Неточные совпадения
Описываемая сцена происходила на улице, у крыльца суслонского волостного правления. Летний вечер был на исходе, и возвращавшийся с покосов народ не останавливался около волости: наработавшиеся за день рады были месту. Старика окружили только те мужики, которые привели его с покоса, да несколько других, страдавших неизлечимым любопытством. Село было громадное, дворов
в пятьсот, как все
сибирские села, но
в страду оно безлюдело.
Церквей было не особенно много — зеленый собор
в честь
сибирского святого Прокопия, память которого празднуется всею Сибирью 8 июля, затем еще три церкви, и только.
Быстрою
сибирскою ездой шестьдесят верст сделали
в пять часов: выехали пораньше утром, а к десяти часам были уже на месте.
Это был плечистый, среднего роста мужчина, с каким-то дубленым загаром энергичного лица, — он выбился
в исправники из знаменитых
сибирских фельдъегерей.
Большой
сибирский тарантас тяжело вкатился на двор, а писарь выскочил на крыльцо со свечой
в руках.
— А как вы думаете относительно
сибирской рыбы? У меня уже арендованы пески на Оби
в трех местах. Тоже дело хорошее и верное. Не хотите? Ну, тогда у меня есть пять золотых приисков
в оренбургских казачьих землях… Тут уж дело вернее смерти. И это не нравится? Тогда, хотите, получим концессию на устройство подъездного пути от строящейся Уральской железной дороги
в Заполье? Через пять лет вы не узнали бы своего Заполья: и банки, и гимназия, и театр, и фабрики кругом. Только нужны люди и деньги.
В течение целых пятнадцати лет все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно, а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью. Одним словом, все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом, как градобитие, а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму еще больше. Но с последним казусом вышла большая заминка. Нужно же было
сибирскому исправнику наскочить на упрямого
сибирского попа.
В зале делалось душно, особенно когда зажгли лампы. Свидетелям не было конца. Все самые тайные подвиги Полуянова выплывали на свет божий. Свидетельствовала крестьяне, мещане, мелкие и крупные купцы, какие-то бабы-торговки, — все это были данники Полуянова, привыкшие ему платить из года
в год. Страница за страницей развертывалась картина бесконечного
сибирского хищения. Многое Полуянов сам забыл и с удивлением говорил...
У них были какие-то многолетние
сибирские счеты, которые
в таких случаях являлись для Ечкина холодною водой, отрезвлявшею его самое законное негодование, как было и
в данном случае.
— Очень рад, доктор… да. Мы поведем борьбу вместе… да. Нужно держать высоко знамя интеллигенции. Знаете, если бы открыть здесь свою собственную газету, да мы завязали бы
в один узел всех этих купчишек, кабатчиков и вообще
сибирских человеков.
Если бы двинуть
в Сибирь уральское железо, а оттуда дешевый
сибирский хлеб, сало, кожи, разное другое сырье…
—
В половодье-то я из Заполья вашу крупчатку повезу
в Сибирь, папаша, а осенью
сибирскую пшеницу сюда буду поставлять. Работы не оберешься.
Сидя
в Тюмени, где сосредоточивалась вся навигационная деятельность, Галактион мог только удивляться мертвой
сибирской косности.
Чем дальше подвигался Полуянов, тем больше находил недостатков и прорух
в крестьянском хозяйстве. И земля вспахана кое-как, и посевы плохи, и земля пустует, и скотина затощала. Особенно печальную картину представляли истощенные поля, требовавшие удобрения и не получавшие его, —
в этом благодатном краю и знать ничего не хотели о каком-нибудь удобрении. До сих пор спасал аршинный
сибирский чернозем. Но ведь всему бывает конец.
Он еще с осени законтрактовал партию
в тридцать тысяч мешков дешевого
сибирского хлеба, которую Галактион обязался доставить на своих пароходах
в Тюмень.
Из станиц Михей Зотыч повернул прямо на Ключевую, где уже не был три года. Хорошего и тут мало было. Народ совсем выбился из всякой силы. Около десяти лет уже выпадали недороды, но покрывались то степным хлебом, то
сибирским. Своих запасов уже давно не было, и хозяйственное равновесие нарушилось
в корне. И тут пшеничники плохо пахали, не хотели удобрять землю и везли на рынок последнее. Всякий рассчитывал перекрыться урожаем, а земля точно затворилась.
Недоразумение выходило все из-за того же дешевого
сибирского хлеба. Компаньоны рассчитывали сообща закупить партию, перевести ее по вешней воде прямо
в Заполье и поставить свою цену. Теперь благодаря пароходству хлебный рынок окончательно был
в их руках. Положим, что наличных средств для такой громадной операции у них не было, но ведь можно было покредитоваться
в своем банке. Дело было вернее смерти и обещало страшные барыши.
— Представьте себе, Устенька, — продолжал старик. — Ведь Галактион получил везде подряды на доставку дешевого
сибирского хлеба. Другими словами, он получит сам около четырехсот процентов на затраченный капитал. И еще благодетелем будет считать себя. О, если бы не мая болезнь, — сейчас же полетел бы
в Сибирь и привез бы хлеб на плотах!
Именно это и понимал Стабровский, понимал
в ней ту энергичную
сибирскую женщину, которая не удовлетворится одними словами, которая для дела пожертвует всем и будет своему мужу настоящим другом и помощником. Тут была своя поэзия, — поэзия силы, широкого размаха энергии и неудержимого стремления вперед.
Именно ведь тем и хорош русский человек, что
в нем еще живет эта общая совесть и что он не потерял способности стыдиться. Вот с победным шумом грузно работает пароходная машина, впереди движущеюся дорогой развертывается громадная река, точно бесконечная лента к какому-то приводу, зеленеет строгий хвойный лес по берегам, мелькают редкие селения, затерявшиеся на широком
сибирском приволье. Хорошо. Бодро. Светло. Жизнь полна. Это счастье.
А ты поешь дорогого-то
сибирского хлебца, поголодуй, поплачь, повытряси дурь-то, которая накопилась
в тебе, и сойдет все, как короста
в бане.
Пароход приближался. Можно уже было рассмотреть и черную трубу, выкидывавшую черную струю дыма, и разгребавшие воду красные колеса, и три барки, тащившиеся на буксире.
Сибирский хлеб на громадных баржах доходил только до Городища, а здесь его перегружали на небольшие барки. Михея Зотыча беспокоила мысль о том, едет ли на пароходе сам Галактион, что было всего важнее. Он снял даже сапоги, засучил штаны и забрел по колена
в воду.
— Нет, не сошел и имею документ, что вы знали все и знали, какие деньги брали от Натальи Осиповны, чтобы сделать закупку дешевого
сибирского хлеба. Ведь знали… У меня есть ваше письмо к Наталье Осиповне. И теперь, представьте себе, являюсь я, например, к прокурору, и все как на ладони. Вместе и
в остроге будем сидеть, а Харитина будет по два калачика приносить, — один мужу, другой любовнику.
Неточные совпадения
— Чего же вам еще? // Не то ли вам рассказывать, // Что дважды погорели мы, // Что Бог
сибирской язвою // Нас трижды посетил? // Потуги лошадиные // Несли мы; погуляла я, // Как мерин,
в бороне!..
Но Пугачев не был пойман. Он явился на
сибирских заводах, собрал там новые шайки и опять начал злодействовать. Слух о его успехах снова распространился. Мы узнали о разорении
сибирских крепостей. Вскоре весть о взятии Казани и о походе самозванца на Москву встревожила начальников войск, беспечно дремавших
в надежде на бессилие презренного бунтовщика. Зурин получил повеление переправиться через Волгу.
В центре их стоял человек
в башлыке, шевеля светлыми усами на маленьком лице; парень
в сибирской, рваной папахе звучно говорил ему:
Игрою и ремеслом находил Клим и суждения о будущем Великого
сибирского пути, о выходе России на берега океана, о политике Европы
в Китае, об успехах социализма
в Германии и вообще о жизни мира.
Но механическая работа перенасыщенной памяти продолжалась, выдвигая дворника Николая, аккуратного, хитренького Осипа, рыжего Семена, грузчиков на
Сибирской пристани
в Нижнем, десятки мимоходом отмеченных дерзких людей, вереницу их закончили бородатые, зубастые рожи солдат на перроне станции Новгород. И совершенно естественно было вспомнить мрачную книгу «Наше преступление». Все это расстраивало и даже озлобляло, а злиться Клим Самгин не любил.