Неточные совпадения
Во-вторых, как это ни парадоксально на первый взгляд, но я могу
сказать утвердительно, что все эти люди, в кругу которых я обращаюсь
и которые взаимно видят друг в друге «политических врагов», — в сущности, совсем не враги, а просто бестолковые люди, которые не могут или не хотят понять, что они болтают совершенно одно
и то же.
Все относящееся до обуздания вошло, так
сказать, в интимную обстановку моей жизни, примелькалось, как плоский русский пейзаж, прислушалось, как сказка старой няньки,
и этого, мне кажется, совершенно достаточно, чтоб объяснить
то равнодушие, с которым я отношусь к обуздывательной среде
и к вопросам, ее волнующим.
Сообразите только, возможное ли это дело! чтобы вопрос глубоко человеческий, вопрос, затрогивающий основные отношения человека к жизни
и ее явлениям, мог хотя на одну минуту оставаться для человека безынтересным, а
тем более мог бы помешать ему устроиваться на практике возможно выгодным для себя образом, —
и вы сами, наверное,
скажете, что это вздор!
С другой стороны, он никогда не рассуждал
и о
том, почему жизнь так настойчиво подстрекает его на бунт против обуздания; ему
сказали, что это происходит оттого, что «плоть немощна»
и что «враг силен», —
и он на слово поверил этому объяснению.
Случись
то же самое с теоретиком-фанатиком, он
скажет себе: это дьявольское наваждение, —
и постарается отбиться от него с помощью пытки, костров
и т. д.
А мужик,
то есть первый производитель товара, — он ничего перед собой не видит, никакой политико-экономической игры в спрос
и предложение не понимает, барышей не получает,
и потому может
сказать только: «наплевать» —
и ничего больше.
То же самое должно
сказать и о горохах.
И прежние мужицкие горохи были плохие,
и нынешние мужицкие горохи плохие. Идеал гороха представлял собою крупный
и полный помещичий горох, которого нынче нет, потому что помещик уехал на теплые воды. Но идеал этот жив еще в народной памяти,
и вот, под обаянием его, скупщик восклицает: «Нет нынче горохов! слаб стал народ!» Но погодите! имейте терпение! Придет Карл Иваныч
и таких горохов представит, каких
и во сне не снилось помещикам!
Стыдно
сказать, но делается как-то обидно
и больно, когда разом целый кагал смотрит на вас, как на дурака. Не самое название смущает, а
то указывание пальцами, которое вас преследует на каждом шагу. Вы имели, например, случай обыграть в карты
и не обыграли...
Маргарита Ивановна —
та слова не
сказала: сейчас вынула
и отдала!
Словом
сказать, настоящих, «отпетых» бюрократов, которые не прощают, очень мало, да
и те вынуждены вести уединенную жизнь. Даже таких немного, которые прощают без подмигиваний. Большая же часть прощает с пением
и танцами, прощает
и во все колокола звонит: вот, дескать, какой мы маскарад устроиваем!
— Отчет? А помнится, у вас же довелось мне вычитать выражение: «ожидать поступков». Так вот в этом самом выражении резюмируется программа всех моих отчетов, прошедших, настоящих
и будущих.
Скажу даже больше: отчет свой я мог бы совершенно удобно написать в моей к — ской резиденции, не ездивши сюда.
И ежели вы видите меня здесь,
то единственно только для
того, чтобы констатировать мое присутствие.
— Гм… значит,
и я уж сделался в ваших глазах подозрительным… Скоренько! Нет, коли так,
то рассказывайте. Поймите, что ведь до сих пор вы ничего еще не
сказали, кроме
того, что дождь — от облаков.
—
То есть, как бы вам
сказать! Кто говорит: отнял, а кто говорит: Мосягин сам оплошал. Прогорел, значит. А главная причина, Пантелей Егоров теперича очень большое засилие взял — ну, Мосягину против его веры
и нету.
— Они самые-с. Позвольте вам доложить!
скажем теперича хошь про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем
том так себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения
сказать, вони…
И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
— Сделайте ваше одолжение! зачем же им сообщать!
И без
того они ко мне ненависть питают! Такую, можно
сказать, мораль на меня пущают:
и закладчик-то я,
и монетчик-то я! Даже на каторге словно мне места нет! Два раза дело мое с господином Мосягиным поднимали! Прошлой зимой, в самое,
то есть, бойкое время, рекрутский набор был, а у меня, по их проискам, два питейных заведения прикрыли! Бунтуют против меня —
и кончено дело! Стало быть, ежели теперича им еще
сказать — что же такое будет!
Всем этим я обязан вам, милая маменька, или, лучше
сказать,
той безграничной проницательности материнской любви, которая сразу умела угадать мое настоящее назначение. Вы удержали меня на краю пропасти в
ту минуту, когда душа моя, по неопытности
и легкомыслию, уже готова была устремиться в зияющие бездны адвокатуры!
С одной стороны, преступление есть осуществление или, лучше
сказать, проявление злой человеческой воли. С другой стороны, злая воля есть
тот всемогущий рычаг, который до
тех пор двигает человеком, покуда не заставит его совершить что-либо в ущерб высшей идее правды
и справедливости, положенной в основание пятнадцати
томов Свода законов Российской империи.
Кто мыслит „преступление“,
тот, в
то же время, неизбежно, так
сказать фаталистически, мыслит
и „наказание“!
Предположение это так нелепо
и, можно
сказать, даже чудовищно, что ни один адвокат никогда не осмелится остановиться на идее ненаказуемости,
и все так называемые оправдательные речи суть не что иное, как более или менее унизительные варьяции на
тему: „не пойман — не вор!“
Зная твое доброе сердце, я очень понимаю, как тягостно для тебя должно быть всех обвинять; но если начальство твое желает этого,
то что же делать, мой друг! — обвиняй! Неси сей крест с смирением
и утешай себя
тем, что в мире не одни радости, но
и горести!
И кто же из нас может
сказать наверное, что для души нашей полезнее: первые или последние! Я, по крайней мере, еще в институте была на сей счет в недоумении, да
и теперь в оном же нахожусь.
— Я пришел к
тому убеждению, что недостаточность результатов происходит оттого, что тут употребляются совсем не
те приемы. Я не знаю, что именно нужно, но бессилие старых, традиционных уловок для меня очевидно. Они без пользы ожесточают злоумышленников, между
тем как нужно, чтобы дело само собой, так
сказать, скользя по своей естественной покатости, пришло к неминуемому концу. Вот мой взгляд. Вы, мой друг, человек новый
и современный — вы должны понять меня. Поэтому я решился поручить это дело вам.
Несомненно, он ожидал, что я относительно его буду поступать, как обыкновенно в этих случаях делается,
то есть сниму формальный допрос
и затем отпущу в тюрьму,
сказав в заключение несколько укорительных фраз.
Министерство же отчаяния должно постоянно бездействовать
и играть роль чисто коммеморативного свойства,
то есть унылым видом своим напоминать гражданам о
тех бедствиях, которым они подвергались в
то время, когда это министерство было, так
сказать, переполнено жизнию.
Когда я докладывал об этом моему генералу,
то даже он не мог воздержаться от благосклонной улыбки."А ведь это похоже на дело, мой друг!" —
сказал он, обращаясь ко мне. На что я весело ответил:"Всякое заблуждение, ваше превосходительство, имеет крупицу правды, но правды преждевременной, которая по этой причине
и именуется заблуждением". Ответ этот так понравился генералу, что он эту же мысль не раз после
того в Английском клубе от себя повторял.
Пишешь ты также, что в деле твоем много высокопоставленных лиц замешано,
то признаюсь, известие это до крайности меня встревожило. Знаю, что ты у меня умница
и пустого дела не затеешь, однако не могу воздержаться, чтобы не
сказать: побереги себя, друг мой! не поставляй сим лицам в тяжкую вину
того, что, быть может, они лишь по легкомыслию своему допустили! Ограничь свои действия Филаретовым
и ему подобными!
— Я ничего не могу
сказать, — продолжал он, — насколько важно или не важно производимое вами дело, потому что действия ваши не только не объяснили, но даже запутали
и то, что было сделано вашими предместниками.
Словом
сказать, передо мной стоял прежний Осип Иванов, но только посановитее
и в
то же время поумытее
и пощеголеватее.
— Да не обидел ли я тебя
тем, что насчет чтениев-то спроста
сказал? — продолжал он, стараясь сообщить своему голосу особенно простодушный тон, — так ведь у нас, стариков, уж обычай такой: не все по головке гладим, а иной раз
и против шерсти причесать вздумаем! Не погневайся!
Когда давеча Николай Осипыч рассказывал, как он ловко мужичков окружил, как он
и в С.,
и в Р. сеть закинул
и довел людей до
того, что хоть задаром хлеб отдавай, — разве Осип Иваныч вознегодовал на него? разве он
сказал ему:"Бездельник! помни, что мужику точно так же дорога его собственность, как
и тебе твоя!"? Нет, он даже похвалил сына, он назвал мужиков бунтовщиками
и накричал с три короба о вреде стачек, отнюдь, по-видимому, не подозревая, что «стачку», собственно говоря, производил он один.
— Засилие взял, а потому
и окружил кругом. На какой базар ни сунься — везде от него приказчики. Какое слово
скажут, так
тому и быть!
Все это я
и прежде очень хорошо знал. Я знал
и то, что"дураков учить надо",
и то, что"с суконным рылом"в калашный ряд соваться не следует,
и то, что"на
то в море щука, чтобы карась не дремал". Словом
сказать, все изречения, в которых, как в неприступной крепости, заключалась наша столповая, безапелляционная мудрость. Мало
того, что я знал:при одном виде избранников этой мудрости я всегда чувствовал инстинктивную оторопь.
Словом
сказать, столько богатств оказалось, что
и не сосчитать. Только поля около усадьбы плохи. Загрубели, задерневели, поросли лозняком. А впрочем,"коли-ежели к рукам",
то и поля, пожалуй, недурны.
—
И какое еще житье-то!
Скажем, к примеру, хоть об
том же Хмелеве — давно ли он серым мужиком состоял!
И вдруг ему господь разум развязал! Зачал он
и направо загребать,
и налево загребать… Страсть! Сядет, это, словно кот в темном углу, выпустит когти
и ждет… только глаза мерцают!
И увы! я с горестью должен сознаться, что фамилия моя ровно ничего не
сказала ей, кроме
того, что я к — ский помещик
и как-то летом был у Осипа Иваныча с предложением каких-то земельных обрезков.
И в
то время мне думалось: а ну, как она
скажет:"какой вы, однако ж, невежа!"Литератор, в некотором роде служитель слова —
и ничего не умеет рассказать! вероятно ли это?
Надо вам
сказать, милая Марья Потапьевна, что никто никогда в целом мире не умел так стучать зубами, как стучал адвокат Легкомысленный. Слушая его, я иногда переносился мыслью в Испанию
и начинал верить в существование кастаньет. Во всяком случае, этот стук до
того раздражил мои возбужденные нервы, что я, несмотря на все страдания, не мог ни на минуту уснуть.
— Да как вам
сказать! Я думаю, что вообще,
и"от избытка естества",
и"от мечтания", материя эта сама по себе так скудна, что если с утра до вечера об ней говорить,
то непременно, в конце концов, должно почувствоваться утомление.
А
то, что местное население старается всячески повредить победоносному врагу, устроивает ему изменнические засады, бежит в леса, заранее опустошая
и предавая огню все, что стоит на его пути, предательски убивает солдат
и офицеров, словом
сказать, совершает все, что дикость
и варварство могут внушить ему… тогда как теперь…
— Да что, барон! Нельзя
сказать, чтобы очень… добродетельна чересчур! — отозвался
тот самый «калегвард», который
и в первый визит мой заявил себя противником Жюдик.
Генеральская усадьба имеет вид очень странный, чтоб не
сказать загадочный. Она представляет собой богатую одежду, усеянную множеством безобразных заплат. Дело в
том, что она соединила в себе два элемента: старую усадьбу, следы которой замечаются
и теперь, в виде незаровненных ям
и разбросанных кирпичей
и осколков бутового камня,
и новую усадьбу, с обширными затеями, оставшимися, по произволению судеб, недоконченными.
— Это насчет
того, чтобы перенять, что ли-с? Ваше сиятельство! помилуйте! да покажите хоть мне!
Скажите:"Сделай, Антон Верельянов, вот эту самую машину… ну,
то есть вот как!"с места, значит, не сойду, а уж дойду
и представлю!
— Самая это, ваше сиятельство, полезная вещь будет! А для простого народа, для черняди, легость какая —
и боже ты мой! Потому что возьмем, к примеру, хоть этот самый хмель: сколько теперича его даром пропадает! Просто, с позволения
сказать, в навоз валят! А тогда, значит, всякий, кто даже отроду хмелем не занимался,
и тот его будет разводить. Потому, тут дело чистое: взял, собрал в мешок, представил в прессовальное заведение, получил денежки —
и шабаш!
Решили на
том, чтоб идти отцу Алексею к Анпетову
и попробовать его усовестить. Эту миссию выполнил отец Алексей в ближайший воскресный день, но успеха не имел. Начал отец Алексей с
того, что
сказал, что всегда были господа
и всегда были рабы.
Генерал не справлялся, откуда
и каким образом пришли к нему эти деньги: он был доволен. Он знал, что у него есть где-то какие-то Петухи, какое-то Разуваево, какая-то Летесиха
и проч.,
и знал, что все это никогда не приносило ему ни полушки. Кроме
того, он давно уже не имел в руках разом столько денег. Он был так доволен, что однажды даже, в порыве гордыни, позволил себе
сказать...
Целую неделю потом Стрелов ходил точно опущенный в воду
и при докладе генералу говорил печально
и как-то особенно глубоко вздыхал. В
то же время девица Евпраксея сделалась сурова
и неприступна. Прочая прислуга, вся подобранная Стреловым, приняла какой-то особенный тон, не
то жалостливый, не
то пренебрежительный. Словом
сказать, в доме воцарился странный порядок, в котором генерал очутился в роли школьника, с которым, за фискальство или другую подлость, положено не говорить.
Мало-помалу отношения выяснились. Зиму 1862/1863 года Антон,"для-ради признательности", еще оставался у генерала, но уже исподволь заготовлял лес для построек. Когда же окончательно
сказали вину волю,
то он не вытерпел
и явился за расчетом.
Ваше превосходительство! позвольте вам доложить! что я такое? можно
сказать, червь ползучий, а может быть,
и того хуже-с!
— Ну-с, так я
того… постараюсь как-нибудь вас со стариком уладить. Может быть, сообща что-нибудь
и придумаем! —
сказал Петенька, поднимаясь.
Если б мне
сказал это человек легкомысленный — я не поверил бы. Но Софрон Матвеич не только человек, вполне знакомый со всеми особенностями здешних обычаев
и нравов, но
и сам в некотором роде столп. Он консерватор, потому что у него есть кубышка,
и в
то же время либерал, потому что ни под каким видом не хочет допустить, чтоб эту кубышку могли у него отнять. Каких еще столпов надо!
Погоди да погоди,
и дожил до
того, что теперь нечего тебе другого
и сказать, кроме:"Хорошо дома; приеду к Маремьяне Маревне, постелемся на печи да
и захрапим во всю ивановскую!"А у Хрисашки
и тут все вольное:
и своя жена вольная,
и чужая жена вольная — как подойдет!