Неточные совпадения
Ругался мир ругательски, посылал ко всем чертям Емельяниху, гроб безо
дна, без покрышки сулил ей за то, что и жить путем не умела и померла не путем: суд по мертвому телу навела на деревню… Что гусей было перерезано, что девок да молодок к лекарю да к стряпчему было посылано, что исправнику
денег было переплачено! Из-за кого ж такая мирская сухота? Из-за паскуды Емельянихи, что не умела с мужем жить, не умела в его
делах концы хоронить, не умела и умереть как следует.
Прогуляв
деньги, лошадей да коров спустил, потом из дому помаленьку стал продавать, да года два только и
дела делал, что с базара на базар ездил: по субботам в Городец, по воскресеньям в Катунки, по понедельникам в Пучеж, — так целую неделю, бывало, и разъезжает, а неделя прошла, другая пришла, опять за те же разъезды.
— Работники-то ноне подшиблись, — заметил Иван Григорьич. — Лежебоки стали. Им бы все как-нибудь
деньги за даровщину получить, только у них и на уме… Вот хоть у меня по валеному
делу — бьюсь с ними, куманек, бьюся — в ус себе не дуют. Вольный стал народ, самый вольный! Обленился, прежнего раденья совсем не видать.
— Вот, Авдотьюшка, пятый год ты, родная моя, замужем, а деток Бог тебе не дает… Не взять ли дочку приемную, богоданную? Господь не оставит тебя за добро и в сей жизни и в будущей… Знаю, что достатки ваши не широкие, да ведь не объест же вас девочка… А может статься, выкупят ее у тебя родители, — люди они хорошие, богатые,
деньги большие дадут, тогда вы и справитесь… Право, Авдотьюшка, сотвори-ка доброе
дело, возьми в дочки младенца Фленушку.
— Да покаместь гроша не потребуется, — отвечал Стуколов. — Пятьдесят тысяч надо не сразу, не вдруг. Коли
дело плохо пойдет, кто нам велит
деньги сорить по-пустому? Вот как тебе скажу — издержим мы две аль три тысячи на ассигнации, да если увидим, что выгоды нет, вдаль не поедем, чтоб не зарваться…
— Не один миллион, три, пять, десять наживешь, — с жаром стал уверять Патапа Максимыча Стуколов. — Лиха беда начать, а там загребай
деньги. Золота на Ветлуге, говорю тебе, видимо-невидимо. Чего уж я — человек бывалый, много видал золотых приисков — и в Сибири и на Урале, а как посмотрел я на ветлужские палестины, так и у меня с дива руки опустились… Да что тут толковать, слушай. Мы так положим, что на все на это
дело нужно сто тысяч серебром.
— Жирно, брат, съест! — возразил Патап Максимыч. — Нет, Яким Прохорыч, нечего нам про это
дело и толковать. Не подходящее, совсем пустое
дело!.. Как же это? Будь он хоть патриарх, твой Софрон, а
деньги в складчину давай, коли барышей хочешь… А то — сам
денег ни гроша, а в половине… На что это похоже?.. За что?
— Меньше половины нельзя, — решительно ответил Стуколов. — У него в Калужской губернии такое же
дело заводится, тоже на пятидесяти паях. Землю с золотом покупают теперь у помещика тамошнего, у господина Поливанова, может, слыхал.
Деньги дали тому господину немалые, а епископ своих копейки не истратил.
— После Евдокии-плющихи, как домой воротимся, — отвечал Артемий. — У хозяина кажда малость на счету… Оттого и выбираем грамотного, чтоб умел счет записать… Да вот беда — грамотных-то маловато у нас; зачастую такого выбираем, чтоб хоть бирки-то умел хорошо резать. По этим биркам аль по записям и живет у нас расчет. Сколько кто харчей из дома на зиму привез, сколько кто овса на лошадей, другого прочего — все ставим в цену. Получим заработки, поровну
делим. На Страшной и
деньги по рукам.
— Кто на попятный? — вскрикнул Патап Максимыч. — Никогда я на попятный ни в каком
деле не поворачивал, не таков я человек, чтоб на попятный идти. Мне бы только увериться… Обожди маленько, окажется
дело верное, тотчас подпишу условие и
деньги тебе в руки. А до тех пор я не согласен.
— То-то и есть. На ум ему не вспадало! Эх ты, сосновая голова, а еще игумен!.. Поглядеть на тебя с бороды, как есть Авраам, а на
деле сосновый чурбан, — продолжал браниться паломник. — Знаешь ли ты, старый хрыч, что твоя болтовня, худо-худо, мне в триста серебром обошлась?.. Да эти
деньги у меня, брат, не пропащие, ты мне их вынь да положь… Много ли дал Патап на яйца?.. Подавай сюда…
В Сибири Колышкин работал умно, неустанно и откладывал из трудовых
денег копейку на черный
день. Но не мимо пословица молвится: «От трудов праведных не наживешь палат каменных»… Свековать бы в денно-нощных трудах Сергею Андреичу, если б нежданно-негаданно не повернула его судьба на иной путь. Вспомнили про сынка родители, за гробом его вспомнили.
К торговому
делу был он охоч, да не больно горазд. Приехал на Волгу добра наживать, пришлось залежные
деньги проживать. Не пошли ему Господь доброго человека, ухнули б у Сергея Андреича и родительское наследство, и трудом да удачей нажитые
деньги, и приданое, женой принесенное. Все бы в одну яму.
— А в
дело тебя звали? На золото
денег просили? — приставал Колышкин.
— Батюшка, — скажет, бывало, ему, — сами вы у себя
деньги отнимаете, — иной раз какой бы можно оборот сделать, а нет в наличности
денег —
дело и пропустишь… На ином
деле можно бы такой барыш взять, что и пароход бы выстроили.
— Дурак, значит, хоть его сегодня в Новотроицком за чаем и хвалили, — молвил Макар Тихоныч. — Как же в кредит
денег аль товару не брать? В долги давать, пожалуй, не годится, а коль тебе
деньги дают да ты их не берешь, значит, ты безмозглая голова. Бери, да коль статья подойдет, сколь можно и утяни, тогда настоящее будет
дело, потому купец тот же стрелец, чужой оплошки должен ждать. На этом вся коммерция зиждется… Много ль за дочерью Залетов дает?
— Ах,
дела,
дела!.. Ах, какие
дела! — охает мать Таифа. — Так-таки и говорят: «Станем фальшивы
деньги делать»?
— И толкуют, слышь, они, матушка, как добывать золотые
деньги… И снаряды у них припасены уж на то… Да все Ветлугу поминают, все Ветлугу… А на Ветлуге те плутовские
деньги только и работают… По тамошним местам самый корень этих монетчиков. К ним-то и собираются ехать. Жалеючи Патапа Максимыча, Пантелей про это мне за великую тайну сказал, чтобы, кроме тебя, матушка, никому я не открывала… Сам чуть не плачет… Молви, говорит, Христа ради, матушке, не отведет ли она братца от такого паскудного
дела…
— А были при том
деле, матушка, трое, — отвечала Таифа, — новый приказчик Патапа Максимыча да Дюков купец, а он прежде в остроге за фальшивые
деньги сидел, хоть и не приличон остался.
— А третий всему
делу заводчик и есть. Привез его Дюков, а Дюков по этим
деньгам первый здесь воротила… Стуколов какой-то, от епископа будто прислан…
Согнать со двора хотела его Аксинья Захаровна, нейдет: «Меня-де сам Патап Максимыч к себе жить пустил, я-де ему в Узенях нужен, а ты мне не указчица…» И
денег уж Аксинья Захаровна давала ему, уйди только из деревни вон, но и тем не могла избавиться от собинки: пропьянствует на стороне
дня три, четыре да по милым родным и стоскуется — опять к сестре на двор…
У Алексея свои думы. Золотой песок не сходит с ума. «
Денег,
денег, казны золотой! — думает он про себя. — Богатому везде ширь да гладь, чего захочет, все перед ним само выкладáется. Ино
дело бедному… Ему только на ум какое
дело вспадет, и то страшно покажется, а богатый тешь свое хотенье — золотым молотом он и железны ворота прокует. Тугая мошна не говорит, а чудеса творит — крякни да денежкой брякни, все тебе поклонится, все по-твоему сделается».
Думает
день, думает другой, много годов прошло, а он все думает, откуда
денег на палаты достать.
— Да хоша б насчет фальшивых
денег, — отвечал Пантелей. — Ты думаешь, напрасно он в остроге-то сидел?.. Как же!.. Зачем бы ему кажду неделю на Ветлугу таскаться?.. За какими
делами?.. Ветлуга знамо какая сторона: там по лесам кто спасается, а кто денежку печатает…
— На прошлой неделе тамошних всех забрали, — продолжала Марья Гавриловна. — На фальшивых, слышь,
деньгах попались. Патап Максимыч так полагает, что епископу плохо придется, с красноярскими-де старцами взят его посланник… За какими-то
делами в здешни леса его присылал… Стуколов какой-то.
— А если, говорил Патап Максимыч, свое
дело вздумаешь зачинать, — продолжал Алексей, — от себя, значит, торговлю заведешь, письмо ко мне, говорит, пиши, на почин ссужу
деньгами, сколько ни потребуется.
То и
дело ощупывая тайник [Тайник — бумажник с
деньгами.] и оглядывая своих вяток, насилу отделался Алексей от незваных покупщиков, и то лишь с помощью пригрозившего им городового.
— Молви, лебедка, матери: пущай, мол, тятька-то на нову токарню
денег у меня перехватит. Для тебя, моя разлапушка, рад я радехонек жизнью решиться, не то чтобы
деньгами твоему родителю помочь…
Деньги что?.. Плевое
дело; а мне как вам не пособить?.. Поговори матери-то, Паранюшка… И сам бы снес я, сколько надо, Трифону Михайлычу, да знаешь, что меня он не жалует… Молви, а ты молви матери-то, она у вас добрая, я от всего своего усердия.
И в тот же
день во всяком дому появляются новые серпы и новые косы. Летошных нет, на придачу булыне пошли. А по осени «масляно рыло» возьмет свое.
Деньгами гроша не получит, зато льном да пряжей туго-натуго нагрузит воза, да еще в каждой деревне его отцом-благодетелем назовут, да не то что хлеб-соль — пшенники, лапшенники, пшенницы, лапшенницы на стол ему поставят… Появятся и оладьи, и пряженцы, и курочка с насести, и косушка вина ради почести булыни и знакомства с ним напередки́.
— То лоцманово
дело, батюшка, — сказал Алексей. — Ему знать мели-перекаты, мое
дело за порядком смотреть да все оберегать, кладь ли, людей ли… Опять же хозяйские
деньги на руки, за нагрузкой смотреть, за выгрузкой.
Воровскими
делами занимался, фальшивы
деньги работал…
— Поплатился Исакий за искушение, — прибавил Патап Максимыч. — Первым
делом — в острог, второе — чуть в Сибирь не угодил, а третье горше первых двух — со всеми
деньгами, что за пророчество набрал, расстался… И обитель с той поры запустела.
— Дивлюсь я тебе, Василий Борисыч, — говорил ему Патап Максимыч. — Сколько у тебя на всякое
дело уменья, столь много у тебя обо всем знанья, а век свой корпишь над крюковыми книгами [Певчие книги. Крюки — старинные русские ноты, до сих пор обиходные у старообрядцев.], над келейными уставами да шатаешься по белу свету с рогожскими порученностями. При твоем остром разуме не с келейницами возиться, а торги бы торговать,
деньгу наживать и тем же временем бедному народу добром послужить.
— Притяжание-то что означает? — спросил Патап Максимыч. — То же, что стяжание, имущество, значит… Так разве он не человек, по-твоему, а имущество, вот как этот стол, аль эта рубаха, аль кони да коровы, не то
деньги?.. Крещеный человек может разве притяжанием быть?.. Не
дело толкуешь, спáсенница.
Другой разумен и
дело церковное, пожалуй, не хуже твоего сумеет обделать, да утроба несытая, за хорошие
деньги не токмо церковь, самого Христа продаст…
— Да ты говори толком… С неба, что ль, тебе деньги-то свалились аль в самом
деле золотые россыпи на Ветлуге нашел? — с нетерпением спрашивал Колышкин Алексея.
—
Деньги не вода — с неба не капают, сами про то лучше меня знаете, Сергей Андреич, а золото на Ветлуге облыжное… Такими
делами мы заниматься не желаем, — с ужимками, поводя по потолку глазами, сказал Алексей.
— Не про
деньги говорю, про родительское благословенье, — горячо заговорил Сергей Андреич. — Аль забыл, что благословенье отчее домы чад утверждает, аль не помнишь, коль хулен оставивый отца и на сколь проклят от Господа раздражаяй матерь свою?.. Нехорошо, Алексей Трифоныч, — нехорошо!.. Бог покарает тебя!.. Мое
дело сторона, а стерпеть не могу, говорю тебе по любви, по правде: нехорошо делаешь, больно нехорошо.
— Нельзя, Патап Максимыч, — ответил Василий Борисыч. — Как же, не отдавши отчета,
дело я брошу?.. У меня не одна в руках эта порученность,
деньги тоже дадены. Как же мне без отчета не сдать? Сами посудите!
— Не у попа на исправе, не нá дух пришла исповедываться, — заметила Дарья Никитишна. — Не для ради
дела, ради забавы беседу ведем. И вздору наплетешь,
денег с тебя за то не возьмем. А ты сказывай, не отлынивай, остальных не задерживай, черед за тобой.
—
Дело слажено, — ответила мать Таисея, — готова, сударь мой, готова, седни же отправляется. Так матушка Манефа решила… На óтправку деньжонок бы надо, Петр Степаныч. Покучиться хоть у ней же, у матушки Манефы. Она завсегда при
деньгах, а мы, убогие, на Тихвинскую-то больно поиздержались.
— Что не
дело, то не
дело, — молвил в ответ Петру Степанычу Смолокуров. —
Деньгами зря не сорят… Самому пригодятся… Не век одиноким вы проживете, и вам пора-время придет…
— Уж, право, не знаю, что присоветовать. Опаслив у нас батюшка-то! Вот разве что: дочь у него засиделась, двадцать пятый на Олену пошел. Лет пять женихи наезжают, дело-то все у них не клеится. В приданом не могут сойтись. Опричь там салопа, платьев, самовара, двести целковых
деньгами просят, а поп больше сотни не может дать.
— К попу Сушиле. Знатный поп, самый на эвти
дела подходящий. Наши ребята с самокрутками все к нему.
Денег только не жалей, — а то хоть с родной сестрой окрутит.
— Не сделает этого Залетов, — молвил Патап Максимыч. — Знаю я Антипу Гаврилыча: до
денег жаден, а на такое
дело не пойдет.
— Аль забыла, что к ярманке надо все долги нам собрать? — грубо и резко сказал Алексей, обращаясь к жене. — Про что вечор после ужины с тобой толковали?.. Эка память-то у тебя!.. Удивляться даже надобно!.. Теперь отсрочки не то что на два месяца, на два
дня нельзя давать… Самим на обороты
деньги нужны…
Долго с сердечной любовью разговаривал его Колышкин, уверяя, что
деньги завтра будут готовы, но это не успокоило Патапа Максимыча… Настина тайна в руках страдника — вот что до самого
дна мутило душу его, вот что горем его сокрушало… Не пригрозишь теперь богачу, как грозил дотоль нищему.