Неточные совпадения
— Был такой грех, Флегонт Василич… В том роде, как утенок попался: ребята с покоса привели. Главная причина — не прост человек. Мало ли бродяжек в лето-то пройдет по Ключевой;
все они
на один покрой, а этот какой-то мудреный и нас
всех дурачками зовет…
На самом берегу красовалась
одна белая каменная церковь, лучшая во
всей округе.
—
Все мы из
одних местов. Я от бабки ушел, я от дедки ушел и от тебя, писарь, уйду, — спокойно ответил бродяга, переминаясь с ноги
на ногу.
Мать взглянула
на нее
всего один раз, и Серафима отлично поняла этот взгляд: «Притворяется старичонко, держи ухо востро, Сима».
Все эти купеческие дома строились по
одному плану: верх составлял парадную половину, пустовавшую от
одних именин до других, а нижний этаж делился
на две половины, из которых в
одной помещался мучной лабаз, а в другой ютилась
вся купеческая семья.
Михей Зотыч был
один, и торговому дому Луковникова приходилось иметь с ним немалые дела, поэтому приказчик сразу вытянулся в струнку, точно по нему выстрелили. Молодец тоже был удивлен и во
все глаза смотрел то
на хозяина, то
на приказчика. А хозяин шел, как ни в чем не бывало, обходя бунты мешков, а потом маленькою дверцей провел гостя к себе в низенькие горницы, устроенные по-старинному.
— Есть и такой грех. Не пожалуемся
на дела, нечего бога гневить. Взысканы через число… Только опять и то сказать, купца к купцу тоже не применишь. Старинного-то, кондового купечества немного осталось, а развелся теперь разный мусор. Взять вот хоть этих степняков, —
все они с бору да с сосенки набрались.
Один приказчиком был, хозяина обворовал и
на воровские деньги в люди вышел.
Поездка
на устье Ключевой являлась
одной прогулкой, — так было
все хорошо кругом.
Анфуса Гавриловна
все это слышала из пятого в десятое, но только отмахивалась обеими руками: она хорошо знала цену этим расстройным свадебным речам. Не
одно хорошее дело рассыпалось вот из-за таких бабьих шепотов. Лично ей жених очень нравился, хотя она многого и не понимала в его поведении. А главное, очень уж пришелся он по душе невесте. Чего же еще надо? Серафимочка точно помолодела лет
на пять и была совершенно счастлива.
Одно появление Емельяна уже вызывало общее веселье, и девушки нападали
на него
всею гурьбой, как осиное гнездо.
И действительно, Галактион интересовался, главным образом, мужским обществом. И тут он умел себя поставить и просто и солидно: старикам — уважение, а с другими
на равной ноге.
Всего лучше Галактион держал себя с будущим тестем, который закрутил с самого первого дня и мог говорить только
всего одно слово: «Выпьем!» Будущий зять оказывал старику внимание и делал такой вид, что совсем не замечает его беспросыпного пьянства.
Такое поведение, конечно, больше
всего нравилось Анфусе Гавриловне, ужасно стеснявшейся сначала перед женихом за пьяного мужа, а теперь жених-то в
одну руку с ней
все делал и даже сам укладывал спать окончательно захмелевшего тестя. Другим ужасом для Анфусы Гавриловны был сын Лиодор, от которого она прямо откупалась: даст денег, и Лиодор пропадет
на день,
на два. Когда он показывался где-нибудь
на дворе, девушки сбивались, как овечье стадо, в
одну комнату и запирались
на ключ.
Все удивлялись только
одному, откуда хитрый немец берет деньги, чтобы так наряжать жену: ни торговли, ни службы, ни определенных занятий, ни капитала, а живет
на широкую ногу.
Другие называли Огибенина просто «Еграшкой модником». Анфуса Гавриловна была взята из огибенинского дома, хотя и состояла в нем
на положении племянницы. Поэтому
на малыгинскую свадьбу Огибенин явился с большим апломбом, как
один из ближайших родственников. Он относился ко
всем свысока, как к дикарям, и чувствовал себя
на одной ноге только с Евлампией Харитоновной.
Последними уже к большому столу явились два новых гостя.
Один был известный поляк из ссыльных, Май-Стабровский, а другой — розовый, улыбавшийся красавец, еврей Ечкин. Оба они были из дальних сибиряков и оба попали
на свадьбу проездом, как знакомые Полуянова. Стабровский, средних лет господин, держал себя с большим достоинством. Ечкин поразил
всех своими бриллиантами, которые у него горели везде, где только можно было их посадить.
Взбешенный Штофф кинулся с кулаками
на обидчика,
все повскочили с своих мест, —
одним словом,
весь стол рушился.
— Разе это работа, Михей Зотыч?
На два вершка в глубину пашут… Тьфу! Помажут кое-как сверху — вот и
вся работа. У нас в Чердынском уезде земелька-то по четыре рублика ренды за десятину ходит, — ну, ее и холят. Да и какая земля — глина да песок. А здесь
одна божецкая благодать… Ох, бить их некому, пшеничников!
Были приглашены также мельник Ермилыч и поп Макар. Последний долго не соглашался ехать к староверам, пока писарь не уговорил его. К самому новоселью подоспел и исправник Полуянов, который обладал каким-то чутьем попадать
на такие праздники.
Одним словом, собралась большая и веселая компания. Как-то
все выходило весело, начиная с того, что Харитон Артемьевич никак не мог узнать зятя-писаря и
все спрашивал...
— Вторую мельницу строить не буду, — твердо ответил Галактион. — Будет с вас и
одной. Да и дело не стоящее. Вон запольские купцы три мельницы-крупчатки строят, потом Шахма затевает, — будете не зерно молоть, а друг друга есть. Верно говорю… Лет пять еще поработаешь, а потом хоть замок
весь на свою крупчатку. Вот сам увидишь.
Для Ечкина это было совсем не убедительно. Он развил широкий план нового хлебного дела, как оно ведется в Америке. Тут были и элеватор, и подъездные пути, и скорый кредит, и заграничный экспорт, и интенсивная культура, —
одним словом,
все, что уже существовало там,
на Западе. Луковников слушал и мог только удивляться. Ему начинало казаться, что это какой-то сон и что Ечкин просто его морочит.
— Вот хоть бы взять ваше сальное дело, Тарас Семеныч: его песенка тоже спета, то есть в настоящем его виде. Вот у вас горит керосиновая лампа — вот где смерть салу. Теперь керосин
все: из него будут добывать
все смазочные масла; остатки пойдут
на топливо.
Одним словом, громаднейшее дело. И все-таки есть выход… Нужно основать стеариновую фабрику с попутным производством разных химических продуктов, маргариновый завод. И всего-то будет стоить около миллиона. Хотите, я сейчас подсчитаю?
— Хорошо, хорошо.
Все вы
на одну стать, — грубо ответил Галактион. — И цена вам
всем одна. Только бы вырваться мне от вас.
Одно такое мертвое тело он возил чуть не по
всему уезду и по пути завез
на мельницу к Ермилычу, а когда Ермилыч откупился, тело очутилось
на погребе попа Макара.
В течение целых пятнадцати лет
все художества сходили Полуянову с рук вполне благополучно, а робкие проявления протеста заканчивались тем, что жалобщики и обиженные должны были выкупать свою строптивость новою данью.
Одним словом,
все привыкли к художествам Полуянова, считая их неизбежным злом, как градобитие, а сам Полуянов привык к этому оригинальному режиму еще больше. Но с последним казусом вышла большая заминка. Нужно же было сибирскому исправнику наскочить
на упрямого сибирского попа.
— Ученого учить — только портить, — с гордостью ответил Полуянов, окончательно озлившийся
на дерзкого суслонского попа. —
Весь уезд могу
одним узлом завязать и отвечать не буду.
Странно, что
все эти переговоры и пересуды не доходили только до самого Полуянова. Он, заручившись благодарностью Шахмы, вел теперь сильную игру в клубе.
На беду, ему везло счастье, как никогда. Игра шла в клубе в двух комнатах старинного мезонина. Полуянов заложил сам банк в три тысячи и метал. Понтировали Стабровский, Ечкин, Огибенин и Шахма. В числе публики находились Мышников и доктор Кочетов. Игра шла крупная, и Полуянов загребал куши
один за другим.
Галактион понимал только
одно, что не сегодня-завтра
все конкурсные плутни выплывут
на свежую воду и что нужно убираться отсюда подобру-поздорову. Штоффу он начинал не доверять. Очень уж хитер немец. Вот только бы банк поскорее открыли. Хлопоты по утверждению банковского устава вел в Петербурге Ечкин и писал, что
все идет отлично.
Полуянов в какой-нибудь месяц страшно изменился, начиная с того, что уже по необходимости не мог ничего пить. С лица спал пьяный опух, и он казался старше
на целых десять лет. Но
всего удивительнее было его душевное настроение, складывавшееся из двух неравных частей: с
одной стороны — какое-то детское отчаяние, сопровождавшееся слезами, а с другой — моменты сумасшедшей ярости.
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам цену ставил
на хлеб, а теперь будешь покупать по чужой цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то
всех в
один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж
на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
— А мы-то! — проговорил он с тяжелым вздохом и только махнул рукой. —
Одним словом, родимая мамынька, зачем ты только
на свет родила раба божия Флегонта? Как же нам-то жить, Галактион Михеич? Ведь этак и впрямь слопают, со
всем потрохом.
Галактион провел целый день у отца.
Все время шел деловой разговор. Михей Зотыч не выдал себя ни
одним словом, что знает что-нибудь про сына. Может быть, тут был свой расчет, может быть, нежелание вмешиваться в чужие семейные дела, но Галактиону отец показался немного тронутым человеком. Он помешался
на своих мельницах и больше ничего знать не хотел.
— Меж мужем и женой
один бог судья, мамаша, а вторая причина… Эх, да что тут говорить!
Все равно не поймете. С добром я ехал домой, хотел жене во
всем покаяться и зажить по-новому, а она меня
на весь город ославила. Кому хуже-то будет?
— Вы уж как там знаете, а я не могу, — упрямо повторял Полуянов
на все увещания следователя. — Судите меня
одного, а другие сами про себя знают… да. Моя песенка спета, зачем же лишний грех
на душу брать? Относительно себя ничего не утаю.
Он не чувствовал
на себе теперь жадного внимания толпы, а видел только ее
одну, цветущую, молодую, жизнерадостную, и понял то, что они навеки разлучены, и что
все кончено, и что будут уже другие жить.
Галактион молча усадил Харитину
на извозчика и, кажется, готов был промолчать
всю дорогу. Чувство страха, охватившее ее у Стабровских, сменилось теперь мучительным желанием освободиться от его присутствия и остаться
одной, совершенно
одной. Потом ей захотелось сказать ему что-нибудь неприятное.
Новый стеариновый завод строился
на упраздненной салотопенной заимке Малыгина. По плану Ечкина выходило так, что Шахма будет поставлять степное сало, Харитон Артемьевич заведовать
всем делом, а он, Ечкин, продавать.
Все,
одним словом, было предусмотрено вперед, особенно громадные барыши, как законный результат этой компанейской деятельности.
По-настоящему-то как бы следовало сделать: повесить замочек
на всю эту музыку — и конец тому делу, да лиха беда, что я не
один — компаньоны не дозволят.
Характерный случай выдался в Суслоне. Это была отчаянная вылазка со стороны Прохорова, именно напасть
на врага в его собственном владении. Трудно сказать, какой тут был расчет, но
все произошло настолько неожиданно, что даже Галактион смутился.
Одно из двух: или Прохоров получил откуда-нибудь неожиданное подкрепление, или в отчаянии хотел погибнуть в рукопашной свалке. Важно было уже то, что Прохоров и К° появились в самом «горле», как выражались кабатчики.
Этой
одной фамилии было достаточно, чтобы
весь банк встрепенулся. Приехал сам Прохоров, — это что-нибудь значило. Птица не маленькая и недаром прилетела. Артельщики из кассы, писаря, бухгалтеры —
все смотрели
на знаменитого винного короля, и
все понимали, зачем он явился. Галактион не вышел навстречу, а попросил гостя к себе, в комнату правления.
Вечером Галактион поехал к Стабровскому. Старик действительно был не совсем здоров и лежал у себя в кабинете
на кушетке, закутав ноги пледом. Около него сидела Устенька и читала вслух какую-то книгу. Стабровский, крепко пожимая Галактиону руку, проговорил
всего одно слово.
Наконец,
все было кончено. Покойница свезена
на кладбище, поминки съедены, милостыня роздана, и в малыгинском доме водворилась мучительная пустота, какая бывает только после покойника. Сестры
одна за другой наезжали проведать тятеньку, а Харитон Артемьич затворился у себя в кабинете и никого не желал видеть.
Беда не приходит
одна, и Малыгин утешался только тем, какого дурака свалял Еграшка-модник, попавший, как кур во щи. Благодаря коварству Ечкина фабрику пришлось совсем остановить. Кредиторы Ечкина в свою очередь поспешили наложить
на нее свое запоздавшее veto. Но Харитон Артемьич не терял надежды и решил судиться, со
всеми судиться — и с Ечкиным, и с Шахмой, и с Огибениным, и с дочерьми.
— Так, так… То-то нынче добрый народ пошел:
все о других заботятся, а себя забывают. Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье
на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и
все перезаложили в банк.
Одни строят, другие деньги
на постройку дают — чего лучше? А тут еще:
на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого не жалеешь.
Часто, глядя из окна
на улицу, Устенька приходила в ужас от
одной мысли, что, не будь Стабровского, она так и осталась бы глупою купеческою дочерью,
все интересы которой сосредоточиваются
на нарядах и глупых провинциальных удовольствиях.
— С
одной стороны хозяйничает шайка купцов, наживших капиталы всякими неправдами, а с другой стороны будет зорить этих толстосумов шайка хищных дельцов.
Все это в порядке вещей и по-ученому называется борьбой за существование… Конечно, есть такие купцы, как молодой Колобов, — эти создадут свое благосостояние
на развалинах чужого разорения. О, он далеко пойдет!
Он понял
все и рассмеялся. Она ревновала его к пароходу. Да, она хотела владеть им безраздельно, деспотически, без мысли о прошедшем и будущем. Она растворялась в
одном дне и не хотела думать больше ни о чем. Иногда
на нее находило дикое веселье, и Харитина дурачилась, как сумасшедшая. Иногда она молчала по нескольку дней, придиралась ко
всем, капризничала и устраивала Галактиону самые невозможные сцены.
А пароход быстро подвигался вперед, оставляя за собой пенившийся широкий след.
На берегу попадались мужички, которые долго провожали глазами удивительную машину. В
одном месте из маленькой прибрежной деревушки выскочил
весь народ, и мальчишки бежали по берегу, напрасно стараясь обогнать пароход. Чувствовалась уже близость города.
Отойдя с версту, Полуянов оглянулся
на завод, плюнул и проговорил
всего одно слово...
— Папа, будем смотреть
на вещи прямо, — объясняла она отцу при Устеньке. — Я даже завидую Устеньке… Будет она жить пока у отца, потом приедет с ярмарки купец и возьмет ее замуж.
Одна свадьба чего стоит:
все будут веселиться, пить, а молодых заставят целоваться.
— Ты вот что, Галактион Михеич, — заговорил Луковников совсем другим тоном, точно старался сгладить молодую суровость дочери. — Я знаю, что дела у тебя не совсем… Да и у кого они сейчас хороши?
Все на волоске висим… Знаю, что Мышников тебя давит. А ты вот как сделай… да… Ступай к нему прямо
на дом, объясни
все начистоту и…
одним словом, он тебе
все и устроит.