Неточные совпадения
— Пожалуйста, оставьте, Порфир Порфирыч, — проговорила хозяйка. — Какое нам дело до других и какое мы имеем право мешать
человеку?.. Наконец, я вас прошу, Порфир Порфирыч…
Человек пишет, а вдруг вы ввалитесь, — кому же приятно
в самом деле?
— Порфир Порфирыч Селезнев, литератор из мелкотравчатых… Прошу любить и жаловать. Да… Полюбите нас черненькими… хе-хе!.. А впрочем, не
в этом дело-с… ибо я пришел познакомиться с молодым
человеком. Вашу руку…
Бывают такие особенные
люди, которые одним видом уничтожают даже приготовленное заранее настроение. Так было и здесь. Разве можно было сердиться на этого пьяного старика? Пока я это думал, мелкотравчатый литератор успел пожать мою руку, сделал преуморительную гримасу и удушливо расхохотался.
В следующий момент он указал глазами на свою отставленную с сжатым кулаком левую руку (я подумал, что она у него болит) и проговорил...
Вы только подумайте: у
человека работишка совсем плохая, притом он должен кругом — хозяину за квартиру,
в мелочную лавку,
в кабак… да.
— Да-с, а теперь я напишу другой рассказ… — заговорил старик, пряча свой номер
в карман. — Опишу молодого
человека, который, сидя вот
в такой конурке, думал о далекой родине, о своих надеждах и прочее и прочее. Молодому
человеку частенько нечем платить за квартиру, и он по ночам пишет, пишет, пишет. Прекрасное средство, которым зараз достигаются две цели: прогоняется нужда и догоняется слава… Поэма
в стихах? трагедия? роман?
Мы прошли общую залу и вошли
в отдельную комнату, где у окна за столиком разместилась компания неизвестных
людей, встретившая появление Порфира Порфирыча гулом одобрения, как театральный народ встречает короля.
Бывают такие роковые дни, когда жизнь поворачивает
в новое русло, а
человек этого не чувствует, поддаваясь течению.
В обиходе нашей жизни сентиментальности вообще не полагалось, хотя, говоря между нами, Пепко был самым сентиментальным
человеком, какого я только встречал.
Пока «
человек» «соображал» водку и закуску, Селезнев рассказал о повесившемся канатчике приблизительно
в тех же выражениях, как говорил у меня
в комнате.
— Я могу только позавидовать, — бормотал он, наливая водку
в чернильницу. — Да, я глубоко испорченный
человек… За ваше здоровье и за наше случайное знакомство. Виноват старый черт Порфирыч…
Одним словом, что-то было нарушено
в общем настроении, и меня неотступно преследовала эта совершенно вздорная мысль, относительно которой я не решился бы признаться самому близкому
человеку.
Дальше: «…
в столицах очень много блеска, но еще больше дурных примеров и дурных
людей, которые совращают неопытных юношей с истинного пути».
Федосья как-то смешно фыркнула себе под нос и молча перенесла нанесенное ей оскорбление. Видимо, они были
люди свои и отлично понимали друг друга с полуслова. Я, с своей стороны, отметил
в поведении Пепки некоторую дозу нахальства, что мне очень не понравилось. Впрочем, Федосья не осталась
в долгу: она так долго ставила свой самовар, что лопнуло бы самое благочестивое терпение. Пепко принимался ругаться раза три.
— Э, голубчик, оставим это!
Человек, который
в течение двух лет получил петербургский катарр желудка и должен питаться рубцами, такой
человек имеет право на одно право — быть откровенным с самим собой. Ведь я средний
человек, та безразличность, из которой ткется ткань жизни, и поэтому рассуждаю, как нитка
в материи…
В общежитии это был очень скромный молодой
человек, по целым дням корпевший над своими лекциями.
— Эстетика
в жизни все, — объяснял Пепко с авторитетом сытого
человека. — Посмотри на цветы, на окраску бабочек, на брачное оперение птиц, на платье любой молоденькой девушки. Недавно я встретил Анну Петровну, смотрю, а у нее голубенький бантик нацеплен, — это тоже эстетика. Это
в пределах цветовых впечатлений, то есть
в области сравнительно грубой, а за ней открывается царство звуков… Почему соловей поет?..
Пепко был вообще строг к ученым
людям и, отправляя меня на заседание Энтомологического общества, говорил
в назидание...
С этим же видом я подошел к какому-то начинающему молодому
человеку, фигурировавшему
в роли секретаря, и вручил ему свою верительную грамоту от редакции «Нашей газеты».
Прошло с четверть часа, пока я осмотрелся и заметил двух молодых
людей, шушукавшихся
в углу залы.
Я не помню, как около моего столика точно из земли вырос какой-то юркий молодой
человек в золотых очках, который спросил меня без всяких предисловий...
От волнения я пробегаю мимо своего отчета и только потом его нахожу. «Заседание Энтомологического общества». Да, это моя статья, моя первая статья, мой первородный грех. Читаю и прихожу
в ужас, какой, вероятно, испытывает солдат-новобранец, когда его остригут под гребенку. «Лучшие места» были безжалостно выключены, а оставалась сухая реляция, вроде тех докладов, какие делали подающие надежды молодые
люди. Пепко разделяет мое волнение и, пробежав отчет, говорит...
Настоящий газетный сотрудник,
в общежитейском смысле, погибший
человек, потому что после пяти-шести лет газетной работы он настолько въедается
в свое дело, что теряет всякую способность к другой работе.
Типичным
человеком в этом отношении являлся полковник Фрей, который со всеми был знаком и доставлял работу.
Происходило это без предварительного намерения, а как-то само собой, как умеет напиваться русский
человек в обществе другого хорошего русского
человека.
— Смотри и молча презирай меня! — заявлял Пепко, еще лежа утром
в постели. — Перед тобой надежда отечества, цвет юношества, будущий знаменитый писатель и… Нет, это невозможно!.. Дай мне орудие, которым я мог бы прекратить свое гнусное существование. Ах, боже мой, боже мой… И это интеллигентные
люди? Чему нас учат, к чему примеры лучших
людей, мораль, этика, нравственность?..
Освободившись от своей тайны, Пепко, кажется, почувствовал некоторое угрызение совести, вернее сказать, ему сделалось жаль меня, как
человека, который оставался
в самом прозаическом настроении. Чтобы несколько стушевать свою бессовестную радость, Пепко проговорил каким-то фальшивым тоном, каким говорят про «дорогих покойников...
Она вошла
в сопровождении какого-то очень франтоватого молодого
человека иудейского происхождения.
Пятиалтынный нашелся, и Пепко согнул его двумя пальцами, — у него была страшная сила
в руках. Этот фокус привел фельдшера
в восторг, и он расцеловал подававшего надежды молодого
человека.
Работа
в газете шла чередом. Я уже привык к ней и относился к печатным строчкам с гонорарной точки зрения. Во всяком случае, работа была интересная и очень полезная, потому что вводила
в круг новых знаний и новых
людей. Своих товарищей-репортеров я видал очень редко, за исключением неизменного Фрея. «Академия» попрежнему сходилась
в трактире Агапыча или
в портерной. Прихожу раз утром, незадолго до масленицы, с отчетом
в трактир.
Я инстинктивно почувствовал, что случилось что-то особенное, если даже Фрей изменил насиженному месту. Прихожу
в портерную и нахожу всю «академию» in corpore. [
в полном составе (лат.).] Был налицо даже Порфир Порфирыч, пропадавший бесследно
в течение нескольких месяцев. Несмотря на ранний час, все были уже пьяны, и даже Фрей покраснел вместе с шеей. Мое появление вызвало настоящую бурю, потому что все были рады поделиться с новым
человеком новостью.
— Молодой
человек, ведь вам к экзамену нужно готовиться? — обратился он ко мне. — Скверно… А вот что: у вас есть богатство. Да… Вы его не знаете, как все богатые
люди: у вас прекрасный язык. Да… Если бы я мог так писать, то не сидел бы здесь. Языку не выучишься — это дар божий… Да. Так вот-с, пишете вы какой-то роман и подохнете с ним вместе. Я не говорю, что не пишите, а только надо злобу дня иметь
в виду. Так вот что: попробуйте вы написать небольшой рассказец.
И как это
в жизни все происходит роковым образом: прижало
человека к стене, а тут враг человеческого рода
в лице Порфирыча и подкатится горошком.
— И отлично. Четыре целковых обеспечивают вполне порядочность… Сегодня же мы будем слушать «Динору», черт возьми, или ты наплюй мне
в глаза. Чем мы хуже других, то есть
людей, которые могут выбрасывать за абонемент сотни рублей? Да, я буду слушать Патти во что бы то ни стало, хоть бы земной шар раскололся на три половины, как говорят институтки.
Психология Пепки отличалась необыкновенно быстрыми переходами от одного настроения к другому, что меня не только поражало, но до известной степени подчиняло.
В нем был какой-то дремавший запас энергии, именно то незаменимое качество, когда
человек под известным впечатлением может сделать что угодно. Конечно, все зависело от направления этой энергии, как было и
в данном случае.
Вечером мы отправились
в Большой театр, где играла итальянская труппа. Билетов у нас не было, но мы шли с видом
людей, у которых есть абонемент. Прежде всего Пепко отправился
в кассу, чтобы получить билет, — расчет был настолько же верный, как возвращение с того света.
Это совершенно особенное чувство: ведь ничего дурного нет
в том, что
человек сидит и пишет роман, ничего нет дурного и
в том, что он может написать неудачную вещь, — от неудач не гарантированы и опытные писатели, — и все-таки являлось какое-то нехорошее и тяжелое чувство малодушия.
— Вот что, молодой
человек, — советовал полковник, интересовавшийся моей работой, — я давно болтаюсь около литературы и выработал свою мерку для каждой новой вещи. Возьмите страницу и сосчитайте сколько раз встречаются слова «был» и «который». Ведь
в языке — весь автор, а эти два словечка рельефно показывают, какой запас слов
в распоряжении данного автора. Языку, конечно, нельзя выучиться, но нужно относиться к нему с крайней осторожностью. Нужна строгая школа, то, что у спортсменов называется тренировкой.
В разгар этой работы истек, наконец, срок моего ожидания ответа «толстой» редакции. Отправился я туда с замирающим сердцем. До некоторой степени все было поставлено на карту.
В своем роде «быть или не быть»…
В редакции «толстого» журнала происходил прием, и мне пришлось иметь дело с самим редактором. Это был худенький подвижный старичок с необыкновенно живыми глазами. Про него ходила нехорошая молва, как о
человеке, который держит сотрудников
в ежовых рукавицах. Но меня он принял очень любезно.
— «Выставляется первая рама, и
в комнату шум ворвался, — декламировал Пепко, выглядывая
в форточку, — и благовест ближнего храма, и говор народа, и стук колеса»… Есть! «Вон даль голубая видна», то есть,
в переводе на прозу, забор. А вообще — тьфу!.. А я все-таки испытываю некоторое томление натуры… Этакое особенное подлое чувство, которое создано только для
людей богатых, имеющих возможность переехать куда-нибудь
в Павловск, черт возьми!..
Пепко принял беззаботный вид гуляющего
человека и шел, помахивая дешевенькой тросточкой, приобретенной
в табачном магазине
в минуту безумной роскоши.
— А знаешь, как образовалась эта высшая порода
людей? Я об этом думал, когда смотрел со сцены итальянского театра на «весь Петербург», вызывавший Патти… Сколько нужно чужих слез, чтобы вот такая патрицианка выехала
в собственном «ланде», на кровных рысаках. Зло, как ассигнация, потеряло всякую личную окраску, а является только подкупающе-красивой формой. Да, я знаю все это и ненавижу себя, что меня чаруют вот эти патрицианки… Я их люблю, хотя и издали. Я люблю себя
в них…
— Послушай, что ты привязался ко мне? Это, понимаешь, скучно… Ты идеализируешь женщин, а я — простой
человек и на вещи смотрю просто. Что такое — любить?.. Если действительно
человек любит, то для любимого
человека готов пожертвовать всем и прежде всего своей личностью, то есть
в данном случае во имя любви откажется от собственного чувства, если оно не получает ответа.
Сколько есть
людей, которые всю жизнь мечтают попасть
в Петербург, чтобы посмотреть своими глазами на его чудеса, да так и остаются
в своей глуши.
Вот тебе пример:
человека посадят
в тюрьму, запрут железной дверью, поставят к двери часового.
Сидит
человек год, два, три и все думает об одном, и уйдет
в конце концов, потому что у него явится такая комбинация, которая не снилась во сне ни архитектору, строившему тюрьму, ни бдительному начальству, стерегущему ее, ни одному черту на свете.
А дело
в том, что если арестанты могут убегать из тюрем, то сколь проще и естественнее найти себе дачу и устроиться на ней, подобно другим дачным
человекам.
Милый Пепко, как он иногда бывал остроумен, сам не замечая этого.
В эти моменты какого-то душевного просветления я так любил его, и мне даже казалось, что он очень красив и что женщины должны его любить. Сколько
в нем захватывающей энергии, усыпанной блестками неподдельного остроумия. Во всяком случае, это был незаурядный
человек, хотя и с большими поправками. Много было лишнего, многого недоставало, а
в конце концов все-таки настоящий живой
человек, каких немного.
Мы направились
в парк через Второе Парголово, имевшее уже тогда дачный вид. Там и сям красовались настоящие дачи, и мы имели удовольствие любоваться настоящими живыми дачниками, копавшими землю под клумбы, что-то тащившими и вообще усиленно приготовлявшимися к встрече настоящего лета. Еще раз, хорошо жить на белом свете если не богачам, то просто
людям, которые завтра не рискуют умереть с голода.
Экзамены были сданы, и мы переезжали на дачу с легким сердцем
людей, исполнивших свой долг. Скромные размеры нашего движимого имущества произвели невыгодное впечатление на нашего нового хозяина, который, видимо, усомнился
в нашей принадлежности к касте господ. Впрочем, он успокоился, когда узнал, что мы «скубенты». Во всяком случае, мы потеряли
в его глазах по крайней мере процентов на двадцать. Другое неприятное открытие для нас заключалось
в том, что под самыми окнами у нас оказался городовой.
Я говорю специально о маленьких дачах,
в которых находят себе летний приют небогатые
люди.