Неточные совпадения
Темная находилась рядом со сторожкой, в которой
жил Вахрушка. Это была низкая и душная каморка с соломой на полу. Когда Вахрушка толкнул в нее неизвестного бродягу, тот долго не мог оглядеться. Крошечное оконце, обрешеченное железом, почти не давало света. Старик сгрудил солому в уголок, снял свою котомку и расположился, как
у себя дома.
— Да видно по обличью-то… Здесь все пшеничники
живут, богатей, а
у тебя скула не по-богатому: может, и хлеб с хрустом ел да с мякиной.
— Другие-то вон как
у вас поживают в Заполье. Недалеко ходить, взять хоть того же Харитона Артемьича. Одним словом, светленько
живут.
— Другие и пусть
живут по-другому, а нам и так ладно. Кому надо, так и моих маленьких горниц не обегают. Нет, ничего, хорошие люди не брезгуют… Много
у нас в Заполье этих других-то развелось. Модники… Смотреть-то на них тошно, Михей Зотыч. А все через баб… Испотачили бабешек, вот и мутят: подавай им все по-модному.
— Вот ращу дочь, а
у самого кошки на душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь, а с кем она жить-то будет?.. Вот нынче какой народ пошел: козырь на козыре. Конечно, капитал будет, а только деньгами зятя не купишь, и через золото большие слезы льются.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, — не с деньгами
жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а не человек. Да еще сказывают, что
у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой не вышло.
— Мы ведь тут, каналья ты этакая,
живем одною семьей, а я
у них, как посаженый отец на свадьбе… Ты, ангел мой, еще не знаешь исправника Полупьянова. За глаза меня так навеличивают. Хорош мальчик, да хвалить некому… А впрочем, не попадайся, ежели что — освежую… А русскую хорошо пляшешь? Не умеешь? Ах ты, пентюх!.. А вот постой, мы Харитину в круг выведем. Вот так девка: развей горе веревочкой!
— Ну, что за счеты между родственниками! — политично отвечал писарь. — Тятенька-то ваш здесь, в Суслоне… Только
у нас не хочет
жить. Карахтерный старичок.
У Прорыва в несколько дней вырос настоящий лагерь. Больше сотни рабочих принялись за дело опытною рукою. С плотничьей артелью вышел брат Емельян и сделался правою рукою Галактиона. Братья всегда
жили дружно.
— А мы-то тут
живем дураки дураками, — со вздохом говорил писарь. —
У нас все по старинке… На гроши считаем.
— Первое, не есть удобно то, что Колобовы староверы… да. А второе,
жили мы без них, благодаря бога и не мудрствуя лукаво.
У всех был свой кусок хлеба, а впредь неведомо, что и как.
— А ежели
у нас темнота? Будут деньги, будет и торговля. Надо же и купцу чем-нибудь
жить. Вот и тебе, отец Макар, за требы прибавка выйдет, и мне, писарю.
У хлеба не без крох.
Ей так надоело
жить в чужих людях,
у всех на виду, а тут был свой угол, свое гнездо.
— Нет, брат, шабаш, — повторяли запольские купцы. — По-старому, брат, не
проживешь. Сегодня
у тебя пшеницу отнимут, завтра куделю и льняное семя, а там и до степного сала доберутся. Что же
у нас-то останется? Да, конечно. Надо все по-полированному делать, чтобы как в других прочих местах.
У Штоффа уже давно
жил безыменный немец Драке, потом приехал и поселился Май-Стабровский.
Штофф
прожил целую неделю в Суслоне
у писаря, изучая складывавшийся новый хлебный рынок.
— Завтра, то есть сегодня, я уеду, — прибавил он в заключение. — Если что вам понадобится, так напишите. Жена пока
у вас
поживет… ну, с неделю.
— Слышал, батенька… как же! Вчера жена что-то такое рассказывала про тебя и еще жаловалась, что шубы не умеешь дамам подавать. Ничего, выучим…
У нас, батенька, все попросту.
Живем одною семьей.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек,
у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку…
У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома не
у чего было
жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
Галактион перевел разговор на другое. Он по-купечески оценил всю их обстановку и прикинул в уме, что им стоило
жить. Откуда
у исправника могут такие деньги взяться? Ведь не щепки, на дороге не подымешь.
Дело вышло как-то само собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин. Очень он не нравился старику, но, нечего делать, принимал его скрепя сердце. Сначала Ечкин бывал только наверху, в парадной половине, а потом пробрался и в
жилые комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников из думы обедать, а
у него в кабинете сидит Ечкин и с Устенькой разговаривает.
— Вот что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и все думал о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете
жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот
у вас девочка растет, мы с ней большие друзья, и вы о ней не хотите позаботиться.
— Ничего, ничего, не — беспокойтесь. Нам необходимо посмотреть, как
живет славяночка, какие
у нее привычки. Вы простите наше невинное любопытство.
Встреча с Лиодором в Кунаре окончательно вырешила дело. Галактион дальше не мог оставаться
у тестя. Он нанял себе небольшую квартирку за хлебным рынком и переехал туда с семьей. Благодаря бубновскому конкурсу он мог теперь
прожить до открытия банка, когда Штофф обещал ему место члена правления с жалованьем в пять тысяч.
— Послушай, Харитина, поговорим серьезно… Ведь надо чем-нибудь
жить. Есть
у вас что-нибудь про черный день?
— Что тут обсуждать, когда я все равно ничего не понимаю? Такую дуру вырастили тятенька с маменькой… А знаешь что? Я
проживу не хуже, чем теперь… да. Будут
у меня руки целовать, только бы я
жила попрежнему. Это уж не Мышников сделает, нет… А знаешь, кто?
Несколько раз Галактион хотел отказаться от конкурса, но все откладывал, — и
жить чем-нибудь нужно, и другие члены конкурса рассердятся. Вообще, как ни кинь — все клин.
У Бубновых теперь Галактион бывал совсем редко, и Прасковья Ивановна сердилась на него.
— Плохая наша ворожба, Флегонт Васильич. Михей-то Зотыч того, разнемогся, в лежку лежит. Того гляди, скапутится. А
у меня та причина, что ежели он помрет, так жалованье мое все пропадет. Денег-то я еще и не видывал от него, а уж второй год
живу.
Дальше писарь узнал, как богато
живет Стабровский и какие порядки заведены
у него в доме. Все женщины от души жалели Устеньку Луковникову, отец которой сошел с ума и отдал дочь полякам.
Это уже окончательно взбесило писаря. Бабы и те понимают, что попрежнему
жить нельзя. Было время, да отошло… да…
У него опять заходил в голове давешний разговор с Ермилычем. Ведь вот человек удумал штуку. И как еще ловко подвел. Сам же и смеется над городским банком. Вдруг писаря осенила мысль. А что, если самому на манер Ермилыча, да не здесь, а в городе? Писарь даже сел, точно его кто ударил, а потом громко засмеялся.
Трудненько женатому-то с голою женой
жить, а
у Нагибиной всего много.
—
У нас вот как, ваше степенство… Теперь страда, когда хлеб убирают, так справные мужики в поле не дожинают хлеб начисто, а оставляют «Николе на бородку». Ежели которые бедные, — ну, те и подберут остатки-то. Ничего, справно народ
живет. Богатей есть,
у которых по три года хлеб в скирдах стоит.
— Они-с… Я ведь
у них
проживаю и все вижу, а сказать никому не смею, даже богоданной маменьке. Не поверят-с. И даже меня же могут завинить в напраслине. Жена перед мужем всегда выправится, и я же останусь в дураках. Это я насчет Галактиона, сестрица. А вот ежели бы вы, напримерно, вечером заглянули к ним, так собственноручно увидели бы всю грусть. Весьма жаль.
Эта бесчувственность больше всего огорчила Анфусу Гавриловну, болевшую всеми детьми зараз. Рехнулся старик, ежели родного детища не жалеет. Высидевший в остроге целый год Лиодор заявился домой,
прожил дня два тихо и мирно, а потом стащил
у матери столовое серебро и бесследно исчез.
Галактион действительно целую зиму провел в поездках по трем уездам и являлся в Заполье только для заседаний в правлении своего банка. Он начинал увлекаться грандиозностью предстоявшей борьбы и работал, как вол. Домой он приезжал редким гостем и даже как-то не удивился, когда застал
у себя Харитину, которая только что переехала к нему
жить.
— Боже мой, за что ты меня наказываешь? — стонал Стабровский, ломая руки. — Ведь
живут же дети бедняков, нищие, подкидыши, и здоровы, а
у меня одна дочь… Ах, Дидя, Дидя!
Харитина
жила попрежнему
у Галактиона, нигде не бывала и вела себя очень скромно, как настоящая вдова.
Какие отношения были
у Галактиона с Харитиной, никто не знал, но все говорили, что он
живет с ней, и удивлялись отчаянной смелости бывшей исправницы грешить на глазах
у сестры.
И это была совсем не та Харитина, которую он видел
у себя дома, и сам он был не тот, каким его знали все, — о! он еще не начинал
жить, а только готовился к чему-то и ради этого неизвестного работал за четверых и отказывал себе во всем.
Вахрушка через прислугу, конечно, знал, что
у Галактиона в дому «неладно» и что Серафима Харитоновна пьет запоем, и по-своему жалел его. Этакому-то человеку
жить бы да
жить надо, а тут дома, как в нетопленой печи. Ах, нехорошо! Вот ежели бы Харитина Харитоновна, так та бы повернула все единым духом. Хороша бабочка, всем взяла, а тоже
живет ни к шубе рукав. Дальше Вахрушка угнетенно вздыхал и отмахивался рукой, точно отгонял муху.
— Тятенька, успокойтесь, — уговаривал Замараев. — Зачем малодушествовать? Слава богу,
у вас еще есть целая фабрика…
Проживете получше нас всех.
Галактион стоял все время на крыльце, пока экипаж не скрылся из глаз. Харитина не оглянулась ни разу. Ему сделалось как-то и жутко, и тяжело, и жаль себя. Вся эта поездка с Харитиной
у отца была только злою выходкой, как все, что он делал. Старик в глаза смеялся над ним и в глаза дразнил Харитиной. Да, «без щей тоже не
проживешь». Это была какая-то бессмысленная и обидная правда.
Даже старая нянька Матрена, примирившаяся в конце концов с тем, чтобы Устенька
жила в ученье
у поляков, и та была сейчас за нее. Что же, известно, что барышня Дидя порченая, ну, а только это самые пустяки. Всего-то дела свозить в Кунару, там один старичок юродивый всякую болезнь заговаривает.
— Знаю, знаю все… Харитина-то
у него
живет,
у Галактиона.
— Где
у вас хлеб-то, а?.. Прежде-то с запасом
жили, а теперь хоть метлой подмети.
Устенька Луковникова
жила сейчас
у отца. Она простилась с гостеприимным домом Стабровских еще в прошлом году. Ей очень тяжело было расставаться с этою семьей, но отец быстро старился и скучал без нее. Сцена прощания вышла самая трогательная, а мисс Дудль убежала к себе в комнату, заперлась на ключ и ни за что не хотела выйти.
— Папа, будем смотреть на вещи прямо, — объясняла она отцу при Устеньке. — Я даже завидую Устеньке… Будет она
жить пока
у отца, потом приедет с ярмарки купец и возьмет ее замуж. Одна свадьба чего стоит: все будут веселиться, пить, а молодых заставят целоваться.
— Что же я-то могу придумать? Ежели в учительницы идти, так будешь хлеб отбивать
у других бедных девушек… Это нехорошо. Уроки давать — то же самое.
Поживи, отдохни.
Галактион долго не соглашался, хотя и не знал, что делать с детьми. Агния убедила его тем, что дети будут
жить у дедушки, а не в чужом доме. Это доказательство хоть на что-нибудь походило, и он согласился. С Харченком он держал себя, как посторонний человек, и делал вид, что ничего не знает об его обличительных корреспонденциях.
—
Поживешь с мое, так и сама будешь то же говорить. Мудрено ведь живого человека судить… Взять хоть твоего Стабровского: он ли не умен, он ли не хорош
у себя дома, — такого человека и не сыщешь, а вышел на улицу — разбойник… Без ножа зарежет. Вот тут и суди.