Но чаще занимали страсти
Умы пустынников моих.
Ушед от их мятежной власти,
Онегин говорил об них
С невольным вздохом сожаленья;
Блажен, кто ведал их волненья
И наконец от них отстал;
Блаженней тот, кто их не знал,
Кто охлаждал любовь — разлукой,
Вражду — злословием; порой
Зевал с друзьями и с женой,
Ревнивой не тревожась мукой,
И дедов верный капитал
Коварной двойке не вверял.
Неточные совпадения
Но, шумом бала утомленный,
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени
блаженнойЗабав и роскоши дитя.
Проснется зá полдень, и снова
До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра,
И завтра
то же, что вчера.
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?
Вотще ли был он средь пиров
Неосторожен и здоров?
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман, в роде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в
блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
Достоин похвалы тот, который, видя кутузку очами телесными, согласно с сим регулирует свое поведение; во стократ
блаженнее тот, который, видя кутузку лишь очами духовными, продолжает веровать в незыблемость ее руководящих свойств.
Его отец — симбирский дворянин, // Иван Ильич NN-ов, муж дородный, // Богатого отца любимый сын. // Был сам богат; имел он ум природный // И, что ума полезней, важный чин; // С четырнадцати лет служил и с миром // Уволен был в отставку бригадиром; // А бригадир
блаженных тех времен // Был человек, и следственно умен. // Иван Ильич наш слыл по крайней мере // Любезником в своей симбирской сфере.
Там ведут
блаженные ту самую «легчайшую жизнь» (re i ste biote, — Одисс. IV. 565), какую ведут и «легко живущие» олимпийские боги, — легко живущие жизнью здешнего, земного типа.
Неточные совпадения
Только впоследствии, когда
блаженный Парамоша и юродивенькая Аксиньюшка взяли в руки бразды правления, либеральный мартиролог вновь восприял начало в лице учителя каллиграфии Линкина, доктрина которого, как известно, состояла в
том, что"все мы, что человеки, что скоты, — все помрем и все к чертовой матери пойдем".
Больше ничего от него не могли добиться, потому что, выговоривши свою нескладицу, юродивый тотчас же скрылся (точно сквозь землю пропал!), а задержать
блаженного никто не посмел.
Тем не меньше старики задумались.
На грязном голом полу валялись два полуобнаженные человеческие остова (это были сами
блаженные, уже успевшие возвратиться с богомолья), которые бормотали и выкрикивали какие-то бессвязные слова и в
то же время вздрагивали, кривлялись и корчились, словно в лихорадке.
Ласка всё подсовывала голову под его руку. Он погладил ее, и она тут же у ног его свернулась кольцом, положив голову на высунувшуюся заднюю лапу. И в знак
того, что теперь всё хорошо и благополучно, она слегка раскрыла рот, почмокала губами и, лучше уложив около старых зуб липкие губы, затихла в
блаженном спокойствии. Левин внимательно следил за этим последним ее движением.
Чем долее Левин косил,
тем чаще и чаще он чувствовал минуты забытья, при котором уже не руки махали косой, а сама коса двигала за собой всё сознающее себя, полное жизни тело, и, как бы по волшебству, без мысли о ней, работа правильная и отчетливая делалась сама собой. Это были самые
блаженные минуты.