Неточные совпадения
Невольным образом в этом рассказе замешивается и собственная моя личность; прошу не обращать на нее внимания. Придется, может
быть, и об Лицее
сказать словечко; вы это простите, как воспоминания, до сих пор живые! Одним словом, все сдаю вам, как вылилось на бумагу. [Сообщения И. И. Пущина о том, как он осуществлял свое обещание Е. И. Якушкину, — в письмах к Н. Д. Пущиной и Е. И. Якушкину за 1858 г. № 225, 226, 228, 242 и др.]
При самом начале — он наш поэт. Как теперь вижу тот послеобеденный класс Кошанского, когда, окончивши лекцию несколько раньше урочного часа, профессор
сказал: «Теперь, господа,
будем пробовать перья! опишите мне, пожалуйста, розу стихами». [В автографе еще: «Мой стих никак», зачеркнуто.]
На это ходатайство Энгельгардта государь
сказал: «Пусть пишет, уж так и
быть, я беру на себя адвокатство за Пушкина; но
скажи ему, чтоб это
было в последний раз. «La vieille est peut-être enchantée de la méprise du jeune homme, entre nous soit dit», [Между нами: старая дева,
быть может, в восторге от ошибки молодого человека (франц.).] — шепнул император, улыбаясь, Энгельгардту.
Прочтя сии набросанные строки
С небрежностью на памятном листке,
Как не узнать поэта по руке?
Как первые не вспомянуть уроки
И не
сказать при дружеском столе:
«Друзья, у нас
есть друг и в Хороле...
Опасения доброго Александра Ивановича меня удивили, и оказалось, что они
были совершенно напрасны. Почти те же предостережения выслушал я от В. Л. Пушкина, к которому заезжал проститься и
сказать, что увижу его племянника. Со слезами на глазах дядя просил расцеловать его.
Монах начал извинением в том, что, может
быть, помешал нам, потом
сказал, что, узнавши мою фамилию, ожидал найти знакомого ему П. С.
Пушкин при всей своей восприимчивости никак не нашел бы там материалов, которыми он пользовался на поприще общественной жизни. Может
быть, и самый резкий перелом в существовании, который далеко не все могут выдержать, пагубно отозвался бы на его своеобразном, чтобы не
сказать капризном, существе.
Вот тебе, любезный Володя, все, что можно
сказать в тесных пределах письма. Молю бога, чтоб ты, кончивши благополучно поручение свое, порадовал скорее меня своим приездом. Сколько нам нужно
будет потолковать! Беседа твоя усладит меня. Не знаю, что ты думаешь? Не знаю, что ты предпримешь?
В начале декабря непременно
буду — в письме невозможно всего
сказать: откровенно признаюсь тебе, что твое удаление из Петербурга для меня больше, чем когда-нибудь горестно… Я должен
буду соображаться с твоими действиями и увидеть, что необходимость заставит предпринять…
Продолжение впредь, теперь мешают. Я все возможные случаи
буду искать, чтобы марать сию тетрадку до Тобольска. Извините, что так дурно пишу — я восхищаюсь, что и этим способом могу что-нибудь вам
сказать в ожидании казенной переписки, которую, верно, нам позволят иногда; по возможности
будем между строками писать лимонным соком…
— Annette, надеюсь, что ты
будешь аккуратна попрежнему, однако
будь осторожна с лимоном, ибоМуханов мне сегодня
сказал, что уже эта хитрость открыта, и я боюсь, чтобы она нам не повредила.
Об Муханове уведоми как-нибудь сестру его: она живет в Москве на Пречистенке и замужем за Шаховским, зовут ее Лизавета Александровна.
Скажи ей, что брат ее перевезен
был из Выборга для присоединения к нам двум — и слава богу мы все здоровы.
Последнее наше свидание в Пелле
было так скоро и бестолково, что я не успел выйти из ужасной борьбы, которая во мне происходила от радости вас видеть не в крепости и горести расстаться, может
быть, навек. Я думаю, вы заметили, что я
был очень смешон, хотя и жалок. — Хорошо, впрочем, что так удалось свидеться. Якушкин мне говорил, что он видел в Ярославле семью свою в продолжение 17 часов и также все-таки не успел половины
сказать и спросить.
Прощайте до Тобольска — мы спешим. В знак, что вы получили эту тетрадку, прошу по получении оной в первом письме ко мне сделать крестик — х.Это
будет ответом на это бестолковое, но от души набросанное маранье; я надеюсь, что бог поможет ему дойти до вас. Я вам в заключение
скажу все, что слышал о нашей будущности — adieu.
Егор Антонович часто со мной — особенно в наши праздники. Я в их кругу провожу несколько усладительных минут. Если Малиновский в Питере, то
скажите ему от меня что-нибудь. Всем, всем дядюшкам и тетушкам поклоны. Может
быть, из Иркутска
скажу вам несколько слов — adieu, adieu. Наградите щедро моего Привалова,он добр.
Вот два года, любезнейший и почтенный друг Егор Антонович, что я в последний раз видел вас, и — увы! — может
быть, в последний раз имею случай
сказать вам несколько строк из здешнего тюремного замка, где мы уже более двадцати дней существуем.
Трудно и почти невозможно (по крайней мере я не берусь) дать вам отчет на сем листке во всем том, что происходило со мной со времени нашей разлуки — о 14-м числе надобно бы много говорить, но теперь не место, не время, и потому я хочу только, чтобы дошел до вас листок, который, верно, вы увидите с удовольствием; он
скажет вам, как я признателен вам за участие, которое вы оказывали бедным сестрам моим после моего несчастия, — всякая весть о посещениях ваших к ним
была мне в заключение истинным утешением и новым доказательством дружбы вашей, в которой я, впрочем, столько уже уверен, сколько в собственной нескончаемой привязанности моей к вам.
Мы почти всякую ночь ночевали часов шесть, купили свои повозки,
ели превосходную уху из стерлядей или осетрины, которые здесь ничего не стоят, — словом
сказать, на пятьдесят коп. мы жили и
будем жить весьма роскошно. Говядина от 2 до 5 коп. фунт, хлеб превосходный и на грош два дня
будешь сыт.
Об себе я ничего особенного не имею вам
сказать, могу только смело вас уверить, что, каково бы ни
было мое положение, я
буду уметь его твердо переносить и всегда найду в себе такие утешения, которых никакая человеческая сила не в состоянии меня лишить.
Может
быть, это мечта, но мечта для меня утешительная сладостная. Объяснений между нами не нужно: я пойму, если вы пришлете мне какую-нибудь книгу и
скажете в письме, что она вам нравится, — тогда я прямо за перо с некоторыми добрыми друзьями и спечем вам пирог. Но — увы! — когда еще этот листок до вас долетит и когда получу ответ? Мильон верст!
Человек — странное существо; мне бы хотелось еще от вас получить, или, лучше
сказать, получать, письма, — это первое совершенно меня опять взволновало.
Скажите что-нибудь о наших чугунниках, [Чугунники — лицеисты 1-го курса, которым Энгельгардт роздал в 1817 г. чугунные кольца в знак прочности их союза.] об иных я кой-что знаю из газет и по письмам сестер, но этого для меня как-то мало. Вообразите, что от Мясоедова получил год тому назад письмо, — признаюсь, никогда не ожидал, но тем не менее
был очень рад.
Он просит
сказать доброму своему Егору Антоновичу, что он совершенно ожил, читая незабвенные для него строки, которыми так неожиданно порадован
был 10 сего месяца. Вы узнаете, что верный вам прежний Jeannot [Иванушка — семейное и лицейское прозвище Пущина.] все тот же; что он не охлажден тюрьмою, с тою же живостью чувствует, как и прежде, и сердцем отдохнул при мысли, что добрый его старый директор с высот Уральских отыскивал отдаленное его жилище и думу о нем думал.
Смерть Саврасова его поразила; в душе пожелал ему светлой вечности и
сказал с вами: ему теперь легче. Не стало одного доброго товарища, который кому-нибудь мог
быть полезен, а он жив и здоров. Как это все понять?
К. Ивановна говорила с Пятницким и поручает мне тебе это
сказать: сама она сегодня не пишет при всем желании, потому что Володя не на шутку хворает, — у них руки упали; ты не
будешь ее винить.
Вчера вечером поздно возвратился домой, не успел
сказать тебе, любезный друг, слова.
Был у преосвященного, он обещал освободить Иакинфа, но не наверное. — Просидел у Юшневских вечер. Днем сделал покупку, казанскую телегу за 125 рублей — кажется, она довезет меня благополучно с моим хламом. Может
быть, можно бы и дешевле приискать колесницу, но тоска ходить — все внимание обращено на карман, приходящий в пустоту.
Будь здоров,
скажи мне побольше о себе и обо всем, что у тебя делается.
Из Иркутска я к тебе писал; ты, верно, давно получил этот листок, в котором сколько-нибудь узнал меня. Простившись там с добрыми нашими товарищами-друзьями, я отправился 5 сентября утром в дальний мой путь. Не
буду тем дальним путем вести тебя —
скажу только словечко про наших, с которыми удалось увидеться.
Даже
скажу более: от тебя зависит выбор места в здешних краях; впрочем, дело не в том или другом городе, главное — чтобы
быть нам соединенным под одной крышей.
Скажи, каким образом, Вильгельм пишет на твоем листке? Или он переведен куда-нибудь? Видно, они расстались с братом. Бобрищевы-Пушкины нынешнюю зиму перейдут в Тобольск. Павел Сергеевич очень доволен этим перемещением:
будет вместе с Фонвизиными, и брату лучше в этом заведении, нежели в Красноярске, а может
быть, перемена места произведет некоторую пользу в его расстроенном положении.
Прощайте… В знак получения письменной тетрадки
скажите, что Барятинский занимается попрежнему греческим языком. Я не сомневаюсь в верности доставления, но все-таки хочется иметь убеждение, что дошло.
Будьте все здоровы и вспоминайте иногда искренно вас любящего и уважающего И. П.
Прощай, любезный друг Оболенский, мильон раз тебя целую, больше, чем когда-нибудь. Продолжай любить меня попрежнему.
Будь доволен неполным и неудовлетворительным моим письмом. Об соседях на западе нечего
сказать особенного. Знаю только, что Беляевы уехали на Кавказ. Туда же просились Крюковы, Киреев и Фролов. Фонвизину отказано. — Крепко обнимаю тебя.
Не извиняюсь, что преследую вас разного рода поручениями; вы сами виноваты, что я без зазрения совести задаю вам хлопоты. Может
быть, можно
будет вам через тезку Якушкина избавить этого человека от всяких посторонних расходов. Словом
сказать, сделать все, что придумаете лучшим; совершенно на вас полагаюсь и уверен, что дело Кудашева в хороших руках.
Я думаю, что наши близкие ожидают чего-нибудь от этого торжества, но мне кажется, ничего не может
быть, хотя по всем правилам следовало бы, в подражание Европе, сделать амнистию. У нас этого слова не понимают. Как вы думаете, что тут выкинет наш приятель? Угадать его мудрено, Н. П., как медведь, не легко
сказать, что он думает. [Приятель, Н. П. и дальше — медведь — Николай I.]
Семенов сам не пишет, надеется, что ему теперь разрешат свободную переписку. Вообразите, что в здешней почтовой экспедиции до сих пор предписание — не принимать на его имя писем; я хотел через тещу Басаргина к нему написать — ей
сказали, что письмо пойдет к Талызину. Городничий в месячных отчетах его аттестует, как тогда, когда он здесь находился, потому что не
было предписания не упоминать о человеке, служащем в Омске. Каков Водяников и каковы те, которые читают такого рода отчеты о государственных людях?
Скажи Павлу Сергеевичу, что я сегодня не могу ответить на его письмо с Степаном Яковлевичем. Впрочем, я к нему писал в прошедшую субботу с Погодаевым — мое письмо
было как бы ответом на то, которое теперь получил от него. С Погодаевым я послал для Натальи Дмитриевны облатки, в переплете «Наль и Дамаянти» и газеты Петру Николаевичу от Матвея.
…Последняя могила Пушкина! Кажется, если бы при мне должна
была случиться несчастная его история и если б я
был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России, хотя не всем его стихам поклоняюсь; ты догадываешься, про что я хочу
сказать; он минутно забывал свое назначение и все это после нашей разлуки…
Как сон пролетели приятные минуты нашего свидания. Через 24 часа после того, как я взглянул в последний раз на вас, добрый мой Иван Дмитриевич, я уже
был в объятиях детей и старушки Марьи Петровны. Они все ожидали меня как необходимого для них человека. Здесь я нашел Басаргина с женой: они переехали к нам до моего возвращения. Наскоро
скажу вам, как случилось горестное событие 27 декабря. До сих пор мы больше или меньше говорим об этом дне, лишь только сойдемся.
Ты невольно спрашиваешь, что
будет с этими малютками? Не могу думать, чтобы их с бабушкой не отдали родным, и надеюсь, что это позволение не замедлит прийти. Кажется, дело просто, и не нужно никаких доказательств, чтобы понять его в настоящем смысле. Не умею тебе
сказать, как мне трудно говорить всем об этом печальном происшествии…
Очень рад, что твои финансовые дела пришли в порядок. Желаю, чтобы вперед не нужно
было тебе писать в разные стороны о деньгах. Должно
быть, неприятно распространяться об этом предмете. Напиши несколько строк Семенову и
скажи ему общую нашу признательность за пятьсот рублей, которые ему теперь уже возвращены.
Очень понимаю, как бы нам нужно
было, в некоторых случаях, вместе заглянуть в лавочку, где ночью некстати дурачатся молодые или, лучше
сказать, старые люди.
Я
скажу только, что это люди добрые, которых можно видеть иногда; часто же с ними
быть тоска.
Как бы с переводом Ентальцевых в Тобольск нас не обнесли этой чаркой. Она больше нас имеет право приехать к вам. Может
быть,
скажут, что слишком много сумасшедших
будет вместе, если и нас двоих приобщить к Андрею Васильевичу. [В Тобольске жил тогда душевнобольной Н. С. Бобрищев-Пушкин.]
Приветствуйте за меня Анненковых. Я слышал, что она ожидает умножения семейства. Дай бог, чтоб это хорошо у них кончилось. К ним не пишу, Федор Федорович им
будет рассказывать про нашу жизнь лучше всякого письма. Может
быть,
скажет многое, чего и нет…
Скажите:
есть ли возможность из такой аттестации что-нибудь заключить и может ли
быть, чтоб те, которые спрашивают Воденикова, желали иметь толковый ответ.
Сбылось, как я ожидал: вперед
был уверен, что Жадовский, которому, однако, я очень благодарен за пожертвование нескольких часов на пути, ничего вам не
сказал особенного обо мне.
Вообще здесь, можно
сказать, почти нет помещиков;
есть две-три маленькие деревеньки в Тобольской губернии, но и там невольным образом помещики не могут наслаждаться своими правами, стараются владеть самым скромным образом. Соседство свободных селений им бельмо на глазу.
Скажите,
есть ли какая-нибудь возможность положиться на наблюдателей, которые ничего не могут наблюсти?
Сегодня в ночь заезжал Казадаев; я, пока он здесь
был, успел
сказать несколько слов братьям Михаиле и Николаю, а ваше письмо до другого разу осталось.
Для успокоения вашей совести надобно вам
сказать, что всходы
были хороши, но бездождие, почти повсеместное в Тобольской губернии, не обещает обильной жатвы.
Розанов, верно, вам
сказал мою благодарность за сигары и «Адольфа». Вспоминайте иногда душою вам преданного сибиряка. Двадцать лет дают мне здесь право гражданства. Недавно я видел Швецова из Тагиля, который
был за границей и привез мне привет от Н. Тургенева...