Неточные совпадения
Эти люди печатание раскольнических сочинений, извлечение их из-под спуда обаятельной тайны и прежде считали, и теперь считают делом несравненно опаснейшим для них, чем бывшие в прежние
времена костры,
пытки, ссылки и всякого рода преследования.
Казни,
пытки, ссылки усилили раскол, умножили число его последователей, но далеко не настолько, насколько в последнее
время увеличила их несчастная тайна, которой долгое
время покрыт был раскол и которая доходила до того, что даже нельзя было напечатать слов: «в России есть раскольники».
В екатерининское
время раскол хотя и перестал считаться таким злом, против которого нужны костры,
пытки, кнут и плаха, но тем не менее был по-прежнему у всех на виду. Правительственный секрет еще не выступал ему на помощь. Раскол сам даже старался высказываться в правдивом виде, так как ему не для чего было скрываться. Вот почему о положении раскола во
времена Екатерины II, Павла и Александра I накопилось достаточное количество сведений довольно удовлетворительных.
Так бывает при тяжелых, смертельных родах у женщин, на войне, во время непосильного труда, при неизлечимых болезнях, иногда при сумасшествии, и, должно быть, бывало во
время пыток перед смертью.
Главный вред суеверия устроительства жизни других людей насилием в том, что как только человек допустил возможность совершить насилие над одним человеком во имя блага многих, так нет пределов того зла, которое может быть совершено во имя такого предположения. На таком же предположении основывались в прежние
времена пытки, инквизиции, рабство, в в наше время суды, тюрьмы, казни, войны, от которых гибнут миллионы.
Неточные совпадения
В наше же
время никто не сомневался в необходимости
пытки, ни судьи, ни подсудимые.
Когда они обедали со Штольцем у ее тетки, Обломов во
время обеда испытывал ту же
пытку, что и накануне, жевал под ее взглядом, говорил, зная, чувствуя, что над ним, как солнце, стоит этот взгляд, жжет его, тревожит, шевелит нервы, кровь. Едва-едва на балконе, за сигарой, за дымом, удалось ему на мгновение скрыться от этого безмолвного, настойчивого взгляда.
Старик, оставь пустые бредни: // Сегодня покидая свет, // Питайся мыслию суровой. // Шутить не
время. Дай ответ, // Когда не хочешь
пытки новой: // Где спрятал деньги?
Булгарин с Гречем не идут в пример: они никого не надули, их ливрейную кокарду никто не принял за отличительный знак мнения. Погодин и Шевырев, издатели «Москвитянина», совсем напротив, были добросовестно раболепны. Шевырев — не знаю отчего, может, увлеченный своим предком, который середь
пыток и мучений, во
времена Грозного, пел псалмы и чуть не молился о продолжении дней свирепого старика; Погодин — из ненависти к аристократии.
Вы, ураниты, — суровые и черные, как древние испанцы, мудро умевшие сжигать на кострах, — вы молчите, мне кажется, вы — со мною. Но я слышу: розовые венеряне — что-то там о
пытках, казнях, о возврате к варварским
временам. Дорогие мои: мне жаль вас — вы не способны философски-математически мыслить.