Неточные совпадения
Осерчал Сушила, пригрозил хозяину: «
Помни, говорит, ты это слово, Патап Максимыч, а я его не забуду, — такое дело состряпаю, что бархатный салоп на собольем меху
станешь дарить попадье, да уж поздно будет, не возьму».
Когда же наконец
стал отец Михаил
поминать усопших родителей Чапурина и перебрал их чуть не до седьмого колена, Патап Максимыч как баба расплакался и решил на обитель три сотни серебром дать и каждый год мукой с краснораменских мельниц снабжать ее.
Как пошли они друг дружке вычитывать, так и Михайлу Корягу с епископом забыли, и такие у них пошли перекоры, такие дела
стали поминать, что и слушать-то
стало грешно…
—
Помнишь, как вы тогда со смотрин из Кижиц пришли? Шутки я тогда с Марьей шутил, хорошо бы, мол, Евграфа Макарыча подчалить? Шутки-то на правду
стали походить.
Даже на молитве
стала поминать мужа, а прежде и в голову ей того не приходило.
— А писано ли где, матушка, чтоб родители по своим прихотям детей губили? — воскликнула Марья Гавриловна,
становясь перед Манефой. — Сказано ль это в каких книгах?.. Ах, не
поминайте вы мне, не
поминайте!.. — продолжала она, опускаясь на стул против игуменьи. — Забыть, матушка, хочется… простить, — не
поминайте же…
— А я так полагаю, что для вас одних он только это и сделает, — сказала Фленушка. — Только вы пропишите, что вам самим желательно Настю с Парашей повидать, и попросите, чтоб он к вам отпустил их, а насчет того, что за матушкой
станут приглядывать, не
поминайте.
— Молчи, говорят тебе, — топнув ногой, не своим голосом крикнула Настя. — Бессовестный ты человек!.. Думаешь, плакаться буду, убиваться?.. Не на такую напал!.. Нипочем сокрушаться не
стану… Слышишь — нипочем… Только вот что скажу я тебе, молодец… Коль заведется у тебя другая — разлучнице не жить… Да и тебе не корыстно будет…
Помни мое слово!
«Эх, достать бы мне это ветлужское золото! — думает он. — Другим бы тогда человеком я
стал!.. Во всем довольство, обилье, ото всех почет и сам себе господин, никого не боюсь!.. Иль другую бы девицу либо вдовушку подцепить вовремя, чтоб у ней денежки водились свои, не родительские… Тогда… Ну, тогда прости, прощай, Настасья Патаповна, — не
поминай нас лихом…»
В Москву ли, где все
стало бы
поминать ей восьмилетнюю горемычную жизнь, где все отравляло бы дни ее горькими воспоминаньями?..
— Зла не жди, —
стал говорить Патап Максимыч. — Гнев держу — зла не
помню… Гнев дело человеческое, злопамятство — дьявольское… Однако знай, что можешь ты меня и на зло навести… — прибавил он после короткого молчанья. — Слушай… Про Настин грех знаем мы с женой, больше никто. Если ж, оборони Бог, услышу я, что ты покойницей похваляешься, если кому-нибудь проговоришься — на дне морском сыщу тебя… Тогда не жди от меня пощады… Попу
станешь каяться — про грех скажи, а имени называть не смей… Слышишь?
— Ну, так видишь ли… Игумен-от красноярский, отец Михаил, мне приятель, — сказал Патап Максимыч. — Человек добрый, хороший, да стар
стал — добротой да простотой его мошенники, надо полагать, пользуются. Он, сердечный, ничего не знает — молится себе да хозяйствует, а тут под носом у него они воровские дела затевают… Вот и написал я к нему, чтобы он лихих людей оберегался, особенно того проходимца,
помнишь, что в Сибири-то на золотых приисках живал?.. Стуколов…
— Нет, Марья Гавриловна, не требуется, — отвечал Патап Максимыч. — Признаться, думаю сократить дела-то… И стар
становлюсь, и утехи моей не
стало… Параше с Груней после меня довольно останется… Будет чем отца
помянуть… Зачем больше копить?.. Один тлен, суета!..
Только и думы у Трифона, только и речей с женой, что про большего сына Алексеюшку. Фекле Абрамовне ину пору за обиду даже
становилось, отчего не часто
поминает отец про ее любимчика Саввушку, что пошел ложкарить в Хвостиково. «Чего еще взять-то с него? — с горьким вздохом говорит сама с собой Фекла Абрамовна. — Паренек не совсем на возрасте, а к Святой неделе тоже десять целковых в дом принес».
Попытать бы сына, расспросить, отчего
стало ему невесело, да не отцовское то дело, не родителю сыну
поминать про качели да хороводы и про всякую мирскую суету.
— Волка бояться — от белки бежать, — сказал Патап Максимыч. — Не ты первый, не ты будешь и последний… Знаешь пословицу: «Смелому горох хлебать, робкому пустых щей не видать»? Бояться надо отпетому дураку да непостоянному человеку, а ты не из таковских. У тебя дело из рук не вывалится… Вот хоть бы вечор про Коновалова
помянул… Что б тебе, делом занявшись, другим Коноваловым
стать?.. Сколько б тысяч народу за тебя день и ночь Богу молили!..
Стали пропавшего за упокой
поминать,
стала молода жена по муже псалтырь читать…
А после с богатой женой
стал бы жить-поживать да нас
поминать.
— Ведь я же сказала тебе…
Стану разве скрываться? Перед тобой раскрыта душа моя, — чистым, ясным взором глядя в очи Аграфены Петровны, молвила Дуня. — Были на минуту пустые мысли, да их теперь нет, и не стоит про них
поминать…
— Ох, искушение!.. — чуть слышно проговорил Василий Борисыч. И громко промолвил: — Когда разделаюсь, тогда и
поминать не
стану, а теперь нельзя умолчать, потому что еще при том деле стою.
—
Помни это слово, а я его не забуду!.. — кричал ему вслед Сушило. — Бархаты, соболи
станешь дарить, да уж я не приму.
Станешь руки ломать,
станешь ногти кусать, да будет уж поздно!..
— Эти-то, что из нашего брата, да еще из немцев — хуже, — заметил старик, — особливо, как господа дадут им волю, да сами не живут в вотчине; бяда! Того и смотри, начудят такого, что ввек
поминать станешь… не из тучки, сказывали нам старики наши, гром гремит: из навозной кучки!.. Скажи, брат, на милость, за что ж управляющий-то ваш зло возымел такое на землячка… Антоном звать, что ли?
Неточные совпадения
— Он похудел и вырос и перестал быть ребенком, а
стал мальчишкой; я это люблю,—сказал Степан Аркадьич.—Да ты
помнишь меня?
— Да, вот растем, — сказала она ему, указывая главами на Кити, — и стареем. Tiny bear [Медвежонок] уже
стал большой! — продолжала Француженка смеясь и напомнила ему его шутку о трех барышнях, которых он называл тремя медведями из английской сказки. —
Помните, вы бывало так говорили?
Детскость выражения ее лица в соединении с тонкой красотою
стана составляли ее особенную прелесть, которую он хорошо
помнил: но, что всегда, как неожиданность, поражало в ней, это было выражение ее глаз, кротких, спокойных и правдивых, и в особенности ее улыбка, всегда переносившая Левина в волшебный мир, где он чувствовал себя умиленным и смягченным, каким он мог запомнить себя в редкие дни своего раннего детства.
― Он копошится и приговаривает по-французски скоро-скоро и, знаешь, грассирует: «Il faut le battre le fer, le broyer, le pétrir…» [«Надо ковать железо, толочь его,
мять…»] И я от страха захотела проснуться, проснулась… но я проснулась во сне. И
стала спрашивать себя, что это значит. И Корней мне говорит: «родами, родами умрете, родами, матушка»… И я проснулась…
— Долли, постой, душенька. Я видела Стиву, когда он был влюблен в тебя. Я
помню это время, когда он приезжал ко мне и плакал, говоря о тебе, и какая поэзия и высота была ты для него, и я знаю, что чем больше он с тобой жил, тем выше ты для него
становилась. Ведь мы смеялись бывало над ним, что он к каждому слову прибавлял: «Долли удивительная женщина». Ты для него божество всегда была и осталась, а это увлечение не души его…