Неточные совпадения
Ермилыч даже закрыл глаза,
когда задыхавшийся под напором бешенства писарь ударил кулаком по столу. Бродяга тоже съежился и только мигал своими красными веками. Писарь выскочил из-за стола, подбежал к нему, погрозил кулаком, но не ударил, а израсходовал вспыхнувшую энергию на окно, которое распахнул с треском,
так что жалобно зазвенели стекла. Сохранял невозмутимое спокойствие один Вахрушка, привыкший к настоящему обращению всякого начальства.
— Я тебе наперво домишко свой покажу, Михей Зотыч, — говорил старик Малыгин не без самодовольства,
когда они по узкой лесенке поднимались на террасу. — В прошлом году только отстроился. Раньше-то некогда было. Семью на ноги поднимал, а меня господь-таки благословил: целый огород девок. Трех с рук сбыл, а трое сидят еще на гряде.
— Ладно и здесь, Михей Зотыч. Как-то обжился, а там пусто, наверху-то. Вот,
когда гости наберутся,
так наверх зову.
Старик должен был сам подойти к девочке и вывел ее за руку. Устюше было всего восемь лет. Это была прехорошенькая девочка с русыми волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ротиком. Простое ситцевое розовое платьице делало ее
такою милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился весь вид,
когда он заговорил с дочерью, — и лицо сделалось
такое доброе, и голос ласковый.
— И то я их жалею, про себя жалею. И Емельян-то уж в годах. Сам не маленький… Ну, вижу, помутился он, тоскует… Ну, я ему раз и говорю: «Емельян,
когда я помру, делай, как хочешь. Я с тебя воли не снимаю».
Так и сказал. А при себе не могу дозволить.
— Вот это
так место! — проговорил Галактион,
когда дорожный коробок остановился на мысу.
Такое поведение, конечно, больше всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в одну руку с ней все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет на день, на два.
Когда он показывался где-нибудь на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в одну комнату и запирались на ключ.
Но Галактион просто ахнул,
когда среди провожавших невесту он увидел Харитину: это была
такая красавица, что у него на душе захолонуло.
Серафима Харитоновна тихо засмеялась и еще раз поцеловала сестру.
Когда вошли в комнату и Серафима рассмотрела суслонскую писаршу, то невольно подумала: «Какая деревенщина стала наша Анна! Неужели и я
такая буду!» Анна действительно сильно опустилась, обрюзгла и одевалась чуть не по-деревенски. Рядом с ней Серафима казалась барыней. Ловко сшитое дорожное платье сидело на ней, как перчатка.
Утром Галактион вставал в четыре часа, уезжал на работу и возвращался домой только вечером,
когда стемнеет. Эта энергия приводила всех в невольное смущение. В Суслоне не привыкли к
такой работе.
Но все эти сомнения и недосказанные мысли разрешились сами собой,
когда Серафима, краснея и заикаясь, призналась, что она беременна. Муж посмотрел на нее непонимающими глазами, а потом
так хорошо и любовно обнял и горячо поцеловал… еще в первый раз поцеловал.
Когда исправничий экипаж покатил дальше, Вахрушка снял шапку и перекрестился. Он еще долго потом оглядывался и встряхивал головой. С этого момента он проникся безграничным удивлением к смелости Михея Зотыча: уж если исправника Полуянова не испугался,
так чего же ему бояться больше?
Это была первая женщина, которую Симон видел совсем близко, и эта близость поднимала в нем всю кровь,
так что ему делалось даже совестно, особенно
когда Серафима целовала его по-родственному. Он потихоньку обожал ее и боялся выдать свое чувство. Эта тайная любовь тоже волновала Серафиму, и она напрасно старалась держаться с мальчиком строго, — у ней строгость как-то не выходила, а потом ей делалось жаль славного мальчугана.
Веселье продолжалось целых три дня,
так что Полуянов тоже перестал узнавать гостей и всех спрашивал, по какому делу вызваны. Он очувствовался только тогда,
когда его свозили в Суслон и выпарили в бане. Михей Зотыч, по обыкновению, незаметно исчез из дому и скрывался неизвестно где.
— Вы теперь
так говорите, а
когда отец прогонит, вы можете заговорить другое.
— Если бы еще пять поставов прибавить,
так работы хватило бы, — задумчиво говорил Галактион,
когда они очутились в мельничной конторке, занесенной бусом, точно инеем.
Когда Галактион вышел, Михей Зотыч вздохнул и улыбнулся. Вот это
так сын… Правильно пословица говорится: один сын — не сын, два сына — полсына, а три сына — сын.
Так оно и выходит, как по-писаному. Да, хорош Галактион. Другого такого-то и не сыщешь.
Вечером,
когда уже подали самовар, неожиданно приехала Харитина. Она вошла, не раздеваясь, прямо в столовую, чтобы показать матери новый воротник. Галактион давно уже не видал ее и теперь был поражен. Харитина сделалась еще красивее, а в лице ее появилось
такое уверенное, почти нахальное выражение.
На Галактиона
так и пахнуло душистою волной,
когда он подошел к Харитине. Она была в шерстяном синем платье, красиво облегавшем ее точеную фигуру. Она нарочно подняла руки, делая вид, что поправляет волосы, и все время не спускала с Галактиона своих дерзких улыбавшихся глаз.
Она своею грациозною, легкою походкой вышла и через минуту вернулась с мокрым полотенцем, бутылкой сельтерской воды и склянкой нашатырного спирта.
Когда он с жадностью выпил воду, она велела ему опять лечь, положила мокрое полотенце на голову и дала понюхать спирта. Он сразу отрезвел и безмолвно смотрел на нее. Она
так хорошо и любовно ухаживала за ним, как сестра, и все выходило у нее
так красиво, каждое движение.
— Уж это не мое дело, — равнодушно ответила Харитина. —
Когда на молоденьких женятся,
так о деньгах не думают.
Когда к нему входил Галактион, он сначала смотрел на него испуганными глазами, напрасно стараясь припомнить, кто это
такой.
— Послушайте, Тарас Семеныч, я знаю, что вы мне не доверяете, — откровенно говорил Ечкин. — И даже есть полное основание для этого… Действительно, мы, евреи, пользуемся не совсем лестной репутацией. Что делать?
Такая уж судьба! Да… Но все-таки это несправедливо. Ну, согласитесь:
когда человек родится, разве он виноват, что родится именно евреем?
— Да уж я и сам думал, Борис Яковлич, и
так и этак. Все равно ничего не выходит. Думаю вот,
когда у протопопа старшая дочь кончит в гимназии,
так чтоб она поучила Устюшу… Оболванит немного.
— Ах, какой вы, Тарас Семеныч! Стабровский делец — одно, а Стабровский семейный человек, отец — совсем другое. Да вот сами увидите,
когда поближе познакомитесь. Вы лучше спросите меня: я-то о чем хлопочу и беспокоюсь? А уж
такая натура: вижу, девочка растет без присмотру, и меня это мучит. Впрочем, как знаете.
Когда ваша Устенька будет жить в моем доме, то вы можете точно
так же прийти к девочкам в их комнату и сделать точно
такую же ревизию всему.
Старушке делалось даже страшно,
когда она подолгу и пристально вглядывалась в Катю: вот точь-в-точь
такая же была Маня,
так же смеялась и
так же смотрела.
«Двоеданы» [«Двоеданы» — в очерках «Бойцы» Мамин-Сибиряк дает
такое объяснение данного термина: «Это название, по всей вероятности, обязано своим происхождением тому времени,
когда раскольники, согласно указам Петра Великого, должны были платить двойную подать» (см. наст. собр. соч., т. I, стр. 550).], то есть раскольники, отличались вообще красотой, не в пример православному населению.
Несколько раз она удерживала
таким образом упрямого гостя, а он догадался только потом, что ей нужно было от него. О чем бы Прасковья Ивановна ни говорила, а в конце концов речь непременно сводилась на Харитину. Галактиону делалось даже неловко,
когда Прасковья Ивановна начинала на него смотреть с пытливым лукавством и чуть-чуть улыбалась…
— Дурак! Из-за тебя я пострадала… И словечка не сказала, а повернулась и вышла. Она меня, Симка, ловко отзолотила. Откуда прыть взялась у кислятины… Если б ты был настоящий мужчина,
так ты приехал бы ко мне в тот же день и прощения попросил. Я целый вечер тебя ждала и даже приготовилась обморок разыграть… Ну, это все пустяки, а вот ты дома себя дурак дураком держишь. Помирись с женой… Слышишь? А
когда помиришься, приезжай мне сказать.
Одно
такое мертвое тело он возил чуть не по всему уезду и по пути завез на мельницу к Ермилычу, а
когда Ермилыч откупился, тело очутилось на погребе попа Макара.
Разлакомившись легкой добычей, Полуянов захотел проделать
такую же штуку с Малыгиными и Булыгиными. Но здесь получилась большая ошибка в расчете. Харитон Артемьич даже обрадовался,
когда Полуянов заявил подозрение на Лиодора.
— Что тут обсуждать,
когда я все равно ничего не понимаю?
Такую дуру вырастили тятенька с маменькой… А знаешь что? Я проживу не хуже, чем теперь… да. Будут у меня руки целовать, только бы я жила попрежнему. Это уж не Мышников сделает, нет… А знаешь, кто?
Ей нравилось сердить Галактиона, и эта игра увлекала ее. Очень красиво,
когда настоящий мужчина сердится, —
так бы, кажется, в мелкие крошки расшиб, а только вот по закону этого не полагается. Раз, увлекшись этою игрой, Прасковья Ивановна даже испугалась.
Недоволен был только сам поп Макар, которому уже досталось на орехи от некоторых властодержцев. Его корили, зачем погубил
такого человека, и пугали судом,
когда потребуют свидетелем. Даже
такие друзья, как писарь Замараев и мельник Ермилыч, заметно косились на попа и прямо высказывали свое неудовольствие.
Когда мельник Ермилыч заслышал о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал не понимать, что делается кругом. Только и радости, что поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего
такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего не знает, что дальше будет.
Солнце еще не село,
когда помочане веселою гурьбой тронулись с покоса. Это было целое войско, а закинутые на плечи косы блестели, как штыки. Кто-то затянул песню, кто-то подхватил, и она полилась, как река, выступившая в половодье из своих берегов. Суслонцы всегда возвращались с помочей с песнями, —
так уж велось исстари.
Симон испугался,
когда увидел вернувшегося Галактиона, — у него было
такое страшное лицо. Он еще не видал брата
таким.
— А ежели я его люблю, вот этого самого Галактиона? Оттого я женил за благо время и денег не дал,
когда в отдел он пошел… Ведь умница Галактион-то, а
когда в силу войдет,
так и никого бояться не будет. Теперь-то вон как в нем совесть ходит… А тут еще отец ему спуску не дает. Так-то, отче!
Завтрак был простой, но Галактиону показалось жуткой царившая здесь чопорность, и он как-то сразу возненавидел белобрысую англичанку, смотревшую на него, как на дикаря. «Этакая выдра!» — думал Галактион, испытывая неловкое смущение,
когда англичанка начинала смотреть на него своими рыбьими глазами. Зато Устенька
так застенчиво и ласково улыбалась ему.
— И все-таки жаль, — думал вслух доктор. — Раньше я говорил то же, а
когда посмотрел на него мертвого… В последнее время он перестал совсем пить, хотя уж было поздно.
— Тут была какая-то темная история. А впрочем, не наше дело. Разве может быть иначе,
когда все удовольствие у этих дикарей только в том, чтоб напиться до свинства? Культурный человек никогда не дойдет до
такого положения и не может дойти.
Этот первый завтрак служил для Галактиона чем-то вроде вступительного экзамена. Скоро он почувствовал себя у Стабровских если не своим, то и не чужим. Сам старик только иногда конфузил его своею изысканною внимательностью. Галактион все-таки относился к магнату с недоверием. Их окончательно сблизил случайный разговор,
когда Галактион высказал свою заветную мечту о пароходстве. Стабровский посмотрел на него прищуренными глазами, похлопал по плечу и проговорил...
Даже накануне суда Харитина думала не о муже, которого завтра будут судить, а о Галактионе. Придет он на суд или не придет? Даже
когда ехала она на суд, ее мучила все та же мысль о Галактионе, и Харитина презирала себя, как соучастницу какого-то непростительного преступления. И все-таки, войдя в залу суда, она искала глазами не мужа.
Малыгинский дом волновался. Харитон Артемьич даже не был пьян и принял гостей с озабоченною солидностью. Потом вышла сама Анфуса Гавриловна, тоже встревоженная и какая-то несчастная. Доктор понимал, как старушке тяжело было видеть в своем доме Прасковью Ивановну, и ему сделалось совестно. Последнее чувство еще усилилось,
когда к гостям вышла Агния, сделавшаяся еще некрасивее от волнения. Она
так неловко поклонилась и все время старалась не смотреть на жениха.
— Ну, ничего, выучимся… Это карта Урала и прилегающих к нему губерний, с которыми нам и придется иметь дело. У нас своя география. Какие все чудные места!.. Истинно страна, текущая млеком и медом. Здесь могло бы благоденствовать население в пять раз большее…
Так, вероятно, и будет когда-нибудь,
когда нас не будет на свете.
«Что же это
такое? — спрашивал Галактион самого себя,
когда возвращался от Стабровского домой. — Как же другие-то будут жить?»
— Не в коня корм, — заметил наставительно писарь. — Конечно, у денег глаз нет, а все-таки,
когда есть, напримерно, свои дети…
— У нас вот как, ваше степенство… Теперь страда,
когда хлеб убирают,
так справные мужики в поле не дожинают хлеб начисто, а оставляют «Николе на бородку». Ежели которые бедные, — ну, те и подберут остатки-то. Ничего, справно народ живет. Богатей есть, у которых по три года хлеб в скирдах стоит.
Галактион посмотрел на нее
такими безумными глазами, что она сейчас же с детскою торопливостью начала прощаться с хозяевами.
Когда они выходили из столовой, Стабровский поднял брови и сказал, обращаясь к жене...