Неточные совпадения
— А крестьяне покудова проклажались, покудова что… Да и засилья настоящего
у мужиков нет: всё в рассрочку да в годы — жди тут! А Крестьян Иваныч — настоящий человек! вероятный! Он тебе вынул бумажник, отсчитал денежки — поезжай на все четыре стороны! Хошь — в Москве, хошь — в Питере, хошь — на теплых водах
живи! Болотце-то вот, которое просто в придачу, задаром пошло, Крестьян Иваныч нынче высушил да засеял — такая ли трава расчудесная пошла, что теперича этому болотцу и цены по нашему месту нет!
— Это ты насчет того, что ли, что лесов-то не будет? Нет, за им без опаски насчет этого
жить можно. Потому, он умный. Наш русский — купец или помещик — это так. Этому дай в руки топор, он все безо времени сделает. Или с весны рощу валить станет, или скотину по вырубке пустит, или под покос отдавать зачнет, — ну, и останутся на том месте одни пеньки. А Крестьян Иваныч — тот с умом.
У него, смотри, какой лес на этом самом месте лет через сорок вырастет!
— Капитолину-то Егоровну! Помилуйте! Еще в девицах, сударь, знал! Как она еще
у отца,
у Егора Прохорыча, в дому
у Калужских ворот
жила! вот когда знал! В переулке-то большой дом, еще булочная рядом!
Сказывал старый камердинер его, Платон, что
у покойного старая пассия в Москве
жила и от оной, будто бы, дети, но она, по закону, никакого притязания к имению покойного иметь не может, мы же, по христианскому обычаю, от всего сердца грех ей прощаем и даже не желаем знать, какой от этого греха плод был!
— Я тоже родителей чтил, — продолжал он прерванную беседу, — за это меня и бог благословил. Бывало, родитель-то гневается, а я ему в ножки! Зато теперь я с домком; своим хозяйством
живу. Всё
у меня как следует; пороков за мной не состоит. Не пьяница, не тать, не прелюбодей. А вот братец
у меня, так тот перед родителями-то фордыбаченьем думал взять — ан и до сих пор в кабале
у купцов состоит. Курицы
у него своей нет!
— Что жалеть-то! Вони да грязи мало, что ли, было? После постоялого-то
у меня тут другой домок, чистый, был, да и в том тесно стало. Скоро пять лет будет, как вот эти палаты выстроил.
Жить надо так, чтобы и светло, и тепло, и во всем чтоб приволье было. При деньгах да не
пожить? за это и люди осудят! Ну, а теперь побеседуемте, сударь, закусимте; я уж вас от себя не пущу! Сказывай, сударь, зачем приехал? нужды нет ли какой?
— Какое же дело! Вино вам предоставлено было одним курить — кажется, на что статья подходящая! — а много ли барыша нажили! Побились, побились, да к тому же Дерунову на поклон пришли — выручай! Нечего делать — выручил! Теперь все заводы в округе
у меня в аренде состоят. Плачу аренду исправно, до ответственности не допущаю — загребай помещик денежки да
живи на теплых водах!
— Непочтителен. Я уж его и в смирительный за непочтение сажал — всё неймется. Теперь на фабрику к Астафью Астафьичу — англичанин, в управителях
у меня
живет — под начало его отдал. Жаль малого — да не что станешь делать! Кажется, кабы не жена
у него да не дети — давно бы в солдаты сдал!
— Женат, четверо детей. Жена
у него, в добрый час молвить, хорошая женщина! Уж так она мне приятна! так приятна! и покорна, и к дому радельна, словом сказать, для родителев лучше не надо! Все здесь, со мною
живут, всех
у себя приютил! Потому, хоть и противник он мне, а все родительское-то сердце болит! Не по нем, так по присным его! Кровь ведь моя! ты это подумай!
— А кто его знает! Может, он промежду себя революцию пущал. Не по-людски
живет! ни с кем хлеба-соли не водит! Кому вдомек, что
у него на уме!
Вот мы, жители столиц, часто на начальство ропщем. Говорим:"Стесняет, прав не дает". Нет, съездите-ка в деревню да
у станового под началом
поживите!
Я держу
у себя Гришку-лакея, думаю, что
живу за ним, как за каменной стеной, а он уж и Гришку развратил и потихоньку его выспросил, что и как, почтителен ли я к начальству, не затеваю ли революций и т. п.
Но ведь для этого надобно
жить в Чемезове, надобно беспокоиться, разговаривать, хлопать по рукам, запрашивать, уступать… А главное,
жить тут,
жить с чистым сердцем, на глазах
у всевозможных сердцеведцев, официальных и партикулярных, которыми кишит современная русская провинция! Вот что страшит. Еще в Петербурге до меня доходили, через разных приезжих из провинции, слухи об этих новоявленных сердцеведцах.
Грека-то видите, что возле генерала сидит? — он собственно воротило и есть, а генерал не сам по себе, а на содержании
у грека
живет.
Генерал попробовал не расчесться с Антоном, но расчелся; затем он попробовал потребовать от него отчета по лесной операции; но так как Антон действовал без доверенности, в качестве простого рабочего, то и в требовании отчета получен был отказ. В довершение всего, девица Евпраксея сбежала, и на вопрос"куда?"генералу было ответствовано, что к Антону Валерьянычу,
у которого она
живет"вроде как в наложницах".
Он не спросил себя, чем он будет
жить лично (
у него, впрочем, оставалась в резерве пенсия), — он понял только, что посылать больше нечего.
— Ну да! вот это прекрасно! Я — виноват! Я — много требовал! Я!! Je vous demande un peu! [Прошу покорно! (франц.)] А впрочем, я знал зараньше, что
у вас есть готовое оправдание! Я — должен был
жить на хлебе и воде! Я — должен был рисковать своею карьерой! Я — должен был довольствоваться ролью pique-assiette'a [прихлебателя (франц.)] при более счастливых товарищах! Вы это,конечно, хотите сказать?
—
Живет! Вон окно-то — там и ютится. Был я
у него намеднись, нагажено
у него, насорено в горнице-то! Ни
у дверей, ни
у окон настоящих запоров нет; войди к нему ночью, задуши — никто три дня и не проведает! Да и сам-то он словно уж не в уме!
— Хрисанф Петрович господин Полушкин-с? — Да
у Бакланихи,
у Дарьи Ивановны, приказчиком был — неужто ж не помните! Он еще при муже именьем-то управлял, а после, как муж-то помер, сластить ее стал. Только до денег очень жаден. Сначала тихонько поворовывал, а после и нахалом брать зачал. А обравши, бросил ее. Нынче усадьбу
у Коробейникова,
у Петра Ивановича, на Вопле на реке, купил,
живет себе помещиком да лесами торгует.
— А был тут помещик… вроде как полоумненький. Женился он на ней, ну, и выманила она
у него векселей, да из дому и выгнала. Умер ли,
жив ли он теперь — неизвестно, только она вдовой числится. И кто только в этой усадьбе не отдыхал — и стар и млад! Теперь на попа сказывают…
— Какой же
у меня капитал? а коли и есть капитал, так ведь надо же мне, вдове,
прожить на что-нибудь до смерти!
— Нет, не то что привыкла, а так как-то. Я не принуждала себя, а просто само собой сделалось. Терпелив он был. Вот и хозяйством я занялась — сама не знаю как. Когда я
у папеньки
жила, ничто меня не интересовало — помнишь? Любила я, правда, помечтать, а спроси, об чем — и сама сказать не сумею. А тут вдруг…
— Однако трудненько-таки
у вас сатирику
жить!
Я остановился
у Лукьяныча, который
жил теперь в своем доме, на краю села, при самом тракте, на собственном участке земли, выговоренном при окончательной разделке с крестьянами.
Я знал смутно, что хотя он, в моем присутствии, ютился где-то в подвальном этаже барского дома, но что
у него все-таки есть на селе дом, жена и семья; что два сына его постоянно
живут в Москве по фруктовой части и что при нем находятся только внучата да бабы, жены сыновей, при помощи которых и справляется его хозяйство.
— Да не слыхать н'ишто. Видится, как будто она в доме-то головой. Он все председателем в управе состоит, больше в городе
живет, а она здесь распоряжается. Нынче, впрочем,
у них не очень здорово. Несчастья пошли. Сначала-то сын старшенький изобидел…
— Ну, и слава богу! на старинное пепелище посмотришь, могилкам поклонишься, родным воздухом подышишь — все-таки освежишься! Чай,
у Лукьяныча во дворце остановился? да, дворец он себе нынче выстроил! тесно в избе показалось, помещиком
жить захотел… Ах, мой друг!
В молодости я знал одну почтенную старушку (фамилия ее была Терпугова), обладательницу значительного имения и большую охотницу до гражданских процессов, которая до смерти своей
прожила в полном неведении о «государстве», несмотря на то, что сам губернатор, встречаясь с нею, считал долгом целовать
у нее ручку.
— А вот французы,
у них начальства даже по закону не положено, а
живут!
— Зачем нам!
У нас, коли ты сидишь смирно, да ничего не делаешь —
живи!
У нас все чередом делается. Вот, приедем в Вержболово — там нас рассортируют, да всех по своим местам и распределят.
— Помилуйте! да
у меня в Соломенном и сейчас турецкий дворянин
живет, и фамилия
у него турецкая — Амурадов! — обрадовался Павел Матвеич, — дедушку его Потемкин простым арабчонком вывез, а впоследствии сто душ ему подарил да чин коллежского асессора выхлопотал. Внук-то, когда еще выборы были, три трехлетия исправником по выборам прослужил, а потом три трехлетия под судом состоял — лихой!
—
У нас чего лучше!
у нас, ежели ты по закону
живешь, никто тебя и пальцем не тронет! Ну, а коли-ежели не по закону — ау, брат!