Неточные совпадения
Они забрасывают вас всевозможными «краеугольными камнями», загромождают вашу мысль всякими «основами» и тут же,
на ваших
глазах,
на камни паскудят и
на основы плюют.
Ясно, что при такой обстановке совсем невозможно было бы существовать, если б не имелось в виду облегчительного элемента, позволяющего взглянуть
на все эти ужасы
глазами пьяного человека, который готов и море переплыть, и с колокольни соскочить без всякой мысли о том, что из этого может произойти.
И вам ничего не остается делать, как согласиться с этим воплем, потому что вы видите собственными
глазами и чуете сердцем, как всюду, и
на земле и под землею, и
на воде и под водою — всюду ползет немец.
Я догадался, что имею дело с бюрократом самого новейшего закала. Но — странное дело! — чем больше я вслушивался в его рекомендацию самого себя, тем больше мне казалось, что, несмотря
на внешний закал, передо мною стоит все тот же достолюбезный Держиморда, с которым я когда-то был так приятельски знаком. Да, именно Держиморда! Почищенный, приглаженный, выправленный, но все такой же балагур, готовый во всякое время и отца родного с кашей съесть, и самому себе в
глаза наплевать…
Еще
на глазах у начальства она и туда и сюда, но как только начальство за дверь — она сейчас же язык высунет и сама над собою хохочет.
Он лжет искренно, без всякой для себя пользы и притом почти всегда со слезами
на глазах, и вот это-то именно и составляет главную опасность его лжей, — опасность, к сожалению, весьма немногими замечаемую и вследствие этого служащую источником бесчисленных промахов.
На этом длинном туловище посажена непропорционально маленькая головка, почти лишенная подбородка, с крошечным остатком волос
на висках и затылке, с заостренным носом, как у кобчика, с воспаленными
глазами навыкате и с совершенно покатым лбом.
— Мелко вы, сударь, плаваете, — сказал он, блистая
глазами на Терпибедова, — вот что скажу вам, Никифор Петрович!
Приняв во внимание все вышеизложенное, а равным образом имея в виду, что казенное содержание, сопряженное с званием сенатора кассационных департаментов, есть один из прекраснейших уделов,
на которые может претендовать смертный в сей земной юдоли, — я бодро гляжу в
глаза будущему! Я не ропщу даже
на то, что некоторые из моих товарищей по школе, сделавшись адвокатами, держат своих собственных лошадей, а некоторые, сверх того, имеют и клеперов!
"Мы смотрим
на него во все
глаза, думаем, не пароксизм ли с ним.
Но запальчивость эта не только не оскорбила генерала, но, напротив того, понравилась ему.
На губах его скользнула ангельская улыбка. Это до такой степени тронуло меня, что и
на моих
глазах показались слезы. Клянусь, однако ж, что тут не было лицемерия с моей стороны, а лишь только счастливое стечение обстоятельств!
Генерал взглянул
на меня изумленными
глазами, но через минуту я убедился, что он понял мою мысль.
Братец Григорий Николаич такой нынче истинный христианин сделался, что мы смотреть
на него без слез не можем. Ни рукой, ни ногой пошевелить не может, и что говорит — не разберем. И ему мы твое письмо прочитали, думая, что, при недугах, оное его утешит, однако он, выслушав, только
глаза шире обыкновенного раскрыл.
Это человек невысокого роста, плотный, даже коренастый,
на первый взгляд угрюмый, но с необыкновенно кроткими
глазами.
Вы, как Исав, готовы за горшок чечевицы продать все так называемые основы ваши! вы говорите о святости вашего суда, а сами между тем
на каждом шагу делаете из него или львиный ров, или сиренскую прелесть! вы указываете
на брак, как
на основу вашего гнилого общества, а сами прелюбодействуете! вы распинаетесь за собственность, а сами крадете! вы со слезами
на глазах разглагольствуете о любви к отечеству, а сами сапоги с бумажными подметками ратникам ставите!
Но когда я, со слезами
на глазах, просил его успокоиться; когда я доказал ему, что в видах его же собственной пользы лучше, ежели дело его будет в руках человека, ему сочувствующего (я могу признавать его обличения несвоевременными, но не сочувствовать им — не могу!), когда я, наконец, подал ему стакан чаю и предложил папиросу, он мало-помалу смягчился. И теперь, милая маменька, из этого чувствительного, но не питающего к начальству доверия человека я вью веревки!
Из лица бел, румян и чист;
глаза голубые;
на губах улыбка; зубы белые, ровные; волоса белокурые, слегка вьющиеся; походка мягкая; голос — ясный и звучный тенор.
Крыт был дом соломой под щетку и издали казался громадным ощетинившимся наметом; некрашеные стены от времени и непогод сильно почернели; маленькие, с незапамятных времен не мытые оконца подслеповато глядели
на площадь и, вследствие осевшей
на них грязи, отливали снаружи всевозможными цветами; тесовые почерневшие ворота вели в громадный темный двор, в котором непривычный
глаз с трудом мог что-нибудь различать, кроме бесчисленных полос света, которые врывались сквозь дыры соломенного навеса и яркими пятнами пестрили навоз и улитый скотскою мочою деревянный помост.
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то!
на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней станции выедешь — всё перед
глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Суждение это было так неожиданно, что я невольно взглянул
на моего собеседника, не рассердился ли он
на что-нибудь. Но он по-прежнему был румян; по-прежнему невозмутимо-благодушно смотрели его
глаза; по-прежнему
на губах играла приятная улыбка.
— Старший сын, Николай, дельный парень вышел. С понятием. Теперь он за сорок верст, в С***, хлеб закупать уехал! С часу
на час домой жду. Здесь-то мы хлеб нынче не покупаем; станция, так конкурентов много развелось, приказчиков с Москвы насылают, цены набивают. А подальше — поглуше. Ну, а младший сын, Яков Осипыч, — тот с изъянцем. С год места
на глаза его не пущаю, а по времени, пожалуй, и совсем от себя отпихну!
Осип Иваныч умолк
на минуту и окинул нас взглядом. Я сидел съежившись и как бы сознаваясь в какой-то вине; Николай Осипыч, как говорится, ел родителя
глазами. По-видимому, это поощрило Дерунова. Он сложил обе руки
на животе и глубокомысленно вертел одним большим пальцем вокруг другого.
Мы простились довольно холодно, хотя Дерунов соблюл весь заведенный в подобных случаях этикет. Жал мне руки и в это время смотрел в
глаза, откинувшись всем корпусом назад, как будто не мог
на меня наглядеться, проводил до самого крыльца и
на прощанье сказал...
Еще
на днях один становой-щеголь мне говорил:"По-настоящему, нас не становыми приставами, а начальниками станов называть бы надо, потому что я, например, за весь свой стан отвечаю: чуть ежели кто ненадежен или в мыслях нетверд — сейчас же к сведению должен дать знать!"Взглянул я
на него — во всех статьях куроед! И
глаза врозь, и руки растопырил, словно курицу поймать хочет, и носом воздух нюхает. Только вот мундир — мундир, это точно, что ловко сидит! У прежних куроедов таких мундирчиков не бывало!
Удирай! беги во все лопатки в Петербург, чтобы там,
на глазах у начальства, невинную свою душу спасти!
Но ведь для этого надобно жить в Чемезове, надобно беспокоиться, разговаривать, хлопать по рукам, запрашивать, уступать… А главное, жить тут, жить с чистым сердцем,
на глазах у всевозможных сердцеведцев, официальных и партикулярных, которыми кишит современная русская провинция! Вот что страшит. Еще в Петербурге до меня доходили, через разных приезжих из провинции, слухи об этих новоявленных сердцеведцах.
Своими ли ты
глазами смотрел? своими ли руками брал?" — таковы афоризмы,
на которых твердо стоит «подвох».
— Ишь ведь! — вдруг отозвался Лукьяныч, озирая
глазами высь и отирая платком пот, выступивший
на лбу.
Лукьяныч изумленными
глазами взглянул
на меня.
Одевшись наскоро, я выбежал
на крыльцо, и
глазам моим представилась картина необычной для Чемезова суеты.
На днях иду по Невскому, мимо парикмахерской Дюбюра, смотрю и
глазам не верю: по лестнице магазина сходит сам Осип Иванович Дерунов!
На плечах накинута соболья шуба редчайшей воды (в"своем месте"он носит желтую лисью шубу, а в дорогу так и волчьей не брезгает),
на голове надет самого новейшего фасона цилиндр, из-под которого высыпались наружу серебряные кудри; борода расчесана, мягка, как пух, и разит духами; румянец
на щеках даже приятнее прежнего;
глаза блестят…
Когда мы вошли (было около двух часов утра), то
глазам нашим представилась следующая картина: Марья Потапьевна, в прелестнейшем дезабилье из какой-то неслыханно дорогой материи, лежала с ножками
на кушетке и играла кистями своего пеньюара; кругом
на стульях сидело четверо военных и один штатский.
Марья Потапьевна лениво вскинула
глазами на Осипа Иваныча; из рядов «калегвардов» послышалось несколько панегирических восклицаний.
На этот раз Легкомысленный спасся. Но предчувствие не обмануло его. Не успели мы сделать еще двух переходов, как
на него напали три голодные зайца и в наших
глазах растерзали
на клочки! Бедный друг! с какою грустью он предсказывал себе смерть в этих негостеприимных горах! И как он хотел жить!
И
на лице у него все было кругло: полные щеки, нос картофелиной, губы сердечком, маленький лоб горбиком,
глаза кругленькие и светящиеся, словно можжевеловые ягодки у хлебного жаворонка, и поверх их круглые очки, которые он беспрестанно снимал и вытирал.
На деле он довольствовался очень малым, но
глазами захапал бы, кажется, целый мир.
В сумерки, когда надвигающиеся со всех сторон тени ночи уже препятствуют ясно различать предметы, генерал не утерпит и выйдет
на крутой берег реки. Долгое время стоит он недвижно, уставясь
глазами в противоположную сторону.
И в тот же таинственный час, крадучись, выходит из новенького дома Антошка, садится
на берег и тоже не может свести лисьих
глаз с барской усадьбы.
Тем не менее
на глазах генерала работа по возведению новой усадьбы шла настолько успешно, что он мог уже в июле перейти в новый, хотя далеко еще не отделанный дом и сломать старый. Но в августе он должен был переселиться в губернский город, чтобы принять участие в работах комитета, и дело по устройству усадьбы замялось. Иону и Агнушку генерал взял с собой, а староста,
на которого было возложено приведение в исполнение генеральских планов,
на все заочные понуждения отвечал, что крестьяне к труду охладели.
Тем не менее сначала это была борьба чисто платоническая. Генерал один
на один беседовал в кабинете с воображаемым нигилистом, старался образумить его, доказывал опасность сего, и хотя постоянно уклонялся от объяснения, что следует разуметь под словом сие,но по тем огонькам, которые бегали при этом в его
глазах, ясно было видно, что дело идет совсем не о неведомом каком-то нигилизме, а о совершившихся новшествах, которые, собственно, и составляли неизбывную обиду, подлежавшую генеральскому отмщению.
Антон произнес эти слова робко, как будто ему давили горло. При этом он взмахнул
глазами на «Мысок»,
на противоположном берегу реки, где и до сих пор стоял постоялый двор Калины Силантьева. Генерал словно очнулся от сна.
Прочитав это письмо, генерал окончательно поник головой. Он даже по комнатам бродить перестал, а сидел, не вставаючи, в большом кресле и дремал. Антошка очень хорошо понял, что письмо Петеньки произвело аффект, и сделался еще мягче, раболепнее. Евпраксея, с своей стороны, прекратила неприступность. Все люди начали ходить
на цыпочках, смотрели в
глаза, старались угадать желания.
Все его оставили, и он не мог даже претендовать
на такое забвение, а мог только удивленными
глазами следить, как все спешит ликвидировать и бежать из своего места. Оставались только какие-то мрачные наемники, которым удалось, при помощи ненавистных мужиков, занять по земству и мировым судам места, с которыми сопряжено кое-какое жалованье.
— Тамбыл? — спросил старик, указывая
глазами на балкон.
Смотрим: невдалеке от дороги, у развалившихся ворот, от которых остались одни покосившиеся набок столбы, стоит старик в засаленном стеганом архалуке, из которого местами торчит вата, и держит руку щитком над
глазами, всматриваясь в нас.
На голове у него теплый картуз, щеки и губы обвисли, борода не брита, жидкие волосы развеваются по ветру; в левой руке березовая палка, которую он тщетно старается установить.
В это время дорога сделала крутой загиб, и кучерявинская усадьба снова очутилась у нас в
глазах, как
на ладони.
— Необыкновенные нынче люди пошли, — отозвался другой депутат, —
глаза у него словно сверла, язык суконный… что захочет, то
на тебя и наплетет!
Но я уже не слушал: я как-то безучастно осматривался кругом. В
глазах у меня мелькали огни расставленных
на столах свечей, застилаемые густым облаком дыма; в ушах раздавались слова: «пас»,"проберем","не признает собственности, семейства"… И в то же время в голове как-то назойливее обыкновенного стучала излюбленная фраза:"с одной стороны, должно сознаться, хотя, с другой стороны, — нельзя не признаться"…
Я знал, что для Тебенькова всего дороже в женщине — ее неведение и что он стоит
на этой почве тем более твердо, что она уже составила ему репутацию в
глазах"наших дам". Поэтому я даже не пытался возражать ему
на этом пункте.