Неточные совпадения
Павел от огорчения в продолжение двух дней не был даже у Имплевых. Рассудок, впрочем, говорил ему, что это даже хорошо, что Мари переезжает в Москву, потому что, когда он сделается студентом и сам станет жить в Москве, так уж не будет расставаться с ней; но,
как бы то ни было, им овладело нестерпимое желание узнать от Мари что-нибудь определенное об ее
чувствах к себе. Для этой цели он приготовил письмо, которое решился лично
передать ей.
Самое большое, чем он мог быть в этом отношении, это — пантеистом, но возвращение его в деревню, постоянное присутствие при том,
как старик отец по целым почти ночам простаивал
перед иконами, постоянное наблюдение над тем,
как крестьянские и дворовые старушки с каким-то восторгом бегут к приходу помолиться, — все это, если не раскрыло в нем религиозного
чувства, то, по крайней мере, опять возбудило в нем охоту к этому
чувству; и в первое же воскресенье, когда отец поехал к приходу, он решился съездить с ним и помолиться там посреди этого простого народа.
Те, оставшись вдвоем, заметно конфузились один другого: письмами они уже сказали о взаимных
чувствах, но
как было начать об этом разговор на словах? Вихров, очень еще слабый и больной, только с любовью и нежностью смотрел на Мари, а та сидела
перед ним, потупя глаза в землю, — и видно было, что если бы она всю жизнь просидела тут, то сама первая никогда бы не начала говорить о том. Катишь, решившая в своих мыслях, что довольно уже долгое время медлила, ввела, наконец, ребенка.
Героя моего последнее время сжигало нестерпимое желание сказать Мари о своих
чувствах; в настоящую минуту, например, он сидел против нее — и с
каким бы восторгом бросился
перед ней, обнял бы ее колени, а между тем он принужден был сидеть в скромнейшей и приличнейшей позе и вести холодный, родственный разговор, — все это начинало уж казаться ему просто глупым: «Хоть пьяну бы, что ли, напиться, — думал он, — чтобы посмелее быть!»
Неточные совпадения
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей и
чувств, которых он не мог
передать окружающим, и теперь он изливал в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о книгах, которые он читал, и в особенности идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла критика всех старых сочинений о хозяйстве.
Янтарь на трубках Цареграда, // Фарфор и бронза на столе, // И,
чувств изнеженных отрада, // Духи в граненом хрустале; // Гребенки, пилочки стальные, // Прямые ножницы, кривые, // И щетки тридцати родов // И для ногтей, и для зубов. // Руссо (замечу мимоходом) // Не мог понять,
как важный Грим // Смел чистить ногти
перед ним, // Красноречивым сумасбродом. // Защитник вольности и прав // В сем случае совсем неправ.
И постепенно в усыпленье // И
чувств и дум впадает он, // А
перед ним воображенье // Свой пестрый мечет фараон. // То видит он: на талом снеге, //
Как будто спящий на ночлеге, // Недвижим юноша лежит, // И слышит голос: что ж? убит. // То видит он врагов забвенных, // Клеветников и трусов злых, // И рой изменниц молодых, // И круг товарищей презренных, // То сельский дом — и у окна // Сидит она… и всё она!..
Неужели это прекрасное
чувство было заглушено во мне любовью к Сереже и желанием казаться
перед ним таким же молодцом,
как и он сам? Незавидные же были эти любовь и желание казаться молодцом! Они произвели единственные темные пятна на страницах моих детских воспоминаний.
После этого,
как, бывало, придешь на верх и станешь
перед иконами, в своем ваточном халатце,
какое чудесное
чувство испытываешь, говоря: «Спаси, господи, папеньку и маменьку». Повторяя молитвы, которые в первый раз лепетали детские уста мои за любимой матерью, любовь к ней и любовь к богу как-то странно сливались в одно
чувство.