Неточные совпадения
Однажды бурмистр из дальней вотчины, Антон Васильев, окончив барыне Арине Петровне Головлевой доклад о своей поездке в Москву для сбора оброков с проживающих по паспортам крестьян и уже получив от нее разрешение идти в людскую, вдруг как-то таинственно замялся на месте, словно бы за ним
было еще какое-то
слово и дело, о котором он и решался и не решался доложить.
В ответ на его сетования Арина Петровна написала грозное письмо, начинавшееся
словами: «я зараньше в сем
была уверена» и кончавшееся приказанием явиться в Москву.
Первая половина пророчества исполнилась; но что могли означать таинственные
слова: «наседка — кудах-тах-тах, да поздно
будет»? — вот об этом-то и задумывалась Арина Петровна, взглядывая из-под руки на Порфишу, покуда тот сидел в своем углу и смотрел на нее своим загадочным взглядом.
Сказывают еще, что смирительный дом
есть… да ведь смирительный дом — ну, как ты его туда, экого сорокалетнего жеребца, приведешь?» Одним
словом, Арина Петровна совсем растерялась при одной мысли о тех невзгодах, которые грозят взбудоражить ее мирное существование с приходом Степки-балбеса.
Жизнь до такой степени истрепала его, что не оставила на нем никакого признака дворянского сына, ни малейшего следа того, что и он
был когда-то в университете и что и к нему тоже
было обращено воспитательное
слово науки.
— В Москве у меня мещанин знакомый
был, — рассказывал Головлев, — так он «
слово» знал… Бывало, как не захочет ему мать денег дать, он это «
слово» и скажет… И сейчас это всю ее корчить начнет, руки, ноги —
словом, всё!
— Ну, уж там как хочешь разумей, а только истинная это правда, что такое «
слово»
есть. А то еще один человек сказывал: возьми, говорит, живую лягушку и положи ее в глухую полночь в муравейник; к утру муравьи ее всю объедят, останется одна косточка; вот эту косточку ты возьми, и покуда она у тебя в кармане — что хочешь у любой бабы проси, ни в чем тебе отказу не
будет.
Но так как
был уже второй час ночи, то свидание произошло без
слов.
— Постой! помолчи минутку! дай матери
слово сказать! Помнишь ли, что в заповеди-то сказано: чти отца твоего и матерь твою — и благо ти
будет… стало
быть, ты «блага»-то себе не хочешь?
Сыновья ушли, а Арина Петровна встала у окна и следила, как они, ни
слова друг другу не говоря, переходили через красный двор к конторе. Порфиша беспрестанно снимал картуз и крестился: то на церковь, белевшуюся вдали, то на часовню, то на деревянный столб, к которому
была прикреплена кружка для подаяний. Павлуша, по-видимому, не мог оторвать глаз от своих новых сапогов, на кончике которых так и переливались лучи солнца.
С братьями он расстался мирно и
был в восторге, что теперь у него целый запас табаку. Конечно, он не мог воздержаться, чтоб не обозвать Порфишу кровопивушкой и Иудушкой, но выражения эти совершенно незаметно утонули в целом потоке болтовни, в которой нельзя
было уловить ни одной связной мысли. На прощанье братцы расщедрились и даже дали денег, причем Порфирий Владимирыч сопровождал свой дар следующими
словами...
Если б Арина Петровна слышала этот диалог, наверно, она не воздержалась бы, чтоб не сказать: ну, затарантила таранта! Но Степка-балбес именно тем и счастлив
был, что слух его, так сказать, не задерживал посторонних речей. Иудушка мог говорить сколько угодно и
быть вполне уверенным, что ни одно его
слово не достигнет по назначению.
— А ежели ты чем недоволен
был — кушанья, может
быть, недостало, или из белья там, — разве не мог ты матери откровенно объяснить? Маменька, мол, душенька, прикажите печеночки или там ватрушечки изготовить — неужто мать в куске-то отказала бы тебе? Или вот хоть бы и винца — ну, захотелось тебе винца, ну, и Христос с тобой! Рюмка, две рюмки — неужто матери жалко? А то на-тко: у раба попросить не стыдно, а матери
слово молвить тяжело!
Но напрасны
были все льстивые
слова: Степан Владимирыч не только не расчувствовался (Арина Петровна надеялась, что он ручку у ней поцелует) и не обнаружил раскаяния, но даже как будто ничего не слыхал.
В это время, в самый развал комитетов, умер и Владимир Михайлыч. Умер присмиренный, умиротворенный, отрекшись от Баркова и всех дел его. Последние
слова его
были...
Павел Владимирыч вздрогнул, но молчал. Очень возможно, что при
слове «капитал» он совсем не об инсинуациях Арины Петровны помышлял, а просто ему подумалось: вот и сентябрь на дворе, проценты получать надобно… шестьдесят семь тысяч шестьсот на пять помножить да на два потом разделить — сколько это
будет?
Как ни сдерживал себя Иудушка, но ругательства умирающего до того его проняли, что даже губы у него искривились и побелели. Тем не менее лицемерие
было до такой степени потребностью его натуры, что он никак не мог прервать раз начатую комедию. С последними
словами он действительно встал на колени и с четверть часа воздевал руки и шептал. Исполнивши это, он возвратился к постели умирающего с лицом успокоенным, почти ясным.
Словом сказать, так зарапортовался, что даже позабыл об маменьке. Только тогда вспомнил, когда уж рыжичков зачерпнул и совсем
было собрался ложку в рот отправить.
— Нет, мой друг,
будет! не хочу я тебе, на прощание, неприятного
слова сказать… а нельзя мне здесь оставаться! Не у чего! Батюшка! помолимтесь!
Ночью она ворочалась с боку на бок, замирая от страха при каждом шорохе, и думала: «Вот в Головлеве и запоры крепкие, и сторожа верные, стучат себе да постукивают в доску не уставаючи — спи себе, как у Христа за пазушкой!» Днем ей по целым часам приходилось ни с кем не вымолвить
слова, и во время этого невольного молчания само собой приходило на ум: вот в Головлеве — там людно, там
есть и душу с кем отвести!
— Не на одно управление. А так, чтобы и продать, и заложить, и,
словом, чтоб всем можно
было по своему усмотрению распорядиться…
Арина Петровна сидит в своем кресле и вслушивается. И сдается ей, что она все ту же знакомую повесть слышит, которая давно, и не запомнит она когда, началась. Закрылась
было совсем эта повесть, да вот и опять, нет-нет, возьмет да и раскроется на той же странице. Тем не менее она понимает, что подобная встреча между отцом и сыном не обещает ничего хорошего, и потому считает долгом вмешаться в распрю и сказать примирительное
слово.
— Постой, попридержи свои дерзости, дай мне досказать. Что это не одни
слова — это я тебе сейчас докажу… Итак, я тебе давеча сказал: если ты
будешь просить должного, дельного — изволь, друг! всегда готов тебя удовлетворить! Но ежели ты приходишь с просьбой не дельною — извини, брат! На дрянные дела у меня денег нет, нет и нет! И не
будет — ты это знай! И не смей говорить, что это одни «
слова», а понимай, что эти
слова очень близко граничат с делом.
Но никто даже не ответил на ласковые Иудушкины
слова; Евпраксеюшка шумно
пила с блюдечка чай, дуя и отфыркиваясь; Арина Петровна смотрела в чашку и молчала; Петенька, раскачиваясь на стуле, продолжал посматривать на отца с таким иронически вызывающим видом, точно вот ему больших усилий стоит, чтоб не прыснуть со смеха.
— Ничего, брат, не высмотришь! как сказано, так и
будет. Я своего
слова не изменю!
— Ну да, то
есть вы и тут по своему обыкновению поступили. У вас ведь каждое
слово десять значений имеет; поди угадывай!
Но
слова эти
были скорее выражением тревоги за мать, нежели за себя.
Справедливость требует сказать, что ветхость Арины Петровны даже тревожила его. Он еще не приготовился к утрате, ничего не обдумал, не успел сделать надлежащие выкладки: сколько
было у маменьки капитала при отъезде из Дубровина, сколько капитал этот мог приносить в год доходу, сколько она могла из этого дохода тратить и сколько присовокупить.
Словом сказать, не проделал еще целой массы пустяков, без которых он всегда чувствовал себя застигнутым врасплох.
Нет, это
была девица вполне определившаяся, с резкими и даже развязными манерами, по первому взгляду на которую можно
было без ошибки заключить, что она за
словом в карман не полезет.
При этих
словах Аннинька и еще поплакала. Ей вспомнилось: где стол
был яств — там гроб стоит, и слезы так и лились. Потом она пошла к батюшке в хату, напилась чаю, побеседовала с матушкой, опять вспомнила: и бледна смерть на всех глядит — и опять много и долго плакала.
— Тебе не сидится, а я лошадок не дам! — шутил Иудушка, — не дам лошадок, и сиди у меня в плену! Вот неделя пройдет — ни
слова не скажу! Отстоим обеденку,
поедим на дорожку, чайку попьем, побеседуем… Наглядимся друг на друга — и с Богом! Да вот что! не съездить ли тебе опять на могилку в Воплино? Все бы с бабушкой простилась — может, покойница и благой бы совет тебе подала!
Отслушали обедню с панихидой,
поели в церкви кутьи, потом домой приехали, опять кутьи
поели и сели за чай. Порфирий Владимирыч, словно назло, медленнее обыкновенного прихлебывал чай из стакана и мучительно растягивал
слова, разглагольствуя в промежутке двух глотков. К десяти часам, однако ж, чай кончился, и Аннинька взмолилась...
С нее
было довольно. Она чувствовала, что ее душит, что еще одно
слово — и она не выдержит.
Воспитанная в практике крепостного права, при котором беременность дворовых девок служила предметом подробных и не лишенных занимательности исследований и считалась чуть не доходною статьею, Арина Петровна имела на этот счет взгляд острый и безошибочный, так что для нее достаточно
было остановить глаза на туловище Евпраксеюшки, чтобы последняя, без
слов и в полном сознании виновности, отвернула от нее свое загоревшееся полымем лицо.
И вдруг, в самом разгаре жалостливых
слов, опять словно кольнет его. Опять эта пакость… тьфу! тьфу! тьфу! Ну что бы стоило маменьке крошечку повременить! И всего-то с месяц, а может
быть, и меньше осталось — так вот на-поди!
— Да, брат,
было и ваше времечко! попраздновали, пожили! Всего
было у вас, и ржицы, и сенца, и картофельцу! Ну, да что уж старое поминать! я не злопамятен; я, брат, давно об жнеях позабыл, только так, к
слову вспомнилось! Так как же ты говоришь, ржицы тебе понадобилось?
Наконец следствие кончилось, и предоставлено
было слово заинтересованным сторонам.
При этом каждое
слово ее дышало такою циническою ненавистью, что трудно
было себе представить, каким образом в этом замученном, полупотухшем организме могло еще сохраняться столько жизненного огня.
Одним
словом, с какой стороны ни подойди, все расчеты с жизнью покончены. Жить и мучительно, и не нужно; всего нужнее
было бы умереть; но беда в том, что смерть не идет.
Есть что-то изменнически-подлое в этом озорливом замедлении умирания, когда смерть призывается всеми силами души, а она только обольщает и дразнит…