Неточные совпадения
Молодое лицо
доктора носило явные следы усиленного пьянства — кожа на лице
была красная, потная, глаза опухли и слезились, нос просвечивал синими жилками.
Галактиона удивило, что вся компания, пившая чай в думе,
была уже здесь — и двое Ивановых, и трое Поповых, и Полуянов, и старичок с утиным носом, и
доктор Кочетов. Галактион подумал, что здесь именины, но оказалось, что никаких именин нет. Просто так, приехали — и делу конец. В большой столовой во всю стену
был поставлен громадный стол, а на нем десятки бутылок и десятки тарелок с закусками, — у хозяина
был собственный ренсковый погреб и бакалейная торговля.
— Это муж Прасковьи Ивановны, — рекомендовал
доктор, считая пульс у больного. — Вот что делает водочка, а какой
был богатырь!
Галактион вспыхнул и готов
был наговорить
доктору дерзостей, но выручила Прасковья Ивановна.
Эта первая неудачная встреча не помешала следующим, и
доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему мира.
Доктор постоянно
был под хмельком и любил поговорить на разные темы, забывая на другой день, о чем говорилось вчера.
Эти разговоры кончались обыкновенно тем, что
доктор выходил из себя и начинал ругать Мышникова, а если
был трезв, то брал шапку и уходил. Прасковья Ивановна провожала его улыбавшимися глазами и только качала своею белокурою головкой.
Раз
доктор приехал сильно навеселе. Прасковьи Ивановны не
было дома.
У Бубновых в доме
было попрежнему. Та же Прасковья Ивановна, тот же
доктор, тот же умильный братец и тот же пивший мертвую хозяин. В последнее время Прасковья Ивановна как-то особенно ласково заглядывала на Галактиона и каждый раз упрашивала его остаться или как-нибудь посидеть вечерком.
— И все-таки жаль, — думал вслух
доктор. — Раньше я говорил то же, а когда посмотрел на него мертвого… В последнее время он перестал совсем
пить, хотя уж
было поздно.
Он, по обыкновению,
был с похмелья, что являлось для него нормальным состоянием. Устенька достала из буфета бутылку финьшампань и поставила ее на стол.
Доктор залпом
выпил две больших рюмки и сразу осовел.
Доктор в доме Стабровского
был своим человеком и желанным гостем, как врач и образованный человек.
Сейчас Штоффа не
было, а
доктор сосредоточил свое внимание на Галактионе.
— Вы хотите сказать, что это свинство? — поправил
доктор. — Может
быть, вы хотите к этому прибавить, что я пьяница? И в том и в другом случае вы
будете правы, хотя… Я еще
выпью плутократского коньячку.
Галактион только выжидал случая, чтоб уйти. Завтрак
был кончен, а слушать пьяного
доктора не представляло удовольствия.
Рядом с Харитиной на первой скамье сидел
доктор Кочетов. Она
была не рада такому соседству и старалась не дышать, чтобы не слышать перегорелого запаха водки. А
доктор старался
быть с ней особенно любезным, как бывают любезными на похоронах с дамами в трауре: ведь она до некоторой степени являлась тоже героиней настоящего судного дня. После подсудимого публика уделяла ей самое большое внимание и следила за каждым ее движением. Харитина это чувствовала и инстинктивно приняла бесстрастный вид.
Полуянов
был осужден. Его приговорили к ссылке в не столь отдаленные места Сибири, что
было равносильно возвращению на родину. Он опять упал духом и вместо последнего слова расплакался самым глупым образом. Его едва успокоили. В момент приговора Харитины в зале суда уже не
было. Она перестала интересоваться делом и уехала с
доктором утешать Прасковью Ивановну.
Окончания дела должен
был ждать в суде
доктор. Когда дамы остались одни, Харитина покачала головой и проговорила...
Положим, что она рябовата и немного косит, — ну, да
доктору с женина лица не воду
пить.
— Харитина, знаешь что: мы ищем богатую невесту
доктору, а невеста сама его ждет. Знаешь кто?
Будем сватать за него твою сестру Агнию. Самому-то ему по мужскому делу неудобно, а высватаю я.
Доктор шутил,
пил мадеру и чувствовал, что его охватывает еще неиспытанное волнение, а матримониальные разговоры создавали сближающую обстановку.
— Интересно, что это
будет за комедия, — посмеивался
доктор.
— Глупости! — решительно заявляла Прасковья Ивановна, поддерживая
доктора за руку. — Для вас же хлопочу. Женитесь и человеком
будете. Жена-то не даст мадеру
пить зря.
Малыгинский дом волновался. Харитон Артемьич даже не
был пьян и принял гостей с озабоченною солидностью. Потом вышла сама Анфуса Гавриловна, тоже встревоженная и какая-то несчастная.
Доктор понимал, как старушке тяжело
было видеть в своем доме Прасковью Ивановну, и ему сделалось совестно. Последнее чувство еще усилилось, когда к гостям вышла Агния, сделавшаяся еще некрасивее от волнения. Она так неловко поклонилась и все время старалась не смотреть на жениха.
— А у меня все поясница к ненастью тоскует, — завел
было Харитон Артемьич политичный разговор, стараясь попасть в тон будущему зятю
доктору.
По возбужденному лицу Прасковьи Ивановны румянец разошелся горячими пятнами, и она старалась не смотреть на
доктора, пока он залпом
выпил две рюмки.
Женившись,
доктор перестал
пить и через год принял вид нормального человека.
Сам
доктор ни слова не говорил никому о своей семейной жизни, даже Стабровскому, с которым
был ближе других.
Они оставались на «вы» и
были более чужими людьми, чем в то время, когда
доктор являлся в этот дом гостем.
Доктор волновался молча и глухо и как-то всем телом чувствовал, что не имеет никакого авторитета в глазах жены, а когда она
была не в духе или капризничала, он начинал обвинять себя в чем-то ужасном, впадал тоже в мрачное настроение и готов
был на все, чтобы Прасковья Ивановна не дулась.
Это самоедство все разрасталось, и
доктор инстинктивно начал сторониться даже людей, которые
были расположены к нему вполне искренне, как Стабровский.
Доктора вперед коробила мысль, что умный поляк все видит, понимает и про себя жалеет его. Именно вот это сожаление убивало
доктора, поднимая в нем остаток мужской гордости.
С истеричною больной сделался припадок,
доктор бросился к ней на помощь, позабыв об оставленной на столе рукописи, — этого
было достаточно, чтоб имя таинственного корреспондента, давно интриговавшего все Заполье,
было раскрыто.
Результатом этого рокового открытия
было то, что, когда
доктор уходил из дома, вслед неслось...
Положение
доктора вообще получалось критическое. Все смотрели на него, как на зачумленного. На его имя получались анонимные письма с предупреждением, что купцы нанимают Лиодора Малыгина избить его до полусмерти. Только два самых влиятельных лица оставались с ним в прежних отношениях — Стабровский и Луковников. Они
были выше всех этих дрязг и пересудов.
По наружности учителя греческого языка трудно
было предположить о существовании такой энергии. Это
был золотушный малорослый субъект с большою головой рахитика и кривыми ногами. К удивлению
доктора, в этом хохлацком выродке действительно билась общественная жилка. Сначала он отнесся к нему с недоверием, а потом
был рад, когда учитель завертывал потолковать.
Теперь она
была счастлива, что целых две недели могла проводить с
доктором по нескольку часов в день среди самой сближающей обстановки.
Кочетов с удовольствием ехал каждый раз к своей больной и проводил здесь больше времени, чем
было нужно. Тарас Семеныч встречал его умоляющими глазами, так что
доктору делалось даже совестно.
Были два дня, когда уверенность
доктора пошатнулась, но кризис миновал благополучно, и девушка начала быстро поправляться. Отец радовался, как ребенок, и со слезами на глазах целовал
доктора. Устенька тоже смотрела на него благодарными глазами. Одним словом, Кочетов чувствовал себя в классной больше дома, чем в собственном кабинете, и его охватывала какая-то еще не испытанная теплота. Теперь Устенька казалась почти родной, и он смотрел на нее с чувством собственности, как на отвоеванную у болезни жертву.
Больная привязалась к
доктору и часто задерживала его своими разговорами. Чем-то таким хорошим, чистым и нетронутым веяло от этого девичьего лица, которому болезнь придала такую милую серьезность. Раньше
доктор не замечал, какое лицо у Устеньки, а теперь удивлялся ее типичной красоте. Да, это
было настоящее русское лицо, хорошее своим простым выражением и какою-то затаенною ласковою силой.
Доктор вдруг замолчал, нахмурился и быстро начал прощаться. Мисс Дудль, знавшая его семейную обстановку, пожалела
доктора, которого, может
быть, ждет дома неприятная семейная сцена за лишние полчаса, проведенные у постели больной. Но
доктор не пошел домой, а бесцельно бродил по городу часа три, пока не очутился у новой вальцовой мельницы Луковникова.
Конечно, все это
было глупо, но уж таковы свойства всякой глупости, что от нее никуда не уйдешь.
Доктор старался не думать о проклятом письме — и не мог. Оно его мучило, как смертельный грех. Притом иметь дело с открытым врагом совсем не то, что с тайным, да, кроме того, здесь выступали против него целою шайкой. Оставалось выдерживать характер и ломать самую дурацкую комедию.
В первый момент
доктор хотел показать письмо жене и потребовать от нее объяснений. Он делал несколько попыток в этом направлении и даже приходил с письмом в руке в комнату жены. Но достаточно
было Прасковье Ивановне взглянуть на него, как докторская храбрость разлеталась дымом. Письмо начинало казаться ему возмутительною нелепостью, которой он не имел права беспокоить жену. Впрочем, Прасковья Ивановна сама вывела его из недоумения. Вернувшись как-то из клуба, она вызывающе проговорила...
— Вы меня гоните, Болеслав Брониславич, — ответила Устенька. — То
есть я не так выразилась. Одним словом, я не желаю сама уходить из дома, где чувствую себя своей. По-моему, я именно сейчас могу
быть полезной для Диди, как никто. Она только со мной одной не раздражается, а это самое главное, как говорит
доктор. Я хочу хоть чем-нибудь отплатить вам за ваше постоянное внимание ко мне. Ведь я всем обязана вам.
Больше всего смущал Устеньку
доктор Кочетов, который теперь бывал у Стабровских каждый день; он должен
был изо дня в день незаметно следить за Дидей и вести самое подробное curriculum vitae. [жизнеописание (лат.).]
Доктор обыкновенно приезжал к завтраку, а потом еще вечером. Его визиты имели характер простого знакомства, и Дидя не должна
была подозревать их настоящей цели.
Устенька не могла не согласиться с большею половиной того, что говорил
доктор, и самым тяжелым для нее
было то, что в ней как-то пошатнулась вера в любимых людей. Получился самый мучительный разлад, заставлявший думать без конца. Зачем
доктор говорит одно, а сам делает другое? Зачем Болеслав Брониславич, такой умный, добрый и любящий, кого-то разоряет и помогает другим делать то же? А там, впереди, поднимается что-то такое большое, неизвестное, страшное и неумолимое.
—
Был доктор Панглосс [
Доктор Панглос — персонаж повести Вольтера (1694–1778) «Кандид» (1759).], тестюшка, который сказал, что на свете все устраивается к лучшему.
Особым выдающимся торжеством явилось открытие первой газеты в Заполье. Главными представителями этого органа явились Харченко и
доктор Кочетов. Последний даже не
был пьян и поэтому чувствовал себя в грустном настроении. Говорили речи, предлагали тосты и составляли планы похода против плутократов. Харченко расчувствовался и даже прослезился. На торжестве присутствовал Харитон Артемьич и мог только удивляться, чему люди обрадовались.
Это
было уже слишком. Харитон Артемьич ринулся во двор, а со двора на улицу, на ходу подбирая полы развевавшегося халата. Ему ужасно хотелось вздуть ругавшегося бродягу. На крик в окнах нижнего этажа показались улыбавшиеся лица наборщиков, а из верхнего смотрели
доктор Кочетов, Устенька и сам «греческий язык».
Устенька много читала, но это еще не
было настоящим делом. Впрочем, ее скоро выручили полученные в доме Стабровского знания. Раз она пришла в библиотеку, и
доктор Кочетов сразу предложил ей занятия при газете.
С составом редакции благодаря
доктору Кочетову она
была знакома еще раньше, а теперь сделалась невольною участницей уже самого дела.
Устеньке делалось жутко, когда она чувствовала на себе пристальный взгляд
доктора. В этих воспаленных глазах
было что-то страшное. Девушка в такие минуты старалась его избегать.