Неточные совпадения
Я жму руки пустоплясам
всех партий
и лагерей,
и не
только не чувствую при этом никакой неловкости, но даже вполне убежден, что русский фрондёр, у которого нет ничего на уме, кроме «благих начинаний» (вроде, например, земских учреждений), иначе не может
и поступать.
Я знаю
все это, но
и за
всем тем — не
только остаюсь при этой дурной привычке, но
и виновным в преднамеренном бездельничестве признать себя не могу.
Ежели нужно
только „подождать“, то отчего же не „подождать“?»
Все это до того резонно, что так
и кажется, будто кто-то стоит
и подталкивает сзади: подожди да подожди!
Стоит
только припомнить сказки о «почве» со
всею свитою условных форм общежития, союзов
и проч., чтобы понять, что
вся наша бедная жизнь замкнута тут, в бесчисленных
и перепутанных разветвлениях принципа обуздания, из которых мы тщетно усиливаемся выбраться то с помощью устного
и гласного судопроизводства, то с помощью переложения земских повинностей из натуральных в денежные…
Говоря по совести, оно не
только лишено какой бы то ни было согласованности, но
все сплошь как бы склеено из кусочков
и изолированных теорий, из которых каждая питает саму себя, организуя таким образом как бы непрекращающееся вавилонское столпотворение.
— Душа-человек. Как есть русский.
И не скажешь, что немец.
И вино пьет,
и сморкается по-нашему; в церковь
только не ходит. А на работе — дошлый-предошлый!
все сам!
И хозяйка у него —
все сама!
— Сибирян-то? Задаром взял. Десятин с тысячу места здесь будет,
только все лоскутками: в одном месте клочок, в другом клочок. Ну, Павел Павлыч
и видит, что возжаться тут не из чего. Взял да на круг по двадцать рублей десятину
и продал. Ан одна усадьба кирпичом того стоит. Леску тоже немало, покосы!
— Истинно. Прежде
всё русским сдавали, да, слышь, безо времени рыбу стали ловить, — ну,
и выловили
всё. Прежде какие лещи водились, а нынче
только щурята да голавль. Ну,
и отдали Иван Карлычу.
— Это чтобы обмануть, обвесить, утащить — на
все первый сорт.
И не то чтоб себе на пользу —
всё в кабак! У нас в М. девятнадцать кабаков числится — какие тут прибытки на ум пойдут! Он тебя утром на базаре обманул, ан к полудню, смотришь, его самого кабатчик до нитки обобрал, а там, по истечении времени, гляди,
и у кабатчика либо выручку украли, либо безменом по темю —
и дух вон. Так оно колесом
и идет.
И за дело! потому, дураков учить надо.
Только вот что диво: куда деньги деваются, ни у кого их нет!
Но вот
и опять дорога.
И опять по обеим сторонам мелькают
всё немцы,
всё немцы. Чуть
только клочок поуютнее, непременно там немец копошится, рубит, колет, пилит, корчует пни.
И всё это
только еще пионеры, разведчики, за которыми уже виднеется целая армия.
— Нет, да ты вообрази! Продал он Семену Архипычу партию семени, а Семен-то Архипыч сдуру
и деньги ему отдал. Стали потом сортировать, ан семя-то
только сверху чистое, а внизу-то
все с песком,
все с песком!
— Сколько смеху у нас тут было —
и не приведи господи! Слушай, что еще дальше будет. Вот
только немец сначала будто не понял, да вдруг как рявкнет: «Вор ты!» — говорит. А наш ему: «Ладно, говорит; ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту
всю твою выдумку опроверг!»
Не приходится!»
Только всего и дела было.
— Да уж будьте покойны! Вот как: теперича в Москву приедем —
и не беспокойтесь! Я
все сам… я сам
все сделаю! Вы
только в субботу придите пораньше. Не пробьет двенадцати, а уж дом…
Сюда стекается не
только контингент, ежедневно привозимый пароходами, но
и весь деловой люд, снующий с утра до вечера по базарной площади
и за парой чая кончающий значительные сделки.
Сообразив
все это, он выпивает рюмку за рюмкой,
и не
только предает забвению вопрос о небытии, но вас же уму-разуму учит, как вам это бытие продолжить, упрочить
и вообще привести в цветущее состояние.
Только в одном случае
и доныне русский бюрократ всегда является истинным бюрократом. Это — на почтовой станции, когда смотритель не дает ему лошадей для продолжения его административного бега. Тут он вытягивается во
весь рост, надевает фуражку с кокардой (хотя бы это было в комнате), скрежещет зубами, сует в самый нос подорожную
и возглашает...
— Отчет? А помнится, у вас же довелось мне вычитать выражение: «ожидать поступков». Так вот в этом самом выражении резюмируется программа
всех моих отчетов, прошедших, настоящих
и будущих. Скажу даже больше: отчет свой я мог бы совершенно удобно написать в моей к — ской резиденции, не ездивши сюда.
И ежели вы видите меня здесь, то единственно
только для того, чтобы констатировать мое присутствие.
— Как же-с, как же-с!
И посейчас есть-с.
Только прежде я ее Монрепо прозывал, а нынче Монсуфрансом зову. Нельзя, сударь. Потому во
всех комнатах течь! В прошлую весну
все дожди на своих боках принял, а вот он, иерей-то, называет это благорастворением воздухов!
И только, значит, завидели меня, как
все разом закричали: «Поп! поп! выпусти собаку!» [Детская крестьянская игра.
Я никогда не была озабочена насчет твоего будущего: я знаю, что ты у меня умница. Поэтому меня не
только не удивило, но даже обрадовало, что ты такою твердою
и верною рукой сумел начертить себе цель для предстоящих стремлений. Сохрани эту твердость, мой друг! сохрани ее навсегда! Ибо жизнь без сего светоча —
все равно что утлая ладья без кормила
и весла, несомая в бурную ночь по волнам океана au gre des vents. [по воле ветров (франц.)]
Стало быть, нужно
только с уменьем пользоваться этим двигателем, нужно
только уметь направить его, одним словом, нужно внимательно пересмотреть устав пресечения
и предупреждения преступлений —
и тогда
все будет благополучно!
Теперь же могу сказать
только одно: они хотели переформировать
всю Россию
и, между прочим, требовали, чтобы каждый, находясь у себя дома, имел право считать себя в безопасности.
Они предполагали уничтожить
все нынешние министерства
и заменить их
только двумя: министерством оплодотворения
и министерством отчаяния.
Я не
только на тебя не сержусь, но думаю, что
все это со временем еще к лучшему поправиться может. Так, например: отчего бы тебе немного погодя вновь перед генералом не открыться
и не заверить его, что
все это от неопытности твоей
и незнания произошло? Генералы это любят, мой друг,
и раскаивающимся еще больше протежируют!
Так за Деруновым
и утвердилась навсегда кличка «министр».
И не
только у нас в доме, но
и по
всей округе, между помещиками, которых дела он, конечно, знал лучше, нежели они сами. Везде его любили,
все советовались с ним
и удивлялись его уму, а многие даже вверяли ему более или менее значительные куши под оборот, в полной уверенности, что Дерунов не
только полностью отдаст деньги в срок, но
и с благодарностью.
—
И не позволяется, а
всё же, чай, потихоньку исправляются.
И нас царь побивать не велел, а кто
только нас не побивает!
— А то
и хорошо, что вольному воля! Прежде насчет
всего запрет был, а нынче — воля! А впрочем, доложу вам, умному человеку на этот счет
все едино: что запрет, что воля. Когда запрет был — у умного человека на предмет запрета выдумка была; воля пришла — у него на предмет этой самой воли выдумка готова! Умный человек никогда без хлеба не оставался. А что касается до прочих, так ведь
и для них
все равно.
Только навыворот… ха-ха!
— Крестьяне? крестьянину, сударь, дани платить надо, а не о приобретении думать. Это не нами заведено, не нами
и кончится.
Всем он дань несет; не
только казне-матушке, а
и мне,
и тебе, хоть мы
и не замечаем того. Так ему свыше прописано.
И по моему слабому разуму, ежели человек бедный, так чем меньше у него, тем даже лучше. Лишней обузы нет.
— Я-то сержусь! Я уж который год
и не знаю, что за «сердце» такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого же я
и пользу имею, как не от мужичка! Я вот
только тебе по-христианскому говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу,
всё до копейки выберу!
— Нет, я на этот счет с оглядкой живу. Ласкать ласкаю, а баловать — боже храни! Не видевши-то денег, она
все лишний раз к отцу с матерью забежит, а дай ей деньги в руки —
только ты ее
и видел. Э, эх!
все мы, сударь, люди,
все человеки!
все денежку любим! Вот помирать стану —
всем распределю, ничего с собой не унесу. Да ты что об семье-то заговорил? или сам обзавестись хочешь?
Напрасно буду я заверять, что тут даже вопроса не может быть, — моего ответа не захотят понять
и даже не выслушают, а будут с настойчивостью, достойною лучшей участи, приставать:"Нет, ты не отлынивай! ты говори прямо: нужны ли армии или нет?"
И если я, наконец, от
всей души, от
всего моего помышления возопию:"Нужны!"
и, в подтверждение искренности моих слов, потребую шампанского, чтоб провозгласить тост за процветание армий
и флотов, то
и тогда удостоюсь
только иронической похвалы, вроде:"ну, брат, ловкий ты парень!"или:"знает кошка, чье мясо съела!"
и т. д.
Долгое время, кое-как, своими средствами, замазывали
и законопачивали, но когда наконец изо
всех щелей вдруг полилось
и посыпалось — бросили
и заботились
только о том, как бы сохранить от разрушения нижний этаж, в котором жили старики-дворовые.
Еще на днях один становой-щеголь мне говорил:"По-настоящему, нас не становыми приставами, а начальниками станов называть бы надо, потому что я, например, за
весь свой стан отвечаю: чуть ежели кто ненадежен или в мыслях нетверд — сейчас же к сведению должен дать знать!"Взглянул я на него — во
всех статьях куроед!
И глаза врозь,
и руки растопырил, словно курицу поймать хочет,
и носом воздух нюхает.
Только вот мундир — мундир, это точно, что ловко сидит! У прежних куроедов таких мундирчиков не бывало!
Только одно слово от себя прилги или скрой одно слово —
и вся человеческая подноготная словно на ладони!
Когда я покупаю
и продавец, по осмотре предмета покупки, начинает уверять меня, что
все виденное мною ничто в сравнении с тем, что я, с божьею помощью, впереди увижу, то я не
только не вступаю с ним в спор, не
только не уличаю его во лжи, но, напротив того, начинаю восклицать:"Да помилуйте! да неужели же я не понимаю!"
и т. д.
И вдруг
весь этот либерализм исчез! Исправник «подтягивает», частный пристав обыскивает
и гогочет от внутреннего просветления.
Все поверили, что земля под стеклянным колпаком висит,
все уверовали в"чудеса кровопускания", да не
только сами уверовали, но хотят, чтоб
и другие тому же верили, чтобы ни в ком не осталось ни тени прежнего либерализма.
И только тогда, когда «подвох» возымел уже свое действие, когда психологическая игра совершила
весь свой круг
и получила от нотариуса надлежащую санкцию, когда участвовавшие в ней стороны уже получили возможность проверить самих себя,
только тогда начинают они ощущать нечто странное.
Ежели искать его в сфере так называемого общественного мнения, то
все эти «рохли»,"разини"
и «дураки» занимают на жизненном пире такое приниженное, постылое место, что внезапный протест их может возбудить
только чувство изумления.
Лукьяныч не
только не хотел понимать, но даже просто-напросто не понимал, чтоб можно было какое-нибудь дело сделать, не проведя его сквозь
все мытарства запрашиваний, оговорок, обмолвок
и всей бесконечной свиты мелких подвохов, которыми сопровождается всякая так называемая полюбовная сделка, совершаемая в мире столпов
и основ.
—
Только он покупщик не настоящий, — произносит он наконец, по своему обыкновению загадочно понижая голос, — у него
всего и имущества вон эта телега с лошадью.
— Здешний, из Долгинихи, Федор Никитин Чурилин. А Зайцем прозван оттого, что он на всяком месте словно бы из-под куста выпрыгнул. Где его
и не ждешь, а он тут. Крестьянством не занимается, а
только маклерит. Чуть где прослышит, что в разделку пошло — ему уж
и не сидится. С неделю места есть, как он около нас кружит, да я
все молчал. Сам, думаю, придет — ан вот
и пришел.
Однако, как он сразу в своем деле уверился, так тут ему что хочешь говори: он
всё мимо ушей пропущает!"Айда домой, Федор! — говорит, — лес первый сорт! нечего
и смотреть больше! теперь
только маклери, как бы подешевле нам этот лес купить!"
И купит,
и цену хорошую даст, потому что он настоящий лес видел!
Тележка загремела,
и вскоре целое облако пыли окутало
и ее,
и фигуру деревенского маклера. Я сел на крыльцо, а Лукьяныч встал несколько поодаль, одну руку положив поперек груди, а другою упершись в подбородок. Некоторое время мы молчали. На дворе была тишь; солнце стояло низко; в воздухе чуялась вечерняя свежесть,
и весь он был пропитан ароматом от
только что зацветших лип.
Да, это было оно, это было «потрясение»,
и вот эти люди, которые так охотно бледнеют при произнесении самого невинного из заклейменных преданием"страшных слов", — эти люди, говорю я, по-видимому, даже
и не подозревают, что рядом с ними, чуть ли не ими самими, каждый час, каждую минуту, производится самое действительное из
всех потрясений, какое
только может придумать человеческая злонамеренность!
Мне досадно было смотреть на роскошный ее пеньюар
и на ту нелепую позу, в которой она раскинулась на кушетке, считая ее, вероятно, за nec plus ultra [верх (лат.)] аристократичности; мне показалось даже, что
все эти «калегварды», в других случаях придающие блеск обстановке, здесь
только портят.
Ну-с,
только едем мы с Легкомысленным, а в Неаполе между тем нас предупредили, что разбойники
всего чаще появляются под видом мирных пастухов, а потом уже оказываются разбойниками. Хорошо. Взяли мы с собой запас frutti di mare
и una fiasca di vino, едем в коляске
и калякаем.
— В стары годы охоч был. А впрочем, скажу прямо:
и молод был — никогда этих соусСв да труфелей не любил. По-моему, коли-ежели
все как следует, налицо, так труфель тут
только препятствует.
— Я, сударыня, настоящий разговор веду. Я натуральные виды люблю, которые, значит, от бога так созданы. А что создано, то
все на потребу,
и никакой в том гнусности или разврату нет, кроме того, что говорить об том приятно. Вот им, «калегвардам», натуральный вид противен — это точно. Для них главное дело, чтобы выверт был, да погнуснее чтобы… Настоящего бы ничего, а
только бы подлость одна!
Из служб были перенесены
только кухня
и погреб,
все прочее осталось на прежнем месте за прудом.