Неточные совпадения
Аграфена Кондратьевна. Лучше об стол лбом стучи,
да ногами не озорничай! (Бегает за ней.)
Да что ж
ты, с
чего ж
ты взяла не слушаться!
Аграфена Кондратьевна.
Да, хорош душка! Скажите пожалуйста! Жалко,
что не отдали
тебя за шута за горохового. Ведь ишь
ты, блажь-то какая в
тебе; ведь это
ты назло матери под нос-то шепчешь.
Аграфена Кондратьевна. Разве мне
тебя не жаль,
ты думаешь!
Да что делать-то! Потерпи малость, уж коли много лет ждала. Ведь нельзя же
тебе вдруг жениха найти: скоро-то только кошки мышей ловят.
Аграфена Кондратьевна. Так
что же, я дура, по-твоему,
что ли? Какие у
тебя там гусары, бесстыжий твой нос! Тьфу
ты, дьявольское наваждение! Али
ты думаешь,
что я не властна над
тобой приказывать? Говори, бесстыжие твои глаза, с
чего у
тебя взгляд-то такой завистливый?
Что ты, прытче матери хочешь быть? У меня ведь недолго, я и на кухню горшки парить пошлю. Ишь
ты! Ишь
ты! А!.. Ах, матушки вы мои! Посконный сарафан сошью
да вот на голову
тебе и надену! С поросятами
тебя, вместо родителей-то, посажу!
Аграфена Кондратьевна. Не умею сказать.
Да что я
тебе, бабка-угадка,
что ли, Фоминишна?
Фоминишна. Уж и не знаю, как сказать; на словах-то
ты у нас больно прытка, а на деле-то вот и нет
тебя. Просила, просила, не токмо чтобы
что такое, подари хоть платок, валяются у
тебя вороха два без призрения, так все нет, все чужим
да чужим.
Фоминишна. У
тебя все мужчины в глазах-то прыгают.
Да где ж это таки видано,
что мужчина ходит в чепчике? Вдовье дело — как следует назвать?
Устинья Наумовна.
Что говорить, матушка,
что говорить! Ну, уж хлопотала, хлопотала я для
тебя, Аграфена Кондратьевна, гранила, гранила мостовую-то,
да уж и выкопала жениха: ахнете, бралиянтовые,
да и только!
Большов. Знаю я,
что ты любишь — все вы нас любите; только путного от вас ничего не добьешься. Вот я теперь маюсь, маюсь с делом-то, так измучился, поверишь ли
ты, мнением только этим одним! Уж хоть бы поскорей,
что ли,
да из головы вон.
Большов. Знаю,
что в наших руках;
да сумеешь ли
ты это дело сделать-то? Ведь вы народец тоже! Я уж вас знаю! На словах-то вы прытки, а там и пошел блудить.
Большов. Это точно, поторговаться не мешает: не возьмут по двадцати пяти, так полтину возьмут; а если полтины не возьмут, так за семь гривен обеими руками ухватятся. Все-таки барыш. Там,
что хошь говори, а у меня дочь невеста, хоть сейчас из полы в полу
да со двора долой.
Да и самому-то, братец
ты мой, отдохнуть пора; проклажались бы мы, лежа на боку, и торговлю всю эту к черту.
Да вот и Лазарь идет.
Большов. А идет, так и пусть идет. (Помолчав.) А вот
ты бы, Лазарь, когда на досуге баланц для меня сделал, учел бы розничную по панской-то части, ну и остальное,
что там еще. А то торгуем, торгуем, братец, а пользы ни на грош. Али сидельцы,
что ли, грешат, таскают родным
да любовницам; их бы маленечко усовещивал.
Что так, без барыша-то, небо коптить? Аль сноровки не знают? Пора бы, кажется.
Большов.
Да что же
ты толкуешь-то?
Большов.
Да что ж,
что ты весь-то?
Дождешься, пожалуй,
что какой-нибудь свой же брат оберет
тебя дочиста, а там, глядишь, сделает сделку по гривне за рубль,
да и сидит в миллионе и плевать на
тебя не хочет.
Подхалюзин.
Да ты, чертенок, говори толком! Зайти,
что ль, хотел?
Фоминишна. Уж пореши
ты ее нужду, Устинья Наумовна! Ишь
ты, девка-то измаялась совсем,
да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный горшок,
да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет.
Что томить-то ее понапрасну! Другие в ее пору давно уж детей повывели. То-то, мать моя,
что ж ее томить-то!
Устинья Наумовна. Сама все это разумею, серебряная —
да нешто за мной дело стало; у меня женихов-то,
что борзых.
Да ишь
ты, разборчивы они очень с маменькой-то.
Устинья Наумовна.
Да как же мне с женихом-то быть, серебряный? Я его-то уж больно уверила,
что такая Алимпияда Самсоновна красавица,
что настоящий
тебе патрет; и образованная, говорю, и по-французскому, и на разные манеры знает.
Что ж я ему теперь-то скажу?
Устинья Наумовна. Так
ты, яхонтовый, говоришь,
что две тысячи рублей
да шубу соболью?
Устинья Наумовна. А
что ты думаешь,
да и в самом деле! Как надену соболью шубу-то, поприбодрюсь,
да руки-то в боки, так ваша братья, бородастые, рты разинете. Разахаются так,
что пожарной трубой не зальешь; жены-то с ревности вам все носы пооборвут.
Большов.
Да ты белены,
что ль, объелась, старая дура!
Большов.
Что ж, деньги заплатить!
Да с
чего же
ты это взял?
Да я лучше всё огнем сожгу, а уж им ни копейки не дам. Перевози товар, продавай векселя; пусть тащут, воруют, кто хочет, а уж я им не плательщик.
Большов.
Да об
чем же
ты плачешь-то?
Большов. Как назад?
Да с
чего это
ты выдумал?
Большов.
Да как же
тебе оставить-то меня! Ведь только и надежды-то теперь,
что ты. Сам я стар, дела подошли тесные. Погоди: может, еще такое дело сделаем,
что ты и не ожидаешь.
Аграфена Кондратьевна.
Да ты что видал-то? Так что-нибудь. А ведь это дочь твоя, дитя кровная, каменный
ты человек!
Аграфена Кондратьевна.
Чего хочется!
Да ты, Самсон Силыч, очумел,
что ли? Накормлена! Мало ли
что накормлена! По христианскому закону всякого накормить следствует; и чужих призирают, не токмо
что своих, — а ведь это и в люди сказать грех как ни на есть: родная детища!
Большов. Знаем,
что родная,
да чего ж ей еще?
Что ты мне притчи эти растолковываешь? Не в рамку же ее вделать! Понимаем,
что отец.
Аграфена Кондратьевна. Бог создал!
Да сам-то
ты что? Ведь и она, кажется, создания божеская али нет? Не животная какая-нибудь, прости Господи!..
Да спроси у нее что-нибудь.
Липочка.
Да что ж это, Устинья Наумовна?
Да как же это
ты, право!
Устинья Наумовна. Нынче утром была. Вышел как есть в одном шлафорке, а уж употчевал — можно чести приписать. И кофию велел, и ромку-то, а уж сухарей навалил — видимо-невидимо. Кушайте, говорит, Устинья Наумовна! Я было об деле-то, знаешь ли — надо, мол, чем-нибудь порешить;
ты, говорю, нынче хотел ехать обзнакомиться-то: а он мне на это ничего путного не сказал. Вот, говорит, подумамши
да посоветамшись, а сам только
что опояску поддергивает.
Аграфена Кондратьевна.
Да, найдешь, на печи-то сидя;
ты уж и забыл, кажется,
что у
тебя дочь-то есть.
Устинья Наумовна. С
чего это
ты взяла? Откуда нашел на
тебя эдакой каприз? Разве я хулю твое платье?
Чем не платье — и всякий скажет,
что платье.
Да тебе-то оно не годится; по красоте-то твоей совсем не такое надобно, — исчезни душа, коли лгу. Для
тебя золотого мало: подавай нам шитое жемчугом. Вот и улыбнулась, изумрудная! Я ведь знаю,
что говорю!
Аграфена Кондратьевна. Целуй, батюшка, обе чистые. Ах
ты, дитятко,
да как же это давеча-то так? а? Ей-богу!
Что ж это такое? А уж я и не знала, как это дело и рассудить-то. Ах, ненаглядная
ты моя!
Подхалюзин. То-то, дурак! Вот
ты теперь и смотри на нас! (Ходит по комнате.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! А вы хотели за офицера идти-с.
Чем же мы не молодцы? Вот сертучок новенький взяли
да и надели.
Устинья Наумовна.
Да, соболий!
Что ты смеешься-то,
что горло-то пялишь!
Большов.
Да что: на сделку согласны.
Что, говорят, тянуть-то, — еще возьмешь ли, нет ли, а
ты что-нибудь чистыми дай,
да и Бог с
тобой.
Большов.
Что ты, Лазарь,
что ты!
Да куда ж
ты деньги-то дел?
Лазарь!
да ты вспомни то, ведь я
тебе все отдал, все дочиста; вот
что себе оставил, видишь!
Большов. Чувствуешь
ты!
Ты бы должен все отдать, как я, в одной рубашке остаться, только бы своего благодетеля выручить.
Да не прошу я этого, не надо мне;
ты заплати за меня только,
что теперь следует.
Большов. Уж
ты скажи, дочка: ступай, мол,
ты, старый черт, в яму!
Да, в яму! В острог его, старого дурака. И за дело! — Не гонись за большим, будь доволен тем,
что есть. А за большим погонишься, и последнее отнимут, оберут
тебя дочиста. И придется
тебе бежать на Каменный мост
да бросаться в Москву-реку.
Да и оттедова
тебя за язык вытянут
да в острог посадят.
Большов.
Да что кончать-то? Уж я вижу,
что дело-то кончено. Сама себя раба бьет, коли не чисто жнет!
Ты уж не плати за меня ничего: пусть
что хотят, то и делают. Прощайте, пора мне!
Подхалюзин. Об
чем рассказывать-то, купоросная душа!
Да кто
тебе поверит-то еще?
Рисположенский. Кто поверит? Кто поверит? А вот увидишь! А вот увидишь! Батюшки мои,
да что ж мне делать-то? Смерть моя! Грабит меня, разбойник, грабит! Нет,
ты погоди!
Ты увидишь! Грабить не приказано!
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Вот
тебе на! (Вслух).Господа, я думаю,
что письмо длинно.
Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна,
да потом пожертвуешь двадцать аршин,
да и давай
тебе еще награду за это?
Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим».
Да дворянин… ах
ты, рожа!
Хлестаков.
Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе,
да за дело, чтоб он знал полезное. А
ты что? — начинаешь плутнями,
тебя хозяин бьет за то,
что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет
тебе брюхо
да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого,
что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь?
Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)
Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного;
да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.