему деньги занадобятся, каждый раз он к ней с обыском...
Приходит он к городничему и рассказывает, что вот так и так, „желает, дескать, борода в землю в мундире лечь, по закону же
не имеет на то ни малейшего права; так
не угодно ли
вам будет, Густав Карлыч, принять это обстоятельство к соображению?“
Даже
вы не сказали, а продолжали по-прежнему говорить ты и братец.
— Приезжал уж раз десять! — произнес камердинер Федор, входя в комнату с стаканом чаю на подносе. — Известно,
вы ничего
не видите!
Перегоренский.
Не донос… нет, роля доносчика далека от меня!
Не с доносом дерзнул я предстать пред лицо вашего высокородия! Чувство сострадания, чувство любви к ближнему одно подвигло меня обратиться к
вам: добродетельный царедворец, спаси, спаси погибающую вдову!
Алексей Дмитрич. Но позвольте… мне сказали, что
вы здешний помещик… зачем же тут вдова?.. я
не понимаю.
Перегоренский. Повторяю вашему высокородию:
не донос, которого самое название презрительно для моего сердца, намерен я предъявить
вам, государь мой! — нет! Слова мои будут простым извещением, которое, по смыслу закона, обязательно для всякого верноподданного…
Алексей Дмитрич (строго). Кто же этот Живоглот? Я
не понимаю
вас;
вы, кажется, позволяете себе шутить, милостивый государь мой!
Алексей Дмитрич. Позвольте, однако ж, я все-таки
не могу понять, где тут вдова и в какой мере описываемые
вами происшествия, или, как
вы называете их, бесчинства, касаются вашего лица, и почему
вы… нет, воля ваша, я этого просто понять
не в состоянии!
Алексей Дмитрич. Но как же это… я, право, затрудняюсь… Свидетелей вот
вы не допускаете… истцов тоже налицо
не оказывается.
Алексей Дмитрич (тревожно). Позвольте, однако, я
не называл
вас ни ябедником, ни кляузником!
Необходимость, одна горестная необходимость вынуждает меня сказать
вам, что я
не премину, при первой же возможности, обратиться с покорнейшею просьбой к господину министру, умолять на коленах его высокопревосходительство…
— А
вы, господа, разве
не танцуете? — спрашивает Алексей Дмитрич, поводя глазами по стене.
— Фу, упарился! — говорит протоколист, обтирая платком катящиеся по лбу струи пота, — Дмитрий Борисыч! хоть бы
вы водочкой танцоров-то попотчевали! ведь это просто смерть-с! Этакого труда и каторжники
не претерпевают!
— Бога
вы не боитесь, свиньи
вы этакие! — говорит он, — знаете сами, какая у нас теперича особа! Нешто жалко мне водки-то, пойми ты это!.. Эй, музыканты!
— Господи! Иван Перфильич! и ты-то! голубчик! ну, ты умница! Прохладись же ты хоть раз, как следует образованному человеку! Ну, жарко тебе — выпей воды, иль выдь, что ли, на улицу… а то водки! Я ведь
не стою за нее, Иван Перфильич! Мне что водка! Христос с ней! Я
вам всем завтра утром по два стаканчика поднесу… ей-богу! да хоть теперь-то ты воздержись… а! ну, была
не была! Эй, музыканты!
— Но вот что в особенности меня поразило, — продолжает его высокородие, — это то, что эту голову нигде
не могут найти! даже Маремьянкин! Vous savez, c'est un coquin pour ces choses-là! [
Вы знаете, он ведь мастак в этих делах! (франц.)]
— Мне зачем смущать! я
не смущаю! Я вот только знаю, что Кшеца эта шестьсот шестьдесят шесть означает… ну, и продаст он
вас…
Кроме того, есть еще тайная причина, объясняющая наше нерасположение к проезжему народу, но эту причину я могу сообщить
вам только под величайшим секретом: имеются за нами кой-какие провинности, и потому мы до смерти
не любим ревизоров и всякого рода любопытных людей, которые любят совать свой нос в наше маленькое хозяйство.
Однако ж я должен сознаться, что этот возглас пролил успокоительный бальзам на мое крутогорское сердце; я тотчас же смекнул, что это нашего поля ягода. Если и
вам, милейший мой читатель, придется быть в таких же обстоятельствах, то знайте, что пьет человек водку, — значит,
не ревизор, а хороший человек. По той причине, что ревизор, как человек злущий, в самом себе порох и водку содержит.
— Теперь? ну, теперь-то мы свои делишки поправим! В Крутогорск, батюшка, едем, в Крутогорск! в страну, с позволения сказать, антропофагов, страну дикую, лесную! Нога, сударь, человеческая там никогда
не бывала, дикие звери по улицам ходят! Вот-с мы с
вами в какую сторонушку запропастились!
— Однако ж я все-таки
не могу сообразить, на что же
вы рассчитываете?
Да
вы, батюшка,
не знаете, что такое Крутогорск!
— Драться я, доложу
вам,
не люблю: это дело ненадежное! а вот помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на том стоим-с. У нас, сударь, в околотке помещица жила, девица и бездетная, так она истинная была на эти вещи затейница. И тоже бить
не била, а проштрафится у ней девка, она и пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
— Да
вы постойте,
не зевайте!